Третий ход - Емельян Марков

Из аборигенов – одни девочки, да еще самые красивые, да еще развязные, да еще восхитительные и свежие, как черт знает что! Воля ваша… В прошлый раз они, видимо, стыдились своих недомерков-одноклассников.

Андрей пел под гитару в темноте, и его голос был больше комнатной темноты, его друзья расхватали девочек, стали танцевать, флиртовать немилосердно. Девушки теперь отнюдь не кучковались обособленно, а совершенно растворились в мужском внимании и общем восторге. Это наступило новогоднее чудо, но не то мерцающее, детское, а новое, взрослое. И, как всегда при чуде, казалось, что вся жизнь теперь будет такой. Андрей спел, что хотел, выпил еще полстакана веселого «Букета Молдавии» и сел на диван; в комнате было темно и тесно от девочек и друзей, все это причудливо двигалось и менялось, шепталось и пересмеивалось, и Андрей наблюдал за движением темноты. Лишь белые джинсы на пухлых ножках Милы вырывались из нее. Мила села на колени к Андрею, как в седло, лицом к нему, хлестнула его по лицу волосами, потом стиснула себе сквозь блузку небольшие груди и воскликнула:

– Ты настоящий индеец!

А закончилось все целомудренно. И казалось, что так оно вышло из-за любви Андрея и Милы, так величественно и загадочно наступавшей на глазах у всех, что никто не посмел опошлить этот вечер, все были чисты и целовались и обнимались, как дети. И даже бутонная красавица хозяйка покорно положила голову одному из колодинских приятелей на колени, а тот смотрел на нее раздумчиво.

Мест для ночлега не нашлось. Под утро Андрей с друзьями шли не то чтобы домой, до дома было слишком далеко, – а сквозь зиму.

Через неделю Мила приехала к Андрею вся в черном, белоснежными были ее лицо и руки – по контрасту с черными джинсами и водолазкой. Андрей целовал ее белые руки и лицо, целовал в беспамятстве колени в черных джинсах. Мила плакала от счастья. Она сама была счастьем, Андрей уже не делал разницы между ею и счастьем.

V

«Огни Москвы»

…На Рождество радостно мерцали огоньки церковной искусственной елки, утвержденной в высоком сугробе. Прихожане погружали ногу в снег и вставляли в пробоины свечки, подворье светилось тут и там праздничными пещерками, Андрею, и не только ему, вспоминалось детское январское счастье. Звонарь опять слишком буквально отнесся к празднику: пришел в сером костюме, серебристом галстуке в диагональную полоску и нежно-голубой рубашке, всегда забранные в хвост длинные червленые волосы по великим праздникам он распускал на плечи. Рождество Андрей считал любимым своим праздником. После ночной литургии, как водится, кутнули. Исторглись из трапезной втроем: бригадир сторожей, бывший военный физик Скворцов Сергей Николаевич, Саныч и Андрей. Сергей Николаевич с Санычем, как всегда, пикировались, или, по выражению самого Сергея Николаевича, – бодались.

– Вы, Всеволод Александрович, водите к себе на колокольню девочек покрасивей.

– Это вы, Сергей Николаевич, у нас наипервейший ловелас, проходу женскому полу не даете.

– Я охальник, а не ловелас, охальник! Этот женский пол у меня вона где! – Сергей Николаевич подпер выбритый подбородок тылом ладони. – Вот, например, недавний случай. А вы слушайте, Всеволод Саныч, и запоминайте, вы тоже, с вашим постоянным желанием со всеми подряд целоваться: и со старухами, и с молодицами, и с бабами, и с мужиками – вполне можете оказаться в сходной ситуации. Мотайте эту историю на ваш сивый нестриженый ус и еще на одно место намотайте, о, не пугайтесь, я имею в виду ваш дворянский шнобель.

Саныч нехотя посмеивался.

– Я, конечно, страшный ветреник и кутила, – ответил он, – но не такой мотальщик историй, как вы думаете.

– Есть у меня хорошая старая знакомая, – продолжал Сергей Николаевич, – бывшая коллега по научной работе, теперь на пенсии. Пригласила она меня тут в гости. Она недалеко от меня живет. Я что, пошел. Думаю по дороге: сейчас чайку попьем с ванильными сухариками, ванильные сухарики припас. И точно, попили мы чайку, пососали, беззубые, сухарики, покалякали о прошлом. Я домой стал собираться, а что, темнело уже. До свидания, говорю, до новых встреч, я б, говорю, тебе, милая, и пирожных бы с кремом принес, да финансы поют романсы и делают глубокие реверансы. После получки, говорю, будем живы, загляну, не ровен час, и с пирожными. Она тут что-то разволновалась вдруг, затрепетала, губы прыгают, пальцы себе дергает. Я отсалютовал ей, наше, говорю, вам с кисточкой, и – в прихожую. Она как привидение выплывает за мной…

– Да, я знаю, вы спец по привидениям, видели их сто раз… – поддел его Саныч.

– Видел, – не подделся Сергей Николаевич, – я вообще такое в жизни видел, что другой бы на моем месте десять раз сошел с ума, а я в Бога всегда верил, поэтому кое-как в своем уме остался. Привидения, кстати, еще цветочки, по сравнению, скажем, с мутантами… Я участвовал в разработке и испытаниях прибора для обнаружения привидений. Опустили мы этот приборчик в океан, когда подводная лодка наша затонула, и видели около подводной лодки привидений.

– И как они выглядели? – спросил Андрей.

– А… – поморщился Сергей Николаевич, – белые такие силуэты. И мысли мы видели.

– А мысли разве материальны?

– Конечно, материальны!

– Да? Ну и что было дальше с вашим этим знакомым привидением, с которым вы чаек с ванильными сухарями пили?

– Да какое там привидение! Когда я в прихожей в валенки стал залезать, она как прыгнет на меня, как в физиономию накрашенными когтями вцепится, как зашипит, ну чисто кошка. Еле ноги унес. И ведь слова худого ей не сказал! Просто не лег с ней. А она меня за это только что не убила. Старая ведь перечница, а туда же.

– Да!.. – соглашаясь, выдохнул Саныч. – Он такой, дамский пол. У меня крестница есть в Миргороде. Крестников у меня множество, а крестница одна. Но зато какая! Красавица, да и полно!.. Наталья!.. Шея царственная, коса – вот как мое запястье. У меня, недобитка, правда, тонкая кость, но зато брюхо мировое, – Саныч похлопал себя по животу. – Она и художница одаренная. А муж ее, Юрка, горбун. Язва, насмешник. И вот его красавцем никак язык не повернется назвать. Однако дамский пол от Юры всегда просто лишался рассудка! У женщин он пребывал в таком фаворе, в такой чести, другое дело, что слово «честь» здесь вроде как не к месту. Но женился, остепенился, заинтересовался политикой. Стал задаваться проклятыми вопросами и сам же на них отвечать. Он, хохол девяносто шестой пробы, ругает теперь соотечественников. Даже не ругает, ругал бы – еще полбеды, а хвалит, заноза, утверждает, например, что хохлы хороши в охране. Впрочем, ежели народ самокритичен, значит, это великий народ. Вы что думаете, да, я закоренелый, упэртый украинский националист. Незалежна Украина. И, кстати сказать, наш родовой герб является одновременно и гербом Миргорода. Я ведь не просто Голощекин, я Пестунов-Голощекин. Ага! Ну вот. За Натальей Юрка свое донжуанство вроде как оставил. А я Наталье в свой последний приезд в Миргород говорю: «Тебе бы, говорю, хорошо бы причаститься», – строгости на себя напустил, знаете, какой Всеволод Саныч бывает лютый? о! зверь! Значит, брови я так грозно сдвинул на нее: «Приобщиться Святых Христовых Тайн тебе, говорю, Наталья, хорошо бы». Она, бедняжка, растерялася: «Да?.. а что для этого надо?» «Попоститься говорю надо три дня. Не вкушать скоромного, ну и в супружеской жизни воздерживаться». Она свои прекрасные глазки на меня распахнула: «Три дня! В супружеской жизни? Воздерживаться? Нет, что вы, этого я не могу…»

– Видел, видел я привидений, и не только привидений, чего я только не видел, – мимо слов Саныча продолжал Сергей Николаевич.

– А инопланетян? – задал наводящий вопрос Саныч.

– Ну что – инопланетян, что? – потерял надежду Сергей Николаевич.

– А то, что все эти ваши любимые инопланетяне, – затоптался скорый на расправу Саныч, – с привиденьями, снежные люди с русалками в Британском музее из параллельных миров, все это бесы.

– Бесы, да?

– Угу.

– Из параллельных миров?

– Ну да.

– Вы вот, Всеволод Саныч, говорите, чего не знаете. Ну, это мы все языком молотим, чего не знаем, знали бы, молчали, как я…

– Да, вы известный молчальник, – отколупил сахарными устами Саныч и сделал персидские глаза.

– Всеволод Саныч, головешку вам в бороду, вам знакомы такие словесные обороты, как «мне кажется» или «я думаю»?

– Ну, если кажется, то надо креститься… – взялся объяснять Саныч, – а так – можно впасть в самомнение, да… Вот в Житиях как раз есть устойчивые словесные обороты. Например, авва окормлял духовных чад не своим разумением, а токмо учением святых отец. А по-вашему получается, что идешь против и житийного канона, и вообще…

– А вы, Всеволод Саныч, Черномор вы эдакий и колокольный охмуряло, можете что-нибудь смиренно не понимать, а не токмо не принимать?

– Да я вообще ничего не понимаю! – ответил Саныч от всего сердца.