Под сенью благодати - Даниель Жиллес

Ход его размышления неожиданно был прерван резким возгласом настоятеля.

— Наш друг Бруно, — ядовито заметил монах, — явно не проявляет интереса к лекции. Вы только посмотрите, какой у него мечтательный вид… Я чуть было не сказал, что он грезит об ангелах, но, видимо, нет, раз он больше в них не верит.

Раздалось несколько смешков. Ученики, чувствуя, что Бруно сейчас опять достанется, начали просыпаться, оживились, задвигались.

— И ты ничуть не оспариваешь, Бруно, — продолжал настоятель, — тех доказательств существования бога, которые я только что привел? Такому умному мальчику, как ты, должно быть совсем не трудно доказать, что бога нет.

Сердце Бруно учащенно забилось. Он заколебался, не зная, стоят ли отвечать, но улыбка, появившаяся на лице монаха, заставила его решиться.

— Ваши доказательства, — сказал он, — убеждают меня ничуть не больше, чем, наверно, Паскаля, иначе он не стал бы заключать свое знаменитое пари. Что до меня, то я предпочитаю этого не делать.

— Да, так оно, конечно, удобнее, — заметил настоятель. — Мне хотелось бы тем не менее знать, что ты можешь противопоставить аргументу о первоначальном толчке, о божественном часовщике, как сказал бедняга Руссо. Ну-ка?

Застигнутый врасплох, Бруно не нашелся, что сказать. Он чувствовал на себе иронические взгляды всего класса.

— Ну же! — настаивал монах. — Ты ничего не можешь возразить? Считаю до трех: раз… два…

Он улыбался с притворно-снисходительным видом. Бруно лихорадочно пытался вспомнить, какие доводы, опровергающие существование бога, приводил — впрочем, лишь для того, чтобы доказать их несостоятельность, — на прошлой лекции сам монах.

— Я мог бы ответить, — наугад начал Бруно, — что это рассуждение о первопричине, применяемое в отношении неизмеримого, даже вечного…

— И это все, что ты можешь сказать! — воскликнул монах. — Поистине немного для юноши, который считает себя Вольтером. А ведь мы уже подвергли критике этот злополучный аргумент в классе на прошлой неделе! — Он энергично потер тонзуру, самодовольно улыбнулся и наклонился над кафедрой. — Выслушай меня хорошенько, мой мальчик, я дам тебе хороший совет: если человек утверждает, что потерял веру, то он по крайней мере должен знать почему! Ты же об этом говоришь так, точно потерял… ну, скажем… ботинок или галстук. Видно, начитался вредных книжек — какого-нибудь там Сартра или кого-то еще, — ничего не понял, но считаешь теперь особым шиком разыгрывать из себя безбожника.

Ученики веселились, перекидывались шуточками; даже проснувшийся к этому времени Жорж — и тот прыскал со смеху. Дрожа от гнева, злясь на окружающих и на себя самого, Бруно молчал. Мог ли он сказать, что вовсе не терял веру, как ботинок, — а ведь именно это и развеселило весь класс, — нет, он расстался с ней, как с детской одеждой, которая стала мала, обветшала и больше ему не нужна. Если бы он заявил, что, только порвав с церковью, обрел внутреннее спокойствие и умиротворение, познал блаженное состояние, которое исключало всякие сомнения, настоятель закричал бы, что это богохульство. Да, ему страстно хотелось крикнуть им всем, преподавателям и ученикам, что уж, конечно, не пример их веры, пассивной и мертвой, способен заставить его вернуться в лоно церкви. Но к чему это признание? Его товарищи лишь снова расхохотались бы звонким смехом безмятежных людей, которым все ясно и понятно.

Хотя вначале Бруно и страдал подчас от враждебного отношения товарищей, оно в общем не удивляло его. Он многие годы наблюдал за ними, знал их пассивность и покорность; их отдельные выходки и бравада были лишь гримасами пациента, послушно принимающего тем не менее прописанные ему лекарства. Они не только никогда задавались вопросами, а безоговорочно — вместе с причудами синтаксиса и алогичностью истории — воспринимали таинства католической религии, такой удобной и надежной, раз и навсегда решающей за них проблемы добра и зла, отношения к окружающим и к смерти. Они проглатывали это не разжевывая — так же, как идеи патриотизма, классового сознания и правила вежливости. Поведение Бруно, казалось, вызывало у них не меньшее возмущение, чем у настоятеля, словно они в самом деле были шокированы поступком этого революционера, вышедшего из их рядов. Недаром после лекции по религии Кристиан решил высказаться по этому поводу.

— Старик, — заявил он, — позволь сказать тебе, нам надоели эти твои кризисы веры, как тебе угодно их называть. И не думай, пожалуйста, что мы потрясены. Циклоп, может, и считает тебя интересным парнем, но мы — нет. Ты, конечно, не отдаешь себе в этом отчета, все это старо и не модно! Подобные истории давным-давно никого не интересуют.

Бруно, у которого и так было тяжело на сердце, вспылил. Зная, что Кристиан тяготится своим происхождением (а он был сыном торговца углем, тогда как большинство его товарищей принадлежали к семьям крупной буржуазии), Бруно со злости задел его больную струнку.

— Я прекрасно понимаю, что у тебя мировоззрение угольщика, — сказал он, — это наследственное. И я отнюдь не хочу лишать тебя душевного спокойствия. По-моему, это просто чудесно, когда семнадцатилетний парень еще верит в ангелов-хранителей, в Адама и Еву, в вознесение, ну и, конечно, в святого Николая.

Посрамленный Кристиан умолк и удалился. Впрочем, у него и его товарищей появилась новая забота: пошел дождь, и всех интересовало, состоится ли намеченный матч.

В два часа небо немного прояснилось, и игра началась под моросящим дождем, — влажный воздух казался зеленоватым, от сырости футболки прилипали к телу. Хмурые, нахохлившиеся игроки без особого энтузиазма начали прощупывать друг друга. Команда Рубэ, более подвижная, более дисциплинированная и игравшая к тому же грубее, вскоре вынудила команду «Сен-Мора» уйти в защиту. Ее непрерывные атаки, увенчавшиеся забитым голом, вялая игра команды «Сен-Мора» вызывали возгласы разочарования у болельщиков из коллежа, толпившихся по краям поля. Бруно, изо всех сил старавшийся возможно лучше выполнять свои обязанности полузащитника, заметил, что настоятель в необычайном возбуждении семенит вдоль поля, следуя за движениями мяча. Бруно нашел это забавным и улыбнулся: он уже забыл о своей утренней стычке с монахом. В спорте, как, впрочем, и во всем остальном, он всецело отдавался делу и сейчас чувствовал себя лишь футболистом.

Потребовалось некоторое время, прежде чем команда «Сен-Мора», которой крепко доставалось от противника, стала играть увереннее. Она постепенно закалилась под ударами команды Рубэ, сплотилась и наконец, отбросив от своих ворот наседавших соперников, ринулась, увлекаемая Жоржем, в атаку. В этот момент у Бруно возникло волнующее ощущение, что он присутствует при рождении команды. Атака нарастала; он бежал вместе с остальными, и ему казалось, что он лишь один из таранов, которые должны пробить брешь во вражеских позициях. Мяч, за которым все они следили с неослабным вниманием, переходил от игрока к игроку, соединяя невидимыми узами этих юношей в голубых с черным футболках. Каждое падение в грязь, каждый удар мимо ворот, каждый отрыв от противника одинаково ощущались всеми, и волнение Бруно едва ли возрастало, когда мяч на мгновение попадал к нему. Он был единым целым со своей командой и в то же время вел своеобразную дуэль, безмолвную, но все более и более ожесточенную, с большим рыжим парнем из команды противника. Они следили друг за другом, бежали нога в ногу и, устремляясь друг на друга, лишь в последнюю секунду избегали столкновения. Первая атака «Сен-Мора» провалилась, но, когда команда вторично пошла в наступление, Жорж вырвался вперед и пробил в угол ворот такой удар, что вратарь не смог взять мяч. Несколько минут спустя Бруно удалось оторваться от своего рыжего противника и он оказался у чужих ворот одновременно с Кристианом. Жорж только что завладел мячом, и Бруно с нетерпением ждал пасовки, однако Жорж передал мяч не ему, и Кристиан забил гол. Немного разочарованный, но безмерно счастливый, Бруно подбежал к Кристиану и обнял его.

К концу первой половины игры счет был 2:2. Заботливый настоятель велел дать игрокам по чашке бульона, — потом Бруно видел, как он отвел Жоржа в сторону и принялся пичкать его советами. Бруно забавляло, с каким восхищением смотрят на него и на его товарищей окружившие их малыши шестиклассники. Он слышал, как Кристиан говорил им: «Конечно, они играют хорошо, но очень грубо. Неужели не заметили, как их защитник дал мне подножку, когда я собирался бить по воротам? Если так будет и дальше, я им отвечу тем же». Потупившись, Бруно отошел в сторонку: он вдруг вспомнил о Сильвии и ему захотелось очутиться сейчас где-нибудь с ней вдвоем.

После перерыва играть стало труднее. Команда Рубэ хотела выиграть во что бы то ни стало, и одна атака следовала за другой. Но Жорж крепко держал в руках свою команду: она упорно сопротивлялась натиску противника, играла собраннее, увереннее, с исключительной гибкостью отступая к своим воротам, как только им угрожала опасность. Жорж подождал, пока противник вымотается, потеряет самообладание, и, когда команда, казалось, ушла в глухую защиту, отдал своим ребятам приказ к наступлению. Трижды их отбрасывали от вражеских ворот. Игра шла в адском темпе, и Бруно, запыхавшийся, измученный, ощущая покалывание в груди, хотел было остановиться передохнуть, как вдруг увидел, что Жорж посылает ему мяч. Бруно на миг блокировал его и тотчас снова отослал Жоржу. Они приближались к ворогам противника, Бруно казалось, что вот сейчас он растянется в грязи. Жоржу, которого неотступно преследовали три игрока противника, удалось тем не менее сделать последнюю пасовку и передать мяч Бруно, тот пробил по воротам. Вратарь прыгнул отбил мяч, но, прежде чем он успел взять его в руки, Жорж завладел им и послал в сетку. Обернувшись, Бруно увидел, что все его товарищи радостно машут руками, и тоже поднял руки.