Про Любовь Одиноких Женщин - Екатерина Шпиллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он обожал своих детей, когда они были совсем крохами - а как же иначе? Но ощущения волшебства близости и понимания, погружения в другого человека и кайфа от этого всё-таки не было. "Простите, дети... И дай вам бог хоть раз в жизни испытать нечто похожее. Тогда вы точно будете знать, что жили не напрасно, а жизнь - прекрасная штука. Я же понимаю, что вы думаете, дурачки вы мои, дурачки: наследство, деньги... Ерунда это все!". Мысли в горько-сладком соусе. Сладко - от понимания своей избранности, ведь мало кому даётся такое счастье! Посмотрите вокруг: кто в шестьдесят лет плавает в любви, как дельфин в море, наслаждаясь бескрайностью и безвременьем? Горько, потому что даже самые родные, дети, не верят, не понимают, думают совсем о другом. Скорее всего, считают отца климактерическим идиотом, а его избранницу - хитренькой хищницей. Шаблонное мышление, отсутствие эмпатии, неумение понимать других - и в результате ошибка на сто процентов, плюс принимается за минус. Вот так и живём - вроде бы среди людей, но в абсолютном одиночестве непонимания и враждебности, которые делают нас не просто далёкими друг от друга, а практически разными видами-породами. Ибо даже сигнальная система получается разной. И рефлексы не совпадают.
Почему-то вспомнилась замечательная Рената Муха:
"Жил Человек на острове в печальном одиночестве.
Детей не знал по имени, но вспоминал по отчеству".
Люди вообще странная порода сапиенсов! Они подчас абсолютно искренне считают, что каждого настигнет его карма, коли он в чём виноват или просто человек нехороший. А идеального товарища, значит, ничего не настигнет? Он никогда ничем не заболеет и будет жить вечно? Смешны и неуместны бывают эти вскрики "Вот я всегда знал, что придёт расплата!" - лет через десять после какой-нибудь обиды на личного супостата, которому вдруг поездом отрезало ногу. Ну, да, человек не из железа и не вечный... Но до этого момента у него было десять безоблачных лет счастья, пока ты, ждавший торжества кармы и якобы справедливости, нервно покусывая ногти, наблюдал за его жизнью, подбадривая себя: "Ну, вот уже скоро, вот уже прям сейчас!", таким образом, будучи отнюдь не вечным и уже став больным и почти старым и потеряв навсегда свой десяток неповторимых лет, которые уже никогда не вернутся,.
Тему возможного ребёнка Лида и Аркадий обсудили с самого начала. Лида не могла разобраться в своих чувствах: вроде бы и надо, вроде бы даже немного хочется, но... её ли это путь, для неё ли материнство? Она какая-то неправильная, наверное, ей вообще, кроме Аркадия, не нужен никто в этом мире. Аркадий же сразу сказал: "Решать тебе... Но ты же помнишь, сколько мне лет. А отец нужен ребёнку сильным и здоровым до его... лет двадцати, как минимум, разве не так? С другой стороны, это стимул! Мне придется стараться изо всех сил". И решили они, что пусть будет, как будет. Никаких особенных мер не предпринимать, не мучиться и не ломать голову, а если случится - значит, так тому и быть.
Случилось. Лиде было уже тридцать восемь, и всё почему-то пошло наперекосяк. В общем, всё получилось как нельзя более печально: ребёнка выносить не удалось, а с гинекологией оказалось настолько всё плохо, что пришлось делать серьёзную операцию, навсегда ставившую крест на возможности иметь детей.
Аркадий не стал рисковать и увёз Лиду в Израиль, чтобы ей всё сделали по высшему разряду, в самых лучших условиях. Лежала Лида в прекрасной палате, оборудованной самым современным и передовым. Бледная, исхудавшая, с бровями, застывшими трагической фигуркой домика. Эти грустные брови заставляли адски ныть сердце Аркадия. Он сидел рядом с женой, держал ее за руку и не уходил из палаты ни днём, ни ночью - для него там была отдельная кровать. Он все время видел Лидины бровки, застывшие в печали. Боже мой, как он жалел её! Как маленького ребёнка, которому больно, плохо и страшно.
Лида смотрела вверх - в свисавший с потолка телевизор, где показывали какую-то местную музыкальную передачу. Вдруг она улыбнулась, бровки дрогнули, немного расслабившись.
- Смотри, Аркашка! - она подняла руку, тыкая пальцем в телевизор. - Тебя показывают! Это же ты, вылитый ты!
Аркадий удивлённо поднял голову: на экране пел красивую песню на иврите седой мужчина с интересным лицом, на самом деле чем-то похожий на него. Аркадий колебался - то ли похож, то ли нет.
- Разлучённый с тобой брат? - продолжала хихикать Лида. - Что ж ты молчал, что у тебя есть еврейские крови?
В этот момент в палату зашла сестра, которая принесла Лиде лекарства. Ничего удивительного не было в том, что сестричку звали Надей и приехала в Израиль она с Украины.
- Наденька, кто это? - спросила Лида сестричку, указывая на экран.
- А, это Шломо Арци, знаменитый израильский певец, - охотно пояснила Надя и вдруг, глянув на Аркадия, воскликнула, всплеснув руками. - Божечки, как же вы с ним похожи, вы не родственники? А я-то всё думала, кого вы мне напоминаете? Оба такие красивые мужчины и так похожи - это не просто так!
Лида расхохоталась от души, и её брови тоже "засмеялись". Аркадий почувствовал сильное облегчение и... огромную благодарность неведомому израильскому певцу. Потом опять внимательно вгляделся в экран: хм, неужели они с этим дядькой действительно похожи? Ну, что ж, мужик интересный, женщинам нравится... Приятно! Спасибо тебе, Шломо. Помог немножко.
Неделей позже они гуляли по тель-авивской набережной. Была зима, море выглядело серым и неприветливым, холодный ветер гонял по нему белые барашки, а заодно изо всех сил путал волосы прохожим, свирепо трепал их одежду и нагло норовил залезть под воротники и простудить. Лида была закутана в тёплый свитер, кофту и длинный шерстяной шарф по самый нос, на голове - кожаная кепка, полностью закрывшая уши, с козырьком, натянутым почти на глаза. Аркадий бережно обнимал жену за талию и вёл, ещё слабенькую, вдоль моря, постоянно приговаривая: "Дыши глубоко, но носом! Вдыхай морской воздух, он целебный. Но рот закрой!"
Они медленно шли по направлению ветра, чтобы всё же он дул в спину... По пути смотрели на вывески, хотели выбрать кафешку посимпатичней, где можно посидеть с хорошим кофе и сквозь чистое стекло полюбоваться зимним Средиземным морем и отдохнуть от бесцеремонных приставаний совсем не южного и не доброго ветра. Кафе они нашли почти пустое, тёплое и уютное небольшое помещение с изящной чёрной мебелью, приглушённым светом и тихой-тихой джазовой музыкой. Там одуряюще пахло кофе и булочками с корицей. Вот это они и заказали, заняв столик перед огромным окном во всю стену. Некоторые время они молчали, согреваясь и глядя через стекло на уже безопасную зимнюю израильскую картинку. А потом, когда подали кофе и они сделали по глотку, Аркадий заговорил:
- Знаешь, я очень много думал... вспоминал. Эти дни, пока мы были в больнице, как-то способствовали философскому настрою. Мне было страшно, очень страшно за тебя! Я понял, что теперь мне, кроме тебя, ничего в этой жизни уже не нужно. Я старый, да? - улыбнулся Аркадий и, увидев активный протест Лиды, открывший было рот, чтобы высказаться, быстро взял её за руку. - Молчи! Я знаю, что ты скажешь, Лидушка моя. Дай мне высказаться, потом будешь ругаться. Так вот... Понимаешь, я родился в ужасное время и в очень дурацкой стране. Мне повезло в том смысле, что на шестидесятые годы пришлась молодость, в тот момент всё, казалось, меняется в прекрасную сторону, я был счастлив, мне казалось, что жизнь - офигительная штука. Наверное, она и была офигительной... тогда... для меня. И даже когда снова всё стало тухло и противно, я не считал себя обделённым, ведь я никогда не был беден - по советским понятиям всегда был успешен. И лишь в конце восьмидесятых, когда стал много ездить и видеть, понял, в какой клоаке, тоскливой, нищей и бездарной клоаке мы живём! В какой-то момент это убило, честно! Была мысль уехать. Но тогда я как раз развёлся, остался один, и мне подумалось, а зачем мне западный мир с его возможностями, тамошнее благополучие и все радости, если я один? А для себя одного я и в Москве устроил жизнь вполне достойную по всем мировым стандартам. И ездил много, очень много. А потом появилась ты. И вдруг жизнь началась снова, понимаешь? Совсем заново! Если бы тогда, в те годы, со мной была ты, то я бы сгрёб тебя в охапку и утащил в любое место мира, которое ты назвала бы. Париж, Лондон, Нью-Йорк... Всё, что хочешь! Ради тебя я построил бы нашу жизнь заново где угодно и так же хорошо, как сумел это в России, - он немного помолчал и продолжил:
- Эти последние дни здесь, когда тебе стало намного лучше, когда мы гуляем по Израилю, видим море, эту красоту, вспоминаем другие места, где мы с тобой были, наш с тобой Рим, я думал о том, что тогда, раньше, в молодости, я и мечтать не смел, что однажды, когда буду почти стариком, у меня будет (о боже!) такая прекрасная и любимая женщина, с которой мы вместе увидим мир: Елисейские поля, Тауэр, самые красивые моря и океаны, дворцы и храмы, замки и музеи, да хоть всех чертей в ступе! Главное, с тобой - такой прекрасной и такой родной.