Бегство из психушки - Георгий Богач
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ты помнишь, когда именно стал рисовать и писать по-новому?
– Уже с год, когда…
– Когда я принесла тебе в палату карандаши, краски, бумагу, ДСП.
– Ну и что?
– А ты помнишь, что перед этим я несколько раз разговаривала с тобой, показывала тебе какие-то картинки, расспрашивала о них и незаметно направляла тебя на переосмысление твоего творчества?
– А зачем?
– Я будила твой талант, внушая тебе тревогу и беспокойство, потому что талант – это постоянный поиск, постоянный выбор, постоянное недовольство и спор с самим собой. Талант спрятан за шелухой, которую наложили повседневность и стереотипные представления обо всем. На него давит мнение толпы и авторитетов. Ты первый, на ком я испытала новый метод гештальт-терапии. Она раскрыла твое подсознание, и оно, минуя цензуру сознания, воспринимало мои установки. Я смотрю на написанные тобой портреты и понимаю, что добилась своего: ты уже можешь творить по-настоящему и не зависеть ни от чьего мнения и установок. Психологическая глубина изображенных тобой людей сравнима с лучшими портретами, которые я видела. Ты далеко пойдешь, но рано или поздно ты попадешь в плен собственного таланта, твои глаза замылятся, образуются новые стереотипы, и чтобы их сломать, снова потребуюсь я.
– Ты потребуешься мне и без этого.
– Если ты изобразишь что-то ниже своего уровня, то не сможешь с этим смириться и будешь доделывать, переделывать, изменять написанное и поймешь, что лучшим был первый вариант – интуитивный и легкий. Творчество не терпит размышлений и логики. Оно интуитивно.
– Но бездумно творить тоже нельзя.
– Я вложила в тебя все, что умела. Вместе с твоим талантом я разбудила и свой талант. Мои способности были спрятаны за сложившимися стереотипами психологии и психиатрии, которые мне внушали в институте. Я удрала из Питера сюда, чтобы уйти от давления авторитетов и на своих больных испытать то, что задумала.
– Значит, я был для тебя всего лишь подопытным кроликом? Потом ты вложишь свои идеи в кого-нибудь другого и на время его полюбишь, потом полюбишь третьего и так далее. Ты думаешь только о себе и своих идеях, а не о тех, на ком ты их испытываешь.
– Все творцы – эгоцентрики. Ты тоже. Что для тебя важнее – женщины, с которыми ты спал, или их изображения на твоих полотнах? Женщины помогали тебе творить и превратились в картины, как красивая бабочка, пришпиленная к картону. Ее красота застыла навсегда. Ее можно потрогать, но увидеть ее полет уже невозможно. И ты должен быть благодарен мне за то, что я очистила твой талант от шелухи повседневности и от плена стереотипов. Ты стал вольным художником. Любя кого-то, человек любит прежде всего себя. Он хочет обладать объектом любви, не хочет его ни с кем делить и готов его убить, чтобы он не достался другому. Значит, он думает не о нем, а о себе.
– Ты погружаешь себя в одиночество.
– Антон, собирайся. Через день нам надо уезжать.
– А ты вернешься сюда?
– Нет. Я увольняюсь из этой больницы. Завтра я забираю из канцелярии документы. Мне тоже нельзя здесь оставаться.
Глава 8. Вскрытие
Леонид Ярославович Трущенко со звоном бросил нож на оцинкованный стол, вышел из прозекторской, устало опустился на стул и облокотился на его спинку. Он был стар и худ. Халат и клеенчатый фартук висели на нем как на вешалке. Он глубоко вздохнул, потянулся за ручкой и, наклонившись над письменным столом, стал заполнять «Акт судебно-медицинского исследования трупа».
«Смерть наступила не меньше месяца тому назад. Труп покрыт водорослями, кожа на ладонях и подошвах мацерировалась, отслоилась с рук в виде перчаток смерти – вместе с ногтями, после чего остались “холеные руки” с кожей без эпидермиса, волосы выпали, голова облысела…»
И он снова пошел в прозекторскую продолжать вскрытие.
Трущенко ввел гибкий зонд в точечную ранку на передней поверхности грудной клетки трупа. Зонд прошел вглубь, вошел в сердце и уткнулся в его стенку. Леонид Ярославович рассек грудину, извлек сердце из грудной клетки и стал его осматривать.
– Тампонада перикарда излившейся в него кровью, – тихо сказал он медсестре. – Сердце сдавливалось перикардом до тех пор, пока не перестало биться. Левое предсердие пробито длинным острым округлым предметом. Так это же бандитская заточка! Люся, брось в баночки образцы тканей и залей их десятипроцентным формалином. Спирт не трогай!
Закончив вскрытие трупа, он с облегчением сбросил с себя клеенчатый фартук, халат и шапочку и, оставшись в одной майке, сел за стол, оглянулся, налил себе в мензурку спирта, опрокинул ее в рот, сделал два глотка – глаза его просветлели.
Занятый описыванием вскрытых полостей – брюшной и грудной – и черепа Трущенко не заметил, как в кабинет вошел и стал за его спиной высокий костистый человек с лицом, словно грубо вырезанным из потемневшего от времени дерева. На нем были очки без оправы, скрывающие выражение глаз.
– Вы пишете, что воды в мелких бронхах нет?! А куда же она подевалась, если человек утонул?
– А? Кто здесь? – Трущенко обернулся.
– Академик Владимир Андреевич Нежков, ваш покорный слуга.
– Вы такой большой, а вошли неслышно. Этот человек не утонул. На плевре нет пятен Рассказова – Лукомского – Пальтауфа. Его убили ударом заточки в сердце, а уж потом затащили в озеро.
– Уважаемый Леонид Ярославович, давайте с вами вначале все обсудим, и лишь после этого вы начнете писать акт исследования трупа. Вам же не занимать опыта, и вы наверняка не хотите, чтобы из-за какой-то неправильно оформленной бумажки эти очумелые правозащитники подняли вой на всю страну. Они только и умеют, что все ругать, пинать и ни с чем не соглашаться. Им дай любой повод, и они не утихнут до второго пришествия. Кроме как шуметь и обличать, они ничего не умеют и не хотят. Мертвых уже не воскресишь, а живых надо успокоить. Разберем все по пунктам. Почему это труп не опознан? Это Антон Кошкаров, больной из седьмого отделения Добываловской психиатрической больницы.
– Труп абсолютно не похож на Кошкарова. Он плотный, откормленный, и у него есть стальные зубы, а вот у Кошкарова…
– Мы же с вами, уважаемый Леонид Ярославович, не на симпозиуме по судебной медицине выступаем, а просто разговариваем, как два умудренных жизнью пожилых человека. Вы, переживший и Сталина, и Хрущева, и Брежнева, хотите нарваться на неприятности при демократах? Утопились двое больных, сбежавших из психиатрической больницы, Алексей Вородкин и Антон Кошкаров. Их измененные до неузнаваемости тела случайно нашли в озере через месяц после смерти. Вот и отразите это в своих актах. У вас что, с возрастом так ухудшилось зрение, что вместо этих умалишенных вам стали мерещиться другие люди? Тогда мы проведем медицинскую экспертизу на предмет вашей профессиональной пригодности. Для достоверности и убедительности я вызову бригаду врачей-экспертов из института, который возглавляю. У меня работают эксперты высочайшего класса, и их мнение оспорить практически невозможно. Когда требовалось, то они и членов ЦК КПСС осматривали на предмет психических отклонений, и те дрожали от страха! Никому не хочется быть умалишенным. Сейчас же позвоню в свой институт, им оформят командировки в Добывалово, и завтра они будут здесь. Послезавтра вы в лучшем случае напишете заявление об увольнении по собственному желанию. А в худшем – качество и профессионализм вскрытий, проведенных вами за последние годы, подвергнут сомнению. Придется вызывать экспертов-патологоанатомов и для их проверки. Возможна даже эксгумация некоторых трупов. Демократов хлебом не корми, а дай им кого-нибудь уличить в нарушении прав человека, пусть даже и мертвого. Экспертиза затянется на несколько месяцев, а может быть, и лет, поднимется шум, и на вас переведут все стрелки, касающиеся узников совести в вашей же психушке. Вы этого хотите?
– А чего хотите вы?
– Я хочу получить грамотные акты судебно-медицинского исследования трупов больных Вородкина и Кошкарова, умерших от утопления. Они добровольно утопились, написав перед этим общую предсмертную записку. А вам надо написать акт о том, что с ними произошло после утопления и месячного пребывания в воде. Как писать акты, вы знаете лучше меня. Я зайду за ними через два часа, – широко шагая костлявыми ногами, Нежков вышел на улицу.
Трущенко смотрел ему вслед как старая побитая собачонка.
Часть 2. Художник Кошкарофф и доктор Валко
Глава 1. Разведка
В кабинет Софьи Николаевны Валко вошел мужчина лет сорока. Стекла очков скрывали его взгляд.
– Здравствуйте, Софья Николаевна.
– Это вы мне звонили?
– Да, я. Меня зовут Юрий Тимофеевич Миронов.
– А где же ваш пациент?
– Он ждет меня под окнами вашего офиса.
– Один?
– За ним присматривает мой охранник.
Софья Николаевна поднялась с кресла, подошла к окну и выглянула на улицу. К переднему крылу машины, стоящей у медицинского центра, прислонился небритый мужчина и безучастно смотрел вдаль. Его рот был открыт, а с нижней губы свисала слюна. По левой штанине его брюк поползло вниз мокрое пятно. Не шелохнувшись, мужчина продолжал смотреть вдаль. Из машины вышел крепкий человек, укоризненно покачал головой и втащил мужчину в кабину.
