Гнев Рыжего Орка - Филип Фармер

Судьба… Мистер Лам много раз говорил на уроках английского:

«Характер — это судьба». Это цитата из Гераклита, древнегреческого философа. Запомните это правило и живите согласно ему. «Характер — это судьба».

Это произвело на Джима глубокое впечатление. Дед, с другой стороны, полагал, что характер человеку дается судьбой. Где бы ни заключалась истина, Джим знал: он обречен быть вечным неудачником. Мало ли что говорил старый Рагнар о норнаспорах. Джим Гримсон — безнадежный случай, кто угодно, только не герой. Как сказал ему школьный психолог, у него заниженная самооценка, он способен общаться лишь с немногими из своих сверстников, такими же неблагополучными, как и он, не умеет вести себя с вышестоящими лицами, ненавидит власть в любой форме, не стремится к успеху — короче, шпарит без тормозов по крутой дорожке в ад. Сказав это, психолог добавил, что у Джима все-таки большой потенциал, хотя характер у него хаотический и пораженческий. Он вполне способен поднять себя за волосы. Ну уж это психик определенно лажу гнал.

Джим вздохнул и только теперь заметил, что вокруг что-то не так — точнее, чего-то не хватает. Только через минуту он понял, что окружен полной тишиной. Неудивительно, что он чувствовал себя не в своей тарелке.

Он пошел на кухню и включил радио. На ВИЭК был «Час золотого ретро», и они передавали «Долой с катушек», альбом 1966 года, в котором Фрэнк Заппа впервые выступил вместе с «Мазерс оф Инвеншен». Джиму тогда было четыре года — глубокая старина.

Не успел альбом кончиться, как вернулся Эрик Гримсон — и разверзлись врата ада.

ГЛАВА 10

В 6.19, через час после захода солнца, Джим поднял окошко своей комнаты и вылез наружу. Полчаса назад он поужинал тем, что украдкой принесла ему мать.

Ева пришла домой за несколько минут перед мужем и принялась готовить ужин. Она попросила Джима убавить звук в радио, и он убавил. Он ничего ей не сказал о своих дневных несчастьях. Эрик Гримсон заявился в полшестого, краснорожий и изрыгающий такой перегар, что дракона мог бы свалить. Первым делом он выключил радио, проорав, что не потерпит этого дерьма, когда он дома. А потом, конечно, прицепился к Джиму. Ева никак не могла понять, в чем дело, пока муж не рассказал ей о телефонном звонке из полиции, о том, что Джим подрался с Фрихоффером-младшим и пришел весь в блевотине.

Где одно, там и другое — так всегда бывает — и вскоре отец и сын вовсю кричали друг на друга. Мать стояла у плиты спиной к ним, сгорбив плечи, и молчала. Только вздрагивала порой, точно что-то внутри кусало ее. Наконец Эрик велел сыну отправляться в свою комнату. И черта с два ты будешь сегодня ужинать, добавил он.

Теперь в доме настала тишина. Джим взял с полки потрепанную пожелтевшую книжку в мягкой обложке — «Франкенштейн» Мэри Шелли, и попробовал почитать. Точнее, перечитать. Он как раз был настроен на эту историю о монстре, созданном из мертвых человеческих тел, об изгое, ненавидимом всеми и ненавидящем всех, об отверженном, убивающем людей, рожденных естественным путем, а в конце концов и своего создателя, в некотором смысле своего отца. Но по-жуткому старомодный язык, которым была написана книга, всегда мешал ему, а в этот раз определенно раздражал. Джим бросил книгу на пол и стал бродить туда-сюда по тесной комнате. Вскоре в гостиной заверещал телевизор. Эрик Гримсон сидит там, с банкой пива в руке, и пялится в ящик для идиотов. Через несколько минут в дверь к Джиму постучали. Он открыл и увидел мать с подносом.

— Не могу я допустить, чтобы ты остался голодным, — прошептала она. — Держи. Когда доешь, поставь под кровать, я приберу — ну, ты знаешь…

— Знаю. Спасибо, мама. — Джим принял у матери поднос и поцеловал ее потный лоб.

— Хотелось бы мне…

— Я знаю, мама. Мне бы тоже хотелось. Только…

— Все могло бы…

— Может, когда-нибудь…

Вот так они обычно и говорят друг с другом — обрывками. Джим не знал почему. Может, потому, что давление, оказываемое на них, вынуждает их к этому. Кто его знает.

Джим закрыл дверь и умял картофельное пюре с подливкой, поджаренную ветчину, бобы, сельдерей и черный венгерский хлеб. Спрятав поднос под кровать, он потихоньку вышел в холл и воспользовался ванной. А через час после заката вылез из окна. Если отец обнаружит, что его нет, тем хуже.

Днем температура держалась на семидесяти и выше, но теперь упала ниже шестидесяти. Хотя пронизывающий западный ветер немного утих, в воздухе все-таки чувствовался холод. Начинали собираться тучи. Половинку луны затягивала тонкая дымка. Хорошая ночь для Хэллоуина.

Джим пригнулся, проходя мимо окна гостиной. Телевизор продолжал верещать. Выйдя на тротуар, под яркий свет фонаря, Джим увидел, что трещины на цементе стали шире.

Он не знал, когда это случилось, но ему показалось, что их больше и они шире, чем когда он входил в дом. Правда, тогда он был слишком взвинчен, чтобы обращать на них внимание. Ему встретилась компания ребятишек, одетых ведьмами, демонами, клингонами[9], скелетами, привидениями, Дракулами, чудищами Франкенштейна, роботами, Дартами Вэйдерами, а один вырядился панком: раскрашенное лицо, сережки, гребень на голове — так, наверно, его родители представляют себе монстра. Другой был одет, как гигантский мозг, и Джиму эта идея понравилась. Все самое ужасное, что есть на этом свете, кроется в человеческом мозгу.

Ребята шли к их дому, поэтому Джим прибавил шагу. Отец на звонок не выйдет, но мать может заметить сына, когда будет бросать с веранды конфетки «Херши» детям в мешочки. (В этом квартале много не соберешь.) Мужу-то она ничего не скажет, если он только не спросит, видела ли она Джима. Тогда она сочтет себя обязанной сказать правду. Иначе святые, не говоря уж о нечистой силе, могут ее наказать.

Сэм Вайзак ждал его на передней веранде своего дома. Он курил сигарету — значит, его мать чем-то занята на задах дома и не видит его. Детей наделит леденцами, не в пример Эрику Гримсону, отец Сэма. Он будет ворчать, что ему не дают смотреть телевизор, но все-таки выйдет к ним. Ему наплевать, что сын курит — лишь бы его самого не трогали по этому поводу.

Сэм дал и Джиму сигарету, и они зашагали по улице, обсуждая драку со Щелбаном и его дружками. Потом Сэм сунул Джиму допинг. Джим чувствовал себя как никогда вправе подвинтить настроение и нервы. Наркотик проник в самый центр его мозга, как ядерная ракета, поразившая цель. Никогда еще на Джима не действовала так внезапно и так сильно такая маленькая доза. Он раскрылся нараспашку — стены замка рухнули, и часовые уснули. Несколько дней спустя он сумел восстановить лишь отдельные ломти того, что происходило в последующие шесть часов. Весь остальной кошмарный пирог пропал — его съели «черные красотки», самокрутки с марихуаной, пиво, виски и «ангельская пыль», щедро предоставленные ему друзьями. Раньше Джим, как бы велико ни было искушение, всякий раз отказывался даже попробовать «ангельскую пыль» — фенциклидин[10]. У троих его приятелей от этой дряни начались конвульсии, а потом они впали в глубокую кому. Но более легкие наркотики и спиртное смыли весь страх.

Джим и Сэм зашли сначала к Бобу Пеллегрино и дождались Стива Ларсена и Плана Дилларда, а потом все вместе сели в «плимут» Боба 1962 года, который, как ни странно, еще бегал. На пути в кафе Родфеттера Боб открыл четвертушку самогона «Белый мул», а Стив представил шестибаночную упаковку «Будвейзера», которую купил ему старший брат. Они уже истребили половину самогонки и все пиво, когда с воплями и улюлюканьем подкатили к кафе. Еще они выкурили половину самокрутки, и каждый проглотил по «черной красотке».

Заведение Родфеттера, драйв-ин, было только для своих, для детей работяг, которые учились в Центральной. Несколько часов Джим и его друзья хохмили там и валяли дурака. Но в машину, не в пример другим, почти ничего не заказывали. Вне их маленькой группы ни друзей, ни даже близких знакомых у них не было. Они были парии, неприкасаемые и несносные, и делали вид, что гордятся этим.

Джим не помнил, сколько они там пробыли. За этот расплывчатый промежуток времени он опять курил травку и пил теплое пиво, которое Пеллегрино достал из багажника. Потом заявились Вероника Паппас, Сандра Мелтон и Мария Тамбрилл. Вероника была солисткой «Хот Вотер Эскимос», Мария — ее дублершей, а Сандра — менеджером группы. Ее кличка была «Чокнутая», но близкие друзья пользовались прозвищем только в отсутствие Сандры, иначе она обижалась. Если только не находилась в одной из своих густо-черных, очень густых и очень черных, депрессий, — глубже, чем на илистом дне Тихого океана, дальше, чем на мертвой холодной планете Плутон.

Этим вечером она пребывала в очень разговорчивом и крайне переменчивом настроении, Где-то в течение вечера, когда одни сидели на капоте «плимута», а другие опирались на него, Стив Ларсен показал им несколько кусочков сахара с ЛСД.