Л.Н. Толстой. Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856-1869 гг. - Лев Толстой

 — Она не здорова, — сказала Дуняша.

 В это время Аксютка фыркнула таким неприлично-громким смехом, что опять должна была спрятать голову в подушки постели, из которых она целый час, несмотря на угрозы Дуняши и ее тетки, не могла вынуть ее без того, чтобы не прыснуть, как будто разрывалось чтò в ее розовой груди и красных щеках. Ей так смешно казалось, что все перепугались, — и она опять прятала голову, и будто в конвульсиях елозила башмаком и подпрыгивала всем телом.

 Дутлов остановился, посмотрел на нее внимательно, как будто желая дать себе отчет в том, чтò такое с ней происходит, но, не разобрав в чем дело, отвернулся и продолжал свою речь.

 — Значит, как есть, оченно важное дело, — сказал он, — только скажите, что мужик письмо с деньгами нашел.

 — Какие деньги?

 Дуняша, прежде чем доложить, прочла адрес и расспросила Дутлова, где и как он нашел эти деньги, которые Ильич должен был привезть из города. Разузнав всё подробно и вытолкнув в сени бегунью, которая не переставала фыркать, Дуняша пошла к барыне, но, к удивлению Дутлова, барыня всё-таки не приняла его и ничего толком не сказала Дуняше. 

— Ничего не знаю и не хочу знать, — сказала барыня: — какой мужик и какие деньги. Никого я не могу и не хочу видеть. Пускай он оставит меня в покое. 

— Что же я буду делать? — сказал Дутлов, поворачивая конверт: — деньги не маленькие. Написано-то чтò на них? — спросил он Дуняшу, которая снова прочла ему адрес. 

Дутлову как будто всё что-то не верилось. Он надеялся, что, может быть, деньги не барынины и что не так прочли ему адрес. Но Дуняша подтвердила ему еще. Он вздохнул, положил за пазуху конверт и готовился выйти.

 — Видно, становому отдать, — сказал он.

 — Постой, я еще попытаюсь, скажу, — остановила его Дуняша, внимательно проследив за исчезновением конверта в пазухе мужика. — Дай сюда письмо.

 Дутлов опять достал, однако не тотчас передал его в протянутую руку Дуняши.

 — Скажите, что нашел на дороге Дутлов Семен.

 — Да дай сюда.

 — Я было думал, так, письмо; да солдат прочел, что с деньгами.

 — Да давай же.

 — Я и не посмел домой заходить для того... — опять говорил Дутлов, не расставаясь с драгоценным конвертом: — так и доложите.

 Дуняша взяла конверт и еще раз пошла к барыне.

 — Ах, Боже мой, Дуняша! — сказала барыня укорительным голосом: — не говори мне про эти деньги. Как я вспомню только этого малюточку...

 — Мужик, сударыня, не знает, кому прикажете отдать, — опять сказала Дуняша.

 Барыня распечатала конверт, вздрогнула, как только увидела деньги, и задумалась.

 — Страшные деньги, сколько зла они делают! — сказала, она.

 — Это Дутлов, сударыня. Прикажете ему итти, или изволите выйти к нему? Целы ли еще деньги-то? — спросила Дуняша.

 — Не хочу я этих денег. Это ужасные деньги. Чтò они наделали? Скажи ему, чтоб он взял их себе, коли хочет, — сказала вдруг барыня, отыскивая руку Дуняши. — Да, да, да, — повторила барыня удивленной Дуняше, — пускай совсем возьмет себе и делает, что хочет.

 — Полторы тысячи рублей, — заметила Дуняша, слегка улыбаясь, как с ребенком.

 — Пускай возьмет всё, — нетерпеливо повторила барыня. — Что, ты меня не понимаешь? Эти деньги несчастные, никогда не говори мне про них. Пускай возьмет себе этот мужик, что нашел. Иди, ну иди же!

 Дуняша вышла в девичью.

 — Все ли? — спросил Дутлов.

— Да уж ты сам сосчитай, — сказала Дуняша, подавая ему конверт, — тебе велено отдать.

Дутлов положил шапку под мышку и, пригнувшись, стал считать.

— Счетов нету?

Дутлов понял, что барыня по глупости не умеет считать и велела ему это сделать.

— Дома сосчитаешь! Тебе! твои деньги! — сказала Дуняша сердито. — Не хочу, говорит, их видеть, отдай тому, кто принес.

Дутлов, не разгибаясь, уставился глазами на Дуняшу.

Тетка Дуняшина так и всплеснула руками.

— Матушки родимые! Вот дал Бог счастья! Матушки родные!

Вторая горничная не поверила.

— Что вы, Авдотья Николавна, шутите?

— Вот-те шутите! Велела отдать мужику... Ну, бери деньги, да и ступай, — сказала Дуняша, не скрывая досады. — Кому горе, а кому счастье.

— Шутка ли, полторы тысячи рублев, — сказала тетка.

— Больше, — подтвердила Дуняша. — Ну, свечку поставить десятикопеечную Миколе, — говорила Дуняша насмешливо.— Чтò, не опомнишься? И добро бы бедному! А то у него и своих много.

Дутлов, наконец, понял, что это была не шутка, и стал собирать и укладывать в конверт деньги, которые он разложил было считать; но руки его дрожали, и он всё взглядывал на девушек, чтоб убедиться, что это не смех.

— Вишь, не опомнится — рад, — сказала Дуняша, показывая, что она всё-таки презирает и мужика и деньги. — Дай я тебе уложу.

И она хотела взять. Но Дутлов не дал; он скомкал деньги, засунул их еще глубже и взялся за шапку.

— Рад?

— И не знаю, чтò сказать! Вот точно...

 Он не договорил, только махнул рукой, ухмыльнулся, чуть не заплакал и вышел.

 Колокольчик зазвонил в комнате барыни.

 — Что, отдала?

 — Отдала.

 — Что же, очень рад?

 — Совсем как сумасшедший стал.

 — Ах, позови его. Я спрошу у него, как он нашел. Позови сюда, я не могу выйти.

 Дуняша побежала и застала мужика в сенях. Он, не надевая шапки, вытянул кошель и, перегнувшись, развязывал его, а деньги держал в зубах. Ему, может быть, казалось, что, пока деньги не в кошеле, они не его. Когда Дуняша позвала его, он испугался.

 — Чтò, Авдотья... Авдотья Миколавна. Али назад отобрать хочет? Хоть бы вы заступились, ей-Богу, а я медку вам принесу.

 — То-то! Приносил.

 Опять отворилась дверь, и повели мужика к барыне. Не весело ему было. «Ох, потянет назад!» думал он, почему-то как по высокой траве подымая всю ногу и стараясь не стучать лаптями, когда проходил по комнатам. Он ничего не понимал и не видел, чтò было вокруг него. Он проходил мимо зеркала, видел цветы какие-то, мужик какой-то в лаптях ноги задирает, барин с глазочком написан, какая-то кадушка зеленая и что-то белое... Глядь, заговорило это что-то белое: это барыня. Ничего он не разобрал, только глаза выкачивал. Он не знал, где он, и всё представлялось ему в тумане.

 — Это ты, Дутлов?

 — Я-с, сударыня. Как было, так и не трогал, — сказал он. — Я не рад, как перед Богом! Как лошадь замучил...

 — Ну, твое счастье, — сказала она с презрительно-доброю улыбкой. — Возьми, возьми себе.

 Он только таращил глаза.

 — Я рада, что тебе досталось. Дай Бог, чтобы впрок пошло! Что же ты рад?

 — Как не рад! Уж так-то рад, матушка! Всё за вас Богу молить буду. Я уж так рад, что слава Богу, что барыня наша жива. Только и вины моей было.

 — Как же ты нашел?

 — Значит, мы для барыни всегда могли стараться по чести, а не то что...

 — Уж он совсем запутался, сударыня, — сказала Дуняша.

 — Возил рекрута племянника, назад ехал, на дороге и нашел. Поликей, должно, нечаянно выронил.

 — Ну, ступай, ступай, голубчик. Я рада.

 — Так рад, матушка!.. — говорил мужик.

 Потом он вспомнил, что он не поблагодарил и не умел обойтись, как следовало. Барыня и Дуняша улыбались, а он опять зашагал, как по траве, и насилу удерживался, чтобы не побежать рысью. А то всё казалось ему, вот-вот еще остановят и отнимут...

XIV.

Выбравшись на свежий воздух, Дутлов отошел с дороги к липкам, даже распоясался, чтобы ловчее достать кошель, и стал укладывать деньги. Губы его шевелились, вытягиваясь и растягиваясь, хотя он и не произносил ни одного звука. Уложив деньги и подпоясавшись, он перекрестился и пошел, как пьяный колеся по дорожке: так он был занят мыслями, хлынувшими ему в голову. Вдруг увидел он перед собой фигуру мужика, шедшего ему навстречу. Он кликнул: это был Ефим, который, с дубиной, караульщиком ходил около флигеля.

— А, дядя Семен, — радостно проговорил Ефимка, подходя ближе. (Ефимке жутко было одному.) — Что, свезли рекрутов, дядюшка?

— Свезли. Ты что?

— Да тут Ильича удавленного караулить поставили.

— А он где?

— Вон, на чердаке, говорят, висит, — отвечал Ефимка, дубиной показывая в темноте на крышу флигеля.

Дутлов посмотрел по направлению руки и, хотя ничего не увидал, поморщился, прищурился и покачал головой.

— Становой приехал,— сказал Ефимка, — сказывал кучер. Сейчас снимать будут. То-то страсть ночью, дядюшка. Ни за что не пойду ночью, коли велят итти наверх. Хоть до смерти убей меня Егор Михалыч, не пойду.

— Грех-то, грех-то какой! — повторил Дутлов видимо для приличия, но вовсе не думая о том, чтò говорил, и хотел итти своею дорогой. Но голос Егора Михайловича остановил его.

— Эй, караульщик, поди сюда, — кричал Егор Михайлович с крыльца.

Ефимка откликнулся.