1968 - Патрик Рамбо

Около четырех утра рассвело, но бои не прекращались. Перевес сейчас был на стороне полиции. Порталье, Родриго и Теодора, которая потеряла на бегу одну туфлю, а другую бросила в очки жандарму, вместе с десятком других студентов прятались в квартире с декоративными перекладинами на потолке, принадлежавшей какой-то художнице. Видя, что полиция перешла в яростное наступление, а растерянные студенты сгрудились у нее во дворе, художница открыла им дверь. Кутаясь в широкую африканскую накидку, она тихим голосом задавала четкие вопросы. Выпускник биологического факультета, ради безопасности надевший на руку повязку с красным крестом, подтвердил, что раненых сбрасывали с носилок и избивали.

— Вы сами это видели?

— Да, мадам, и даже то, как полицейские в подвале преследовали медсестер до самых машин «скорой помощи», чтобы забрать раненых.

— Завтра, — гневно объявила художница, — я напишу в «Монд». Мы с друзьями и соседями создадим группу поддержки.

Поговаривали, что во время погрома погибла беременная женщина, что от газа задохнулся ребенок, что по бульвару Сен-Мишель движутся двадцать тысяч рабочих, но их так и не дождались. Из осторожности художница не разрешила зажигать свет, но оранжевых отблесков с улицы было достаточно, чтобы осветить пятнадцать беглецов, съежившихся на ковре или забившихся в кресла, затаив дыхание и напрягая слух. Их мучила жажда, они хотели есть и спать. Художница выложила все, что было у нее в холодильнике и в буфете, но она явно не рассчитывала, что ей придется кормить такую ораву, так что студентам пришлось довольствоваться остатками батона и сыра, вареньем и тунцом в масле. Они передавали друг другу бутылку прохладного белого вина, отпивая большими глотками из горла, чем привели в ужас хозяйку.

— Постойте, — говорила она, — это же вино из лучших сортов винограда, Ле-Кло пятьдесят девятого года, я принесу бокалы…

С улочек вокруг Пантеона доносились крики, топот ног, вой пожарных сирен, разрывы гранат — все как на войне, и окна заволакивал дым. Теодора спала, положив голову на колени Порталье. Он рассеянно поглаживал ее по волосам, думая о Марианне. Где-то она сейчас? И с кем?

Воскресенье, 12 мая 1968 года

Помпиду вернулся из Кабула в прекрасной форме

Открыв ставни в субботу утром, обитатели Латинского квартала увидели снующие туда-сюда грузовики, которые собирали обломки, оставшиеся после безумной ночи, чтобы отвезти их на мусорные свалки за городом. Увешанные фотоаппаратами туристы толпами выходили из станции «Сен-Мишель» с планами города или путеводителями в руках и на странной смеси языков спрашивали жандармов: «Prego[40], please[41], Гей-Люссак? Adonde[42]? Where is this street[43], рог favor[44]?»

Открыв те же самые ставни в воскресенье утром, после относительного затишья, парижане увидели мертвые улицы без единого полицейского, так что на перекрестках, изуродованных во время сражения, не было даже регулировщиков. Что же произошло? Это Жорж Помпиду вернулся из Афганистана.

Премьер-министр с шестилетним стажем (настоящий рекорд), он уже во второй раз тянулся к пачке «Мальборо», сидя в своем кабинете на первом этаже дворца Матиньон[45]. Погода для мая стояла прохладная, и он раздумывал у закрытых балконных дверей, из которых виднелись подрезанные кусты в красивом саду, к сожалению зажатом между унылых черных стен больших зданий. Помпиду выглядел довольным. Его округлые формы придавали ему значительности не меньше, чем низкий голос, кустистые брови и упрямство образованного крестьянина. Сын учителя, он окончил Эколь нормаль, в конце войны был личным секретарем генерала де Голля, затем его доверенным советником. Поработав в банке Ротшильда и доведя там до совершенства свои врожденные способности к махинациям, он обрел уверенность в том, что может управлять страной. Скоро он сменит де Голля, об этом шептались все вокруг, все больше укрепляя в нем желание действовать, ни с кем не советуясь. Вчера ему пришлось срочно вернуться из Кабула, чтобы разобраться с ситуацией, которая ухудшалась, несмотря на то что он распорядился проявить твердость. В Орли, едва выйдя из самолета, улыбающийся, загорелый, в наглухо застегнутом бежевом плаще и с сигаретой в зубах, он в VIP-зале аэропорта срочно потребовал отчета у своих министров. Те выглядели неважно: изнуренные, осунувшиеся лица, мешки под глазами. Они обсуждали последние новости:

— Двести раненых в Кошене, Питье, в Чекере[46].

— Убитых нет?

— Нет, есть пострадавшие с ожогами головы, с переломами, с вывихами. Карабины у жандармов были не заряжены.

— А что профсоюзы?

— Идут переговоры и со студенческими, и с рабочими профсоюзами, но рядовые члены протестуют повсюду: в Лилле, в Ницце, в Тулузе. В Лионе захватили юридический факультет, в Страсбурге над филологическим факультетом реет красный флаг…

— Ну и пусть себе реет!

— Студенты удерживают другие факультеты в Бордо и в Гренобле. Всеобщая конфедерация труда, Демократическая конфедерация, Студенческий союз и Профсоюз высшего образования встретятся в воскресенье после обеда в здании Биржи труда. Ходят разговоры, что в понедельник начнется всеобщая забастовка…

— Мы все это пресечем.

— Надо поторопиться, господин премьер-министр.

— Я и не собираюсь тянуть.

Помпиду попрощался с министрами, услышал, как облегченно вздохнул Луи Жокс, радуясь, что сложил с себя трудные обязанности, и сел в черный лимузин, отделавшись от вопросов насевших на него журналистов фразой: «У меня есть мысли на этот счет». В Енисейском дворце премьер-министр сразу же изложил свой план генералу, который доверился его здравому смыслу, и в тот же вечер, не откладывая, Помпиду выступил с телевизионным обращением, которое тщательно обдумал еще в самолете: «Я принял решение: Сорбонна будет снова открыта для всех начиная с понедельника. Судьбу прошений об освобождении осужденных студентов будет решать апелляционный суд. Я готов, к примирению». Это неожиданно резкое изменение позиции правительства удивило всех, чего и добивался премьер-министр: надо было захватить врасплох разгоряченные массы, выдав стратегический ход за проявление милосердия. Помпиду знал, что на понедельник намечена смешанная демонстрация профсоюзов, которая должна была пройти недалеко от Сорбонны. Так что, если полиция все еще будет держать университет на замке, может случиться, что с таким массовым подкреплением его просто возьмут штурмом. Надо было решительно положить конец студенческим требованиям, удовлетворив их, пока не возникли новые, более жесткие. Уже в кабинете один из его приближенных рискнул спросить, стоя у него за спиной:

— Господин премьер-министр, раз студенты добились своего, вдруг тогда рабочие последуют их примеру? Захватят заводы, начнут швырять в полицию какие-нибудь болты или еще не знаю что…

— Студенты сбиты с толку, они успокоятся. И все эти слабаки тоже успокоятся. Вы себе представляете, чтобы наша осторожная компартия ввязалась в силовое противостояние?

— Коммунисты получили двадцать процентов голосов по всей стране.

— Ха! Вы что, думаете, они рискнут устроить 13 мая военный переворот?

Вспомнив о перевороте, возглавленном генералом де Голлем десять лет назад, Жорж Помпиду развеселился, но возле Ботанического сада, в Сансье, он увидел, что студенты и лицеисты уже вовсю занимали аудитории в угрюмой пристройке, принадлежащей Сорбонне. На стене круглыми буквами было написано: «Хотя бы один раз открыв глаза, нельзя больше спать спокойно».

Марко привел Порталье, Теодору и Корбьера к гостинице «Лютеция», где остановились вьетнамское представители, приехавшие в Париж на переговоры. Монументального вида здание отеля было окружено металлическими заграждениями, все подходы строго охранялись. Впрочем, там набралось не больше пятидесяти оголтелых активистов, они стояли небольшими группами и пялились на входные двери. Друзья присоединились к одной из этих групп, где оратор в кожаной куртке пытался зажечь своих слушателей, бросая заученные фразы:

— Наша проамериканская пресса, радио, телевидение, все средства массовой информации пытаются отвлечь внимание французского народа от побед вьетнамского, внушают веру в непобедимость американцев, в то, что они проявили добрую волю, согласившись участвовать в переговорах…

— Маоистов за версту видно, стоит им только рот открыть, — прошептал Порталье на ухо Марко.

— Это Тевенон, он вчера вечером был в Обществе взаимопомощи, еще отнял у меня микрофон.

— Замечательно! Сразу видно, рядовой член вьетнамского комитета. Может, он что-нибудь знает про Марианну?

— Ты нас уже достал со своей Марианной! Что, не видишь, ей наплевать и на тебя, и на всех нас.