Герберт Гувер — великий гуманист и индивидуалист - Юрий Зельдич

17 июня Гувер подписал билль.

Французские газеты сравнили американский закон с блокадой; Европа не замедлила поднять свои пошлины. Ущерб — ничего другого скачок пошлин не принес, коллапс только усилился. Экспорт упал на 61 %, импорт — на 63 %. В первые месяц-два некоторые предприятия получили чуть больше заказов, но осенью все экономические показатели пошли вниз и надолго. Банкротство потерпели банки, связанные с внешней торговлей. Пошатнулись экономики Франции и Германии; и тут можно даже задаться вопросом: не помог ли Гувер — конечно, и в мыслях того не имея, — воцарению Гитлера?

Биографы разошлись во мнениях относительно гуверовских резонов в истории с тарифами. Одни вообще стараются ее обойти, другие ищут ответ либо в психологическом состоянии Гувера, либо в его отношениях с Конгрессом. Последнее утверждение не выдерживает никакой критики, ибо какие проблемы могут возникнуть у президента, чья партия имеет большинство в обеих палатах Конгресса?

То, что Гувер в начале 1930 года испытал стресс, — не вызывает сомнения. Впервые за 35 лет его решения, его действия на протяжении более полугода — как удар в подушку: колоссальной силы замах вязнет в вате. На какое-то время он становится безучастен; сотрудники привыкли к его молчаливости, но сейчас они отмечают, что президент подолгу не роняет ни слова. А за решеткой Белого дома нарастает недовольство, президент теряет ореол счастливого человека, не знающего поражений. Один из биографов, Гарри Уоррен, выносит заключение: «Возможно, ничего более не нанесло ущерба репутации Гувера в первые два года <президентства>, нежели подписание этого тарифа».

Пытаясь сгладить неприятный эффект повышения тарифов, Гувер выпускает в следующем году меморандум о приостановке межгосударственных платежей: европейских долгов Америке и германских репараций Франции. Снова недовольство. Франция возмущена, протестуют американские держатели векселей.

Детище Гувера, Национальная кредитная корпорация, добровольное объединение банков, вяло выдает ссуды мелким банкам, не очень веря в возврат кредитов. Идея частных усилий капитала начала чадить. В 1932 году пришлось создать федеральную Компанию финансовой реконструкции (Reconstruction Finance Corporation, RFC), которая к концу года предоставила субсидий более чем на 2 млрд долларов.

Гувер долго верил, что сила частной инициативы не знает границ, реальность показала ее пределы. Экстремальная ситуация требовала иного подхода, на который Гувер пошел лишь в самый последний момент — на создание RFC, то есть на прямое участие государства в спасении народа, да и самого государства, перед которым брезжили социализм и фашизм. Начиналось самое опасное, самое страшное: общество погрузилось в оцепенение; оказалось, что психологическая депрессия во сто крат хуже экономической. Авторитет Гувера падал неудержимо.

В мае 1932 года к Вашингтону стянулось более 17 тысяч ветеранов Мировой войны, потерявших работу. В 1924 году им были назначены бонусы с погашением к 1945 году — ветераны потребовали немедленной выплаты. Им отказали, они расположились лагерем на улицах Вашингтона. Налет полиции они отбили. Тогда президент приказал начальнику штаба армии генералу Мак-Артуру ввести войска. Майор Эйзенхауэр, помощник генерала, советовал своему шефу лично не вмешиваться: не дело прямого потомка древнего шотландского рода воевать «с этими сукиными сынами»; но генерал не внял. Пехотный полк, поддержанный кавалерией и шестью танками майора Паттона, под водительством Мак-Артура взял лагерь штурмом.[4] Ветераны ушли из города и остановились неподалеку. Уверяют, что Гувер приказал их больше не трогать, но Мак-Артур атаковал и этот лагерь. В ход пошли винтовки и слезоточивый газ. 55 человек ранено, 135 арестовано.

В истории Америки бывали куда более кровавые подавления протеста, но теперь Гуверу приходилось расплачиваться по высшему счету. Умер трехмесячный младенец, которого неразумные родители притащили с собой в лагерь. Газетка «Новости» вышла с аншлагом: «Эпитафия. Здесь лежит Бернард Майерс, трех месяцев отроду, убитый газом по приказу президента Гувера». «Вашингтон Ньюс»: «Что за презренный спектакль устроило американское правительство, самое могущественное в мире, разгоняя невооруженных мужчин, женщин и детей армейскими танками!»

Агитационная поездка Гувера в президентской избирательной кампании 1932 года явилась сущим кошмаром. В Детройте его встретили криками: «Повесить Гувера, повесить Гувера!» В Чикаго — плакатами «Кончать с Гувером, убийцей ветеранов!». В Нью-Йорке женщины скандировали: «Нам нужен хлеб!»

Гувер не имел, по существу, никаких идей, способных всколыхнуть общество. А его противник, губернатор штата Нью-Йорк Франклин Рузвельт демонстрировал успехи, удержав свой штат от глубокого падения, в котором влачилось большинство других штатов. Силы были явно неравными, и Гувер проиграл выборы еще более сокрушительно, чем выиграл 4 года назад: он потерпел поражение в 44 штатах из 48 и получил только 59 выборщиков при 472 выборщиках Рузвельта.

Еще 4 месяца он оставался в Белом доме. Он уже не предпринимал ничего серьезного. Через две недели после выборов пригласил новоизбранного президента и предложил ему сотрудничество. Разговора не получилось. Гувер отстаивал свои позиции, Рузвельт отмалчивался и улыбался. В день инаугурации Гувер по традиции сидел в автомобиле рядом с Рузвельтом и твердо смотрел вперед, ни разу к нему не обернувшись.

Он не мог более оставаться в Вашингтоне, где, кроме гнева и презрения ко всему окружающему, ничего не испытывал. Переехал в Нью-Йорк, поселился в фешенебельном отеле «Уолдорф Астория», в десятикомнатном номере, раскладывал пасьянсы, язвил «демонического Рузвельта» или лживых журналистов. Просматривал газеты; натыкаясь на очередные проклятия, отбрасывал их в сторону.

Его называли «лакеем Уолл-стрита», печатали интервью с «людьми улицы»: «Моя мать голодала по вине Гувера»; «Отец потерял работу из-за Гувера»; «Бедные дети стали сиротами по вине Гувера». Он не только ничего не делал, чтобы остановить коллапс, он создал его! Депрессия теперь именовалась «Депрессией Гувера». В речах демократов Гувер выглядел ограниченным реакционером, оттенять успехи «белого рыцаря Рузвельта при черном коне Гувере» стало любимым занятием ньюдилеров.

Сквозь окна отеля не проникал шум улицы, да и улица с высоты тридцать первого этажа казалась игрушечной, но он все еще слышал жуткие крики, видел искаженные злобой лица, видел человека, который бросился на него и был в последний момент схвачен парнями его охраны. Он не ожидал такого потока ненависти. Все четыре года он нес тяжкую ношу заботы об общем благе, все силы разума и воли отдавал делу и считал избранный им путь выхода из катастрофы единственно правильным.