Мегрэ колеблется - Жорж Сименон

Как мог он с его тщедушным телом, с мыслями, которые точили его мозг, как он мог постоянно противостоять этой женщине, такой беспокойной и передававшей свое беспокойство всем, кто ее окружал?

Недоносок — ладно! Пусть даже гном!

Но ведь иногда, когда казалось, что вокруг никого нет, когда выпадал случай, этот гном украдкой занимался любовью с мадемуазель Ваг.

Что во всем этом было правдой, а что ложью? Быть может, и увлечение археологией было у Бэмби своеобразной отдушиной, своеобразным средством, чтобы быть подальше от матери?

— Послушайте, мосье Мегрэ. Я вовсе не легкомысленная женщина, как вам могли меня расписать. У меня есть чувство долга, и я стараюсь быть полезной. Так воспитал нас, меня и сестер, отец. А уж он человек долга…

Увы!.. Комиссар совсем не ценил таких слов. Неподкупный судья, гордость судейского сословия, внушающий своим дочерям чувство долга…

Однако в ее устах они почти не звучали фальшиво. Она не давала собеседнику времени сосредоточиться на том, что горорила, лицо ее было беспокойным, все тело — в движении, а слова быстро следовали за словами, мысли за мыслями, образы за образами.

— Действительно, в этом ломе стало страшно… И больше всех это испытываю я… Нет! Только не вообразите, что эти письма писала я… Я слишком прямой человек, чтобы идти окольными путями. Если бы я захотела вас увидеть, я бы позвонила вам, как это сделала сегодня утром. Но мне страшно… И не столько за себя, сколько за него… Я не знаю, что он может сделать, но чувствую, что собирается, что он на пределе, что в него бес какой-то вселился и толкает его на трагический поступок…

— Что привело вас к этой мысли?

— Да ведь вы его видели.

— Он показался мне очень спокойным, уравновешенным, и я обнаружил в нем склонность к юмору…

— К юмору весьма мрачному, чтобы не сказать висельному… Этот человек занимается «самоедством». Дела отнимают у него не более двух-трех дней в неделю, и большую часть разысканий берет на себя Рене Тортю. Мой муж читает журналы, посылает во все концы света письма людям, которых никогда в жизни не видел, знает их только как авторов статей. Случается, что он по многу дней даже не выходит из дому, а довольствуется тем, что смотрит на мир из своего окна… Те же каштаны, та же стена, окружающая Елисейский дворец, я бы даже сказала, те же прохожие. Вы приходили дважды и даже не захотели со мной поговорить. А ведь я, к несчастью, в этом деле лицо заинтересованное больше всех. Не забывайте, что я его жена, хоть сам он зачастую этю забывает… У нас двое детей, за которыми еще нужно присматривать.

Она дала ему время отдышаться, пока зажигала сигарету. Это была уже четвертая. Курила она жадно, не замедляя речи, и будуар наполняли клубы дыма.

— Сомневаюсь, можете ли вы лучше меня предвидеть, что он способен совершить… Уж не задумал ли он покончить с собой?.. Это возможно… Но было бы ужасно, если бы после того как я так много лет пыталась сделать его счастливым… Моя ли вина, если это не удалось? Но, быть может, смерть грозит мне… А это вероятнее всего, ведь он мало-помалу стал меня ненавидеть… Вам это понятно? Его брат, невропатолог, смог бы нам это объяснить… Муж испытывает потребность обрушить на чью-нибудь голову все свои разочарования, всю злобу, все унижения…

— Простите меня, если…

— Позвольте, дайте мне докончить… Завтра, послезавтра, неважно когда, вас вызовут сюда… И вы увидите жертву… Это буду я… Заранее прощаю ему, так как знаю, что он не отвечает за свои поступки, и медицина, несмотря на все достижения…

— Вы смотрите на своего мужа как на больного?

— Да.

— Психоз?

— Быть может!

— Вы говорили об этом с врачами?

— Да.

— С врачами, которые его знают?

— Среди наших друзей есть много врачей…

— Что они вам сказали конкретно?

— Велели остерегаться…

— Остерегаться? Чего…

— Мы не касались деталей…

— Все они были одного мнения?

— Многие.

— Вы можете назвать их имена?

Мегрэ с нарочитой выразительностью вытащил из кармана свою черную записную книжку. Этого жеста было достаточно, чтобы она пошла на попятную.

— Не очень-то, корректно сообщать вам их имена, но если вы хотите, чтобы его подвергли экспертизе…

Тут уже Мегрэ утратил свой спокойный и добродушный вид… Лицо его стало твердым, на нем появилось выражение напряженности. Дело стало заходить слишком далеко.

— Когда вы звонили ко мне в полицию, чтобы попросить меня к вам зайти, была уже у вас в голове эта мысль?

— Какая мысль?

— Прямо или косвенно попросить меня, чтобы вашего мужа осмотрел психиатр?

— Pазве я так сказала? Ведь я даже не произнесла этого слова…

— Но вы на это довольно прозрачно намекнули.

— В таком случае вы меня плохо поняли… Либо я не так выразилась… Быть может, я слишком откровенна, слишком непосредственна… Я не даю себе труда выбирать слова… Я вам только говорила и говорю, что над нашей семьей нависло ощущение страха…

— А я у вас снова спрашиваю: чего же вы боитесь? - Она опять села, словно изнемогая, и с унынием поглядела на Мегрэ:

— Не знаю, что вам еще сказать, мосье комиссар. Я полагала, что вы все поймете с первого слова… Я боюсь за себя, за него…

— Иначе говоря, боитесь, что он может вас убить или покончить с собой?

— Я понимаю, в это до смешного трудно поверить, когда все вокруг кажется таким спокойным,..

— Простите за нескромность. У вас с мужем продолжаются супружеские отношения?

— Прекратились год назад.

— Что было тому причиной?

— Я застала его с этой девкой…

— Мадемуазель Ваг?

— Да.

— В кабинете?

— Это было мерзко…

— И с тех пор вы запираете вашу дверь?.. Много раз он пытался к вам проникнуть?

— Один-единственный… Я ему выложила все, что у меня на сердце, и он ушел.

— Он не настаивал?

— Даже не извинился. Просто ушел, как человек, который ошибся комнатой…

— У вас были любовники?

— Что?!

Глаза ее стали колючими, взгляд суровым.

— Я вас спрашиваю, — невозмутимо повторил Мергэ, — имели ли вы любовников? Бывает ведь и такое, не правда ли?

— Только не в нашей семье. Знаете, мосье комиссар, если бы мой отец был здесь…

— Как судья, ваш отец понял бы, что мой долг задать вам этот вопрос. Вы только что мне говорили о нависшем над вами страхе, об угрозе, тяготеющей над вами и над вашим мужем. Вы в завуалированной форме подаете мне мысль показать вашего мужа психиатру… Следовательно, я должен…

— Простите… Я просто увлеклась… Любовников у меня не было и никогда не будет…

— Есть у вас оружие?

Она поднялась, выскользнула в соседнюю комнату, тут же вернулась и протянула Мегрэ маленький перламутровый револьвер.

— Осторожно… Он заряжен…

— Давно он у вас?

— Одна из моих подруг, склонная к мрачному юмору, подарила мне его после свадьбы…

— Вы не боялись, чтобы лети, играя…

— Они редко приходят ко мне в комнату, а когда были маленькие, оружие лежало в ящике под замком.

— А ваши ружья?

— Они в сарае, там, где чемоданы, саквояжи и сумки для гольфа.

— Ваш муж играет в гольф?

— Я пыталась его приохотить, но он после третьей лунки уже начинает задыхаться…

— Часто он болеет?

— По-настоящему не болел ни разу. Если мне не изменяет память, самым серьезным был плеврит. Зато его постоянно одолевают какие-то хвори, ларингиты, гриппы, насморки.

— У него есть врач?

— Разумеется.

— Это один из ваших друзей?

— Нет. Это доктор Мартен, он тут живет, поблизости от нас, на Цирковой улице.

— Доктор Мартен никогда не говорил с вами наедине?

— Нет. Но мне случалось ожидать его и узнавать, нет ли у мужа чего-нибудь серьезного.

— И что он отвечал?

— Что ничего серьезного нет… Что такие, как муж, живут до глубокой старости… Он приводил мне в пример Вольтера, который…

— О Вольтере я знаю… Доктор Мартен никогда не предлагал, чтобы вашего мужа посмотрел психиатр?

— Нет… только…

— Что только?

— К чему я стану вам говорить? Ведь вы опять неправильно истолкуете мои слова.

— А все-таки!

— Вижу, что мой муж произвел на вас прекрасное впечатление, я заранее была в этом уверена. Я не хочу сказать, что он актерствует. Но с чужими он всегда бывает весел, выдержан… С доктором Мартеном он говорит и держится, как с вами…

— А с персоналом?

— Не он же следит за работой прислуги…

— Что это означает?

— Что не на нем лежит обязанность им выговаривать… Эту неблагодарную роль он предоставил мне…

Мегрэ задыхался в своем слишком мягком кресле, в этом будуаре, ему было невмоготу от назойливого голубого цвета. Он встал и чуть было не потянулся, как сделал бы это у себя в кабинете.

— Вы хотите мне еще что-нибудь сказать? - Она тоже встала и разглядывала его с ног до головы, как равная с равным.

— Нет, это будет бесполезно.

— Не желаете ли вы, чтобы я прислал вам инспектора для постоянного надзора над домом?