Двойник Цезаря - Виталий Познин

– А о том, что вы поведали ей в последний раз, припоминаете?

– Значит, вы позвали меня потому, что…

– Вы догадливы, мой друг. Но, не бойтесь. О том, что вы наболтали там, никто из ваших таинственных друзей не узнает. При условии, конечно, что вы выполните мою маленькую просьбу. А именно – будете докладывать этой Фульвии о каждом шаге вашего предводителя, или как вы его там называете. В противном случае я немедленно сообщу обо всем кому надо. Вы понимаете, кого я имею в виду. А эти люди, поверьте, церемониться с вами не станут.

Курий готов был вскочить и наброситься на адвоката, но, заметив мелькнувшую за занавесками мощную фигуру скифа, бессильно опустился в кресло.

– Взамен же я готов оказать немалую и весьма приятную вам услугу, – продолжал, все так же улыбаясь, Цицерон. – Вы сможете продолжать встречаться со своей ненаглядной Фульвией. Мало того, я буду оплачивать все ваши с нею встречи. Так что делайте сами свой выбор. В любом случае передайте для начала своей пассии вот это.

И Цицерон протянул Курию золотое кольцо с жемчугом.

– И еще один совет, друг мой, – добавил он, когда Курий в мрачном настроении направился к двери. – Постарайтесь поменьше выливать на себя благовоний. Это не все любят…

Глава VII. Vae victis [11]

В большом цирке с раннего утра шло представление, – его давал Юлий Цезарь, выставивший свою кандидатуру на должность верховного понтифика, – и Рим, как всегда случалось в те дни, когда в цирке шли игры, совершенно обезлюдел. Лишь солдаты патруля, кляня судьбу за то, что им выпал жребий дежурить именно в этот день, ходили хмуро по улицам, поглядывая на дома граждан, отправившихся развлекаться, нередко случалось, что, пользуясь отсутствием хозяев и слуг, темные личности норовили прибрать к рукам то, что плохо лежит.

Последнее время Катилина редко посещал цирк, но сегодня решил сходить посмотреть обещанные грандиозные бои, которые должны были начаться после обеда.

Уже за несколько кварталов до цирка он услышал рев беснующейся толпы, напоминавший немолчный шум водопада. Очевидно, в цирке завершались схватки между гладиаторами-новичками, которых выпускали на арену, предваряя «разминкой» большое представление. Эти бедолаги, чаще всего заканчивавшие в первом же бою свою гладиаторскую жизнь, были в основном из числа осужденных на смерть преступников. Им не полагалось ни щитов, ни доспехов, и бои между ними сразу же превращалось в массовую резню, потому что каждый меч рано или поздно достигал цели. Тех гладиаторов, что в животном страхе пытались бежать, тут же встречали служки, стоявшие у бортика, и, тыкая в обнаженное тело раскаленным железным прутом, заставляли несчастных развернуться и встретить смерть лицом к лицу. Белоснежная арена [12] уже через несколько минут после начала такого ристалища покрывалась пятнами крови, и порой казалось, что на песке то там, то тут возникают островки алых цветов-эфемеров.

Как ни странно, но именно это примитивное и жестокое зрелище, где не могло быть и речи о каком-то искусстве боя, сильнее всего возбуждало эмоции зрителей…

Катилина вошел в цирк на последних минутах кровавого побоища, и, растолкав толпившихся в проходе плебеев, которым не досталось мест на трибунах, пробрался на скамью для сенаторов. На местах для матрон он заметил Семпронию, которая выделялась среди других женщин своей броской красотой и, подняв руку, едва заметным движением поприветствовал ее. Семпрония ответила ему легким кивком головы и вновь устремила взор на арену.

Завершавшееся на арене действо привело зрителей в настоящее неистовство. Кто-то, вскочив со своего места, прыгал, воздевая руки к небу, кто-то дико кричал, кто-то в исступлении кусал себе руки, рвал волосы, кто-то просто дрожал от переживаемых им страстей.

«Скажи им, что бои в Риме с сегодняшнего дня отменяются, – подумал Катилина, – и они тут же разнесут вдребезги цирк, устроят бунты или сами перережут друг друга глотки. Как пьяница не в состоянии прожить без глотка вина, так эти люди уже не могут жить без вида крови».

Он снова бросил взгляд на первые ряды амфитеатра. Даже издали было видно, как некоторые матроны бьются в истерических конвульсиях, стонут и вскрикивают сладострастно от испытываемого ими при виде крови острого сексуального возбуждения. Пользуясь их полувменяемым состоянием, похотливые старцы и развратные юнцы, подбирались к ним поближе и принимались их тискать, гладить и целовать в укромные места. Всех как будто охватило коллективное безумие.

Внизу, под трибунами, бесновались, выли, корчили невообразимые гримасы странные типы, при виде крови впадающие в настоящий транс. Как мухи роятся у навозной кучи, так и эти извращенцы, получавшие наслаждение от чужой боли, всегда толклись у прохода, через который выпускали на арену гладиаторов. Когда очередные идущие на смерть бедолаги появлялись в открывшихся воротах, бесноватые принимались выкрикивать им вслед самые пакостные, жестокие и оскорбительные слова.

Из-за клубящихся белых облаков вынырнуло солнце. Яркие лучи его упали на огромный красный полог, натянутый над трибунами для создания тени, отчего лица сидящих под ним людей стали багровыми, как кровь на арене.

Катилина перевел взгляд на трибуну для почетных гостей, где должен был находиться организатор сегодняшних игр, но не обнаружил его там, – наверное, Цезарь решил появиться поближе к концу представления, чтобы услышать обращенные к нему ликующие вопли – ведь на этот раз он заказал сразу 500 пар профессиональных гладиаторов.

Первое отделение на арене между тем подходило к концу: одни служки увозили на тележках раненых; другие занимались мертвыми гладиаторами – зацепив трупы крюками, они утаскивали их в подвалы, после чего бодро выбежавшие на арену рабы принялись засыпать пятна крови свежим белым песком.

Публика, остывая от испытанных острых ощущений и обсуждая увиденное, готовилась к новым зрелищам, которые должны были начаться после перерыва на обед. Те, что побогаче, направились к выходу, чтобы отобедать дома или в харчевне; те, что победнее, остались в цирке сторожить свои насиженные места. Достав из котомок припасы, они принялись поедать их, кидая обглоданные кости и корки от фруктов в комиков, которых выпустили на арену для заполнения паузы.

Катилина поднялся и быстро спустился вниз, под трибуны, туда, где располагалась столовая для гладиаторов.

Тут заканчивался ритуальный обед для тех, кому сегодня предстояло биться на арене. Это торжественное принятие пищи официально именовалось свободной трапезой – то ли потому, что в такой день на столах гладиаторов было все, чем только могут баловать себя свободные граждане Рима, то ли по той причине, что любой зритель, заплатив некоторую сумму, мог свободно войти в помещение трапезной и наблюдать за своими любимцами и фаворитами с достаточно близкого расстояния, а заодно выбрать, на кого сегодня делать ставку, заключая пари.

Для самих гладиаторов в словах «свободная трапеза» крылась мрачная ирония: ведь большинство присутствующих на этом обеде бойцов обречены были получить сегодня вечную свободу, отправившись в тот мир, из которого обратной дороги нет. Лишь единицам победителей, если толпа того пожелает, будет действительно дарована свобода, которая им, в общем-то, не нужна, потому что они давно разучились делать что-нибудь иное, кроме убийства себе подобных.

Прохаживающиеся между столами охранники зорко следили за тем, чтобы кто-нибудь из начинающих профессионалов, не выдержав последних минут ожидания смертного часа, или, не желая делать из своей смерти публичного спектакля, не приблизил свою кончину, совершив самоубийство. Такое время от времени случалось, несмотря на все меры предосторожности, направленные на то, чтобы никакие посторонние предметы не проникали в зону, где находятся гладиаторы. Не говоря уже о том, что боевое оружие гладиаторам выдавалось лишь перед самым выходом на арену.

Следили охранники и за тем, чтобы между гладиаторами-соплеменниками не произошло тайного сговора – бывали и такие случаи: плененные галлы и германцы, не желая потешать римскую толпу, по тайному знаку своего вожака, в считанные минуты удушали друг друга. Кроме того, у всех свежи еще были воспоминания о вырвавшихся на свободу рабах под предводительством Спартака, что доставило Риму немало хлопот и треволнений.

Сполна наслаждаться изысканной пищей могли немногие – лишь те, кто был абсолютно уверен в своих силах и те, кто имел богатый опыт выступлений на арене и был в фаворитах у публики.

Остальные гладиаторы, хоть и были воспитаны ланистами [13] в духе презрения к смерти и к боли, скорее делали вид, что им наплевать на то, что случится с ними в ближайшее время. Они бойко перебрасывались шуточками, игриво подмигивали глазевшим на них матронам и девушкам и вслух комментировали качество поедаемых ими заморских продуктов и изысканных блюд, при виде которых у публики текли слюнки.

Но можно был видеть на этом обеде, больше напоминавшем тризну, и гладиаторов – в основном это были новички – которые, предчувствуя свой неизбежный и скорый конец, не могли скрыть объявшего их животного страха смерти. Одни, охватив голову руками, покачивались из стороны в сторону и глухо рыдали; другие вслух проклинали свою несчастную судьбу; третьи пытались есть, но куски застревали в их горле при мысли о том, что сейчас будет происходить на арене. Им казалось, что они обедают, сидя за столом с мертвецами, – и, почувствовав подступавший приступ рвоты, они вскакивали со своего ложа и отбегали в дальний угол, где их тут же начинало выворачивать наизнанку. Аромат розовых лепестков, которыми был обильно усыпан пол, смешивался с запахом разгоряченных мужских тел, жареного мяса, восточных специй, горящего в светильниках масла и свежей блевотины.