Химера (СИ) - Денис Петров

— Слезы очищают душу! — говорил он ей. — Особенно женскую! Но не стоит давать им слишком много воли, ибо они воодушевляют твоих врагов, показывая, что ты самый обычный человек, которого при желании можно сломать.

— Но у меня нет врагов! — она растирала слезы по лицу, но те непослушно продолжали литься. — И я действительно самый обычный человек!

— Нет! — его мягкая, по-отечески теплая, улыбка с легкостью выдергивала Ольгу из самых темных закоулков отчаяния. — Ты моя "золотая девочка"! А враги, они есть у всех, просто твои еще не так яростно проявляют себя как мои.

Теперь Баташова понимала, насколько он был прав, и никогда не плакала на людях. Если говорить откровенно она практически не плакала и в одиночестве, приучив себя справляться со стрессом другими способами. Девушка давно не испытывала потребности ни в чужой, ни в собственной жалости.

Ей часто доводилось наблюдать за тем, как ее наставник ведет дела. Иногда он брал девушку с собой, иногда позволял сидеть в тайной комнате, откуда можно было видеть и слышать все, что происходило в кабинете. Не смотря на возраст — это был настоящий лев, не терпящий покушения на свои владения. С Ольгой он был совершенно другим. Наверное, за долгую жизнь в нем скопилось слишком много невысказанной отцовской любви. Отец. Какое короткое, но емкое слово!

— А у меня есть мама?

Сколько лет было Ольге, когда она впервые задала этот вопрос? Года три? Да, наверное. Она только начала ходить в детский сад и впервые столкнулась с тем, что семьи большинства людей отличаются от ее собственной.

— Твоя мама умерла, когда ты только родилась.

Никаких глупых аллегорий про гусениц, превращающихся в бабочек и прочей шелухи. Он разговаривает с ней как с равной. Это не только привилегии, но и повышенная ответственность.

— Это я убила ее? Она умерла из-за меня? — голос девочки дрожит.

Те, кто считает, что дети ничего не понимаю — давно не имели дела с детьми. Даже самый маленький ребенок уже понимает ВСЕ, просто иногда немного по-своему, по-детски. У Баташовой не было этого "по-детски" и она принимала мир таким, какой он есть, со всеми его темными и светлыми сторонами.

— Нет, — Виктор печально качает головой. — Она умерла из-за того, что твой отец очень плохо с ней обошелся. Он был очень жестоким человеком.

— Был? Он тоже умер?

— Не знаю. Он уехал очень далеко отсюда и с тех пор я его не видел.

— Расскажи мне, что произошло! — просит девочка.

— Ольга! — Виктор присаживается на корточки, чтобы их глаза оказались на одном уровне, внимательно смотрит на свою ученицу. — Я никогда не обманывал тебя и не хотел бы делать этого в будущем. Ты сильная девочка и способна вынести любую, самую горькую правду, но я, боюсь, еще не готов обсуждать с кем-либо те печальные события. Поэтому я прошу тебя, не спрашивай, что случилось с твоими мамой и папой, не вынуждай меня отступать от своих принципов. И запомни еще кое что, не верь, что человек, лишившийся одного или обоих родителей, чем-то хуже остальных. Ты такая, какой сама себя создаешь. Помни об этом, девочка моя!

За всю жизнь это был единственный случай, когда наставник не ответил на заданный ему вопрос, единственная запретная тема, которой они больше никогда не касались даже вскользь. Конечно, Ольга не могла не думать о судьбе постигшей ее мать, но она слишком сильно любила Виктора, чтобы делать ему больно. К тому же она была уверена — если рано или поздно ей нужно будет узнать правду, этот седовласый мужчина расскажет ей все без утайки.

— Дядя Витя, а…

— Дядя Витя?! — она наверное впервые увидела на его лице такое искреннее изумление. — Кто это тебя такому научил?!

— В садике сказали, что Витя — это сокращенное от Виктора! — гордо объявляет Ольга. — У нас даже одного мальчика так зовут, но он мне не нравится!

— Ну уж нет! — решительно заявляет наставник. — На Витю я согласиться не могу! Меня же засмеют!

— Но когда я называю тебя Виктор это как-то… как-то… — девочка силится подобрать нудное слово.

— Холодно! — приходит он ей на выручку. — Пожалуй ты права. Значит, нам надо придумать, как ты могла бы называть меня дома, верно? Что ж, имя Вик тебе нравится?

Ольга на секунду задумывается, потешно морща носик, словно пробуя новое слово на вкус, а потом удовлетворенно кивает.

— Вот и отлично! — улыбается он. — Пусть будет Вик, а то придумала тоже: "Дядя Витя"!

Годы спустя Ольга с удовольствием узнала, что так Виктора стали называть и его близкие друзья. Получается ее мнение для него не пустой звук, хотя в этом девушка никогда не сомневалась!

Максим обреченно плеснул коньяк в не совсем свежий стакан и тупо уставился на массивный темно синий альбом в жестком переплете — семейные фотографии. Ему не требовалось открывать его, чтобы узнать, что на первой странице он увидит черно-белый снимок изображавший двух веселых круглощеких мальчишек. Один из них — двухлетний с интересом смотрел на лежащего в люльке младенца. Сашка! Заславский выпил, наколол на вилку сразу три, заботливо очищенные производителем, кильки.

Были в альбоме и более поздние фотографии. Сколько раз он смотрел их за эти пять лет? Сотню? Тысячу? В конце альбома лежал белый конверт из плотной бумаги. Максим достал его и покрутил в руках, потом снова налил себе и выпил. Когда расследование в очередной раз заходило в тупик, и Заславский чувствовал себя разбитым и раздавленным, словно из него разом вынули все кости, когда казалось что не за чем продолжать бесплодные попытки, как не за чем и жить вообще, он всегда открывал этот конверт, доставал лежащие в нем снимки и подолгу рассматривал их. На фотографиях навсегда осталось место преступления, каким Максим увидел его в первый раз.

Заславский, не открывая, отложил конверт в сторону и снова выпил. Сегодня не время для дополнительной мотивации, он и так потратил слишком много сил, чтобы не сорваться и не сбежать из агентства посреди рабочего дня. Сейчас ему нужны не стимулы, а опора. Максим раскрыл альбом и принялся рассматривать фотографии племянника. Артем улыбался и дурачился перед камерой, а по небритой щеке бывшего милиционера одна за другой катились крупные горькие слезы бессилия. В нем не осталось злости, чтобы ненавидеть убийц, лишивших его семьи — все давно отгорело. Не осталось грусти, чтобы скорбеть по ушедшим — она пропала куда-то в тот момент, когда он бросил горсть земли на опущенный в могилу гроб с телом матери. Внутри у Максима Заславского была только пустота, которую нельзя было ничем заполнить и, тем более, залить спиртным, но он упорно пытался, снова и снова наполняя стакан. В такие моменты, оставаясь в одиночестве, в полутемной квартире, ему казалось, что это не пустота внутри него, а но сам погружается в нее все глубже и глубже. И сколько не барахтайся ни по чем не выплывешь, а только сделаешь хуже. Днем Максим заставлял себя выходить из дома на улицу. Днем было легче. А вот когда на мир опускалась ночь…