Дионис, Логос, Судьба - Александр Мень

Когда гигантское яйцо раскололось, продолжает орфическое сказание, из него вышел сияющий Протогонос, т. е. Первородный - бог, объемлющий собой все природное многообразие.

Шестой орфический гимн обращается к нему в таких торжественных выражениях:

Могучий Первородный, зов услышь,

Двойной, яйцерожденный, ты сквозь воздух

Блуждающий, могучий ревом бык,

На золотых крылах своих пресветлый,

Живой родник племен богов и смертных.

Неизреченный, скрытый, славный, власть,

Цвет всех сияний, всех цветов и блесков.

Движенье, сущность, длительность и самость,

Ты ото тьмы освобождаешь взор;

Протогонос, могучий, Первородный,

Всемирный свет, небесно-осиянный,

Ты, вея, чрез Вселенную летишь (8).

Первородный стал отцом Ночи, которая образовала небо и землю. Поэтому Ночь есть "богиня, даровавшая жизнь".

Далее орфическая теогония следует поэме Гесиода: из земли вышло племя титанов; их вождь Крон оскопил своего отца и поглощал детей. Так же, как у Гесиода, дети восстают на отца и побеждают его под водительством Зевса. Но на этом кончается сходство орфического и Гесиодова мифов. Тяготение к Единству получает у орфиков своеобразное выражение. Они учат, что Зевс, поглотив Первородного, становится тождественным ему. Отныне он единственное мировое Божество, являющееся во многих ликах: Зевс - первый,

Зевс же и последний, громовержец.

Зевс - глава, Зевс - середина, из Зевса же все создано...

Зевс - основание земли и звездного неба...

Зевс - корень моря, он - солнце и вместе луна.

Зевс - владыка, Зевс сам - всему первородец,

Единая есть Сила, единое Божество, всему великое Начало (9).

Но и этим апофеозом Зевса история богов не заканчивается. Громовержец вступает в союз с Преисподней и от ее царицы Персефоны (Коры) рождает сына Диониса-Загрея (10). Появление этого божества не означает отказа от веры в единую Силу, пронизывающую космос. Дионис-Загрей для орфиков лишь как бы ипостась Зевса, он его мощь, его "одождяющая сила". Таким образом, Дионис есть Зевс, а Зевс - не кто иной, как Первородный.

Отсюда формула, столь разительно напоминающая изречения фиванских, халдейских и индийских жрецов: "И Зевс, и Аид, и Солнце, и Дионис - едины" (11).

Сочетав в себе традиции Элевсина, Дельф и дионисизма, орфики как бы собрали воедино разные уровни Вселенной и таким образом пришли к идее о едином пантеистическом божестве. В нем сходится многое из того, что знала старая мифология: оно и рогатый Вакх-Минотавр, и "Отец всего" - Небесный свод, и владыка Преисподней, и созидающая сила любви - Эрос. Вселенское Сверхсущество раскинуло свои крылья от одного полюса мироздания до другого. Но в его недрах не утихает борьба враждующих начал.

Следствием этой борьбы и явился на земле человек.

x x x

Учение о человеке - наиболее оригинальная часть орфической доктрины. Миф повествует, что однажды титаны ополчились против Диониса, который пытался ускользнуть от них, принимая различные облики. Когда он обернулся быком, враги настигли его, растерзали и пожрали. Нетронутым осталось лишь сердце - носитель Дионисовой сущности. Принятое в лоно Зевса, оно возродилось в новом Дионисе, а небесные громы спалили мятежников.

Из оставшегося пепла, в котором божеская природа была перемешана с титанической, возник человеческий род (12). Это означает, что человек искони был существом двойственным.

Здесь, несомненно, отразился опыт религии Диониса. В момент священного безумия человека подстерегало дремавшее в нем "титаново" начало. Именно оно приводило людей к озверению, и оно же безжалостно ввергало их в темницу тела. Трагическая дисгармония есть "многострадальных людей начало и первоисточник" (13). Блаженство человека - в крылатом парении духа, его несчастье - в подчиненности плоти.

Так в греческом сознании совершается переворот, и взгляд на природу человека приближается к индийским воззрениям. Если в гомеровские времена важнейшим считалось тело, а душу мыслили чем-то ущербным, нетвердым и слабым, то теперь именно она провозглашается высшим началом в людях, причастных Дионису (14).

А тело? "Сома - сема", тело - это гробница,- отвечали орфики. Душа подавлена им и влачит в его тесных границах жалкое существование. Даже и в смерти не освобождается она от тисков титановой природы. Эта низменная природа заставляет душу вновь возвращаться на землю, и нет конца страданиям духа - дионисовой искры.

Перед нами редчайшая среди мировых религий параллель индийской "сансаре". В орфическом метемпсихозе, учении о переселении душ, есть даже нечто сходное с концепцией Кармы (15). Говорили, что перевоплощениями людей руководит Дике, высшая Справедливость. Философ Эмпедокл, живший в V в. и испытавший на себе влияние орфизма, называл даже сроки, в течение которых душа несет то или иное наказание, странствуя из тела в тело. Сам о себе он писал: Был уже некогда отроком я, был и девой когда-то,

Был и кустом, был и птицей, я рыбой морской бессловесной (16). Таков "тяжкий горестный круг", о котором учили орфики. Он предопределен Судьбой, ибо без нее ничего не может совершиться в мире.

Но орфизм никогда не приобрел бы стольких приверженцев, если бы он ограничился лишь этой констатацией безысходного положения человека. В чаянии обрести спасительную пристань орфики обращались к Дионису. Пусть злая титаническая воля сковала человека, обрекла его тщетным борениям, но ведь люди причастны самому Вакху. Капли божественной крови тянутся к своему первоисточнику. Тоска души по высшей жизни - это голос божества в человеке.

При создании смертных Дионис оказался жертвой, но жертва эта будет полной, когда бог вырвет земнородных из "колеса бывания и Рока", из "круга Необходимости" и приведет их в светлый небесный мир.

Обращаясь к Дионису, орфики пели:

Смертные будут тебе заколать по весне гекатомбы,

Оргии править, моля разрешение древней обиды

Предков законопреступник; и, Сильный, их же восхощешь

Ты разрешить от трудов и от ярости вечного жала (17).

Здесь обнаруживается глубокая внутренняя противоречивость натуралистической теософии орфиков. Ведь Дионис как природный бог сам был подвластен Судьбе и Необходимости. Хотя гибель его от рук титанов была мнимая, но и воскресение его не являлось окончательным, ибо природа и Рок не выходят за пределы вечного возвращения.

Тем не менее, подобно прочим мифам о страждущем божестве, орфизм заключал в себе одно из великих прозрений дохристианского мира. Если в одном плане миф о смерти и воскресении бога есть проекция на религию природных циклов, то в более глубоком смысле он содержит смутную догадку о том, что мир, удалившийся от Бога, не оставлен Им на пути страдания, что Божество состраждет творению, снисходит к нему, чтобы принять его муки и вывести к истинной жизни.

x x x

Орфики учили, что человек сам должен идти навстречу Дионису-спасителю. Для этого они установили свои мистерии, участвуя в которых посвященные развивали в себе Дионисово начало. Как и в Элевсине, мистерии Орфея содержались в строжайшей тайне, и поэтому о них почти ничего не известно. Но и повседневная жизнь посвященных, которая была более открытой, отличалась особыми правилами.

Прежде всего от вступающего на путь посвящения требовалось блюсти заветы добра. Орфик обязан был вести неустанную войну с титанизмом в своем сердце. И мысли, и дела его должны были быть чистыми. Гимны прямо называют истинного орфика "добродетельным", или "святым" (18).

Орфею приписывали запрет употреблять в пищу животных (опять индийская черта!). Это считалось как бы внешним механическим заслоном против человеческой животности, "плоти". Разумеется, были отвергнуты и кровавые жертвы; на орфических алтарях курили миррой, шафраном и другими ароматами (19).

Для освобождения души из телесной тюрьмы и "цикла рождений" у орфиков рекомендовались особые принципы аскезы - так называемая "орфическая жизнь". Она основывалась на строгом разделении души и тела, причем все телесное и материальное считалось нечистым. Это тот радикальный спиритуализм, огромное воздействие которого на греческую философию старые историки недооценивали.

x x x

Таково в самых общих чертах было учение, появившееся в Греции в эпоху кризиса ее гражданской религии. Орфизм, казалось, был способен вытеснить старые культы и стать мировоззрением всей Эллады. Но этого не произошло. Первой причиной был синкретизм самой орфической теософии, которая впитала всевозможные мифы, культы и поверья. Это лишало ее цельности и способности противостоять традиционному язычеству. Второй причиной являлся общий характер религиозности греков. Даже критикуя своих богов, они не желали расставаться ни с одним из них, как с неотъемлемой частью национальной жизни. Следование одному культу не исключало другого, и поэтому орфизм, как и Элевсинские мистерии, не смог завоевать себе исключительного положения.