Цветы корицы, аромат сливы - Анна Коростелева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Стоп. Нет, — говорил Ди. — Коряво по-русски. «Рвется» — либо надо уточнять, куда, либо «на куски». Что в клочья рвется сердце у меня.
Выкроив минутку досуга, Сюэли зашел на истфак и разыскал там Андрея. Тот сидел над черепками из керченских раскопок.
— Послушай, ты не посмотришь на вот… это украшение еще раз?..
— Ну, эта вещь же у тебя поздняя очень… Чего на нее смотреть? — искренне удивился Андрей.
— Извини, пожалуйста, а у вас есть кто-нибудь, кто занимается более поздними эпохами?.. Кто занимается современностью? — поспешно поправился Сюэли.
— Да, вот Леха тебя поймет. Он в это… за это… за ту дверь загляни.
Леха оказался здоровенным небритым малым в камуфляже, сидящим под целой гирляндой вымпелов в память о поисковых экспедициях. У него на столе была разложена карта, прижатая с одной стороны карандашницей из опиленной снарядной гильзы, с другой — минным осколком; он что-то на ней помечал. Перед Сюэли был, так сказать, практикующий историк Второй мировой — поисковик.
— Будь добр, — сказал Сюэли, — посмотри, пожалуйста, на этот обломок… Ты не встречал?..
Леха осмотрел предмет взглядом профессионала и сурово сказал:
— И что?
— Здесь написано: «Императорский театр теней». Ты никогда не встречал… никогда не слышал?.. Я… нигде не нашел, вот, решил обратиться. Ведь ты, вероятно, много читал о разных… поздних артефактах?
Леша поскреб пятерней в затылке.
— Ну, я вообще-то специалист по Великой Отечественной. А как эта хрень по-китайски?
— Huang jia ying xi. Хуан-цзя ин-си.
— М-м-м… А-а… хвангдзя-йинг-кси это могли записать?
— Всё, всё могло быть! — обрадовался Сюэли и, прижав руку к сердцу, ждал, что ему скажут.
— А… ты слышал когда-нибудь про спецподразделение японской Квантунской армии «Курама Тэнгу»? — спросил Леша.
«Сначала пишется „поющий сверчок“, потом „привольно плещущаяся рыба“…»
«Сначала пишется „свернувшийся дракон“ с восходящей чертой вместо горизонтальной, потом — три параллельные „косые“ точки вдоль восходящей черты…»
В Институте Конфуция Сюэли начинал с «разворачивания тетрадей». Он не сразу понял, почему у русских все иероглифы валятся вбок и не могут стоять, но потом, приглядевшись к тому, как они пишут, понял: перед тем, как начать писать, они пристраивали тетрадь так, чтобы верхний край ее шел под углом примерно 40 градусов к краю стола и правый верхний угол оказывался выше левого, ручку же при письме они держали не то чтобы горизонтально, но клали в выемку между большим и указательным пальцем. Поприветствовав учеников, он проходил по рядам и каждому вручную клал тетрадь ровно и ручку в руке ставил вертикально. Тетради начинали ползти обратно, в прежнее положение, примерно через минуту сорок секунд (он засекал). Иероглифы целыми стройными рядами слаженно заваливались, как будто по ним прошел тайфун.
Один ученик, толком не запомнив иероглиф, спорил с Сюэли: «Какая разница, под „крышей“ или под „навесом“? Понятно же, о чем речь!» Одна девушка, высунув от старательности язык, писала знак «зима» в «ограде» и приговаривала: «Это пру-удик… А в нём плавают ка-арпы…». Другая девушка спрашивала: «А ничего, если я „свернувшегося дракона“ немножко так разверну?» Еще одна ученица говорила: «А почему в слове „родственник“ обязательно надо писать „труп“? А если он жив еще?»
— Боже моё… Я не смогу соответствовать, — подумал Сюэли по-русски. Но все же прошел по рядам и своей рукой повернул всем тетради еще раз. И еще раз. И еще раз.
— Я не могу так держать ручку, как вы. У меня анатомия кисти другая.
— Анатомия кисти у нас приблизительно одинакова, — сказал Сюэли, подходя, перегибаясь через спинку скамейки и приближая свою руку для сравнения к руке ученика.
— У меня указательный палец не сгибается в этом месте под таким углом.
Сюэли пальцами вылеплял, как из пластилина, из его руки то, что нужно, и клал на ручку.
За этот год ему пришлось вспомнить все шутки, с помощью которых его собственный учитель когда-то в детстве, в Гуанчжоу, учил детей писать и не путать иероглифы. Когда какой-нибудь малыш писал 玉, «драгоценность», вместо своей фамилии 王 Wang «князь», учитель Чжао мягко упрекал его: «Что же ты, даже князем не хочешь стать, только деньги хочешь взять?» Чтобы дети запомнили巾 «платок» и 币 «деньги», учитель говорил: «с докторской шапкой ты можешь стать дороже в тысячу раз». Когда маленький Сюэли однажды написал 臣 «подчиненный чиновник» вместо 巨 «обширный», учитель Чжао, улыбаясь, сказал: «Ну, если будешь писать ненужные черты, то сразу же сделаешься подчиненным, понимаешь?»
Были у него еще разные вольные шуточки для запоминания:
Однажды 熊 xiong встретился с 能 neng, удивился и спросил: «Ты что, брат, так за девушками гонялся, что даже ноги отнялись?» Или: 口 kou говорит 回 hui: «Ой, моя милая, ты уже давно беременна, почему мне не сообщила?» После этого учитель Чжао смущенно улыбался и прикрывал ладонью рот, но иероглифы запоминались всем классом на раз-два и больше никогда не путались. Он был совсем молодой, и его потом убили во время беспорядков, но его знания продолжали жить, в таком странном виде, в таком странном месте.
…К концу занятия Сюэли так уставал, как будто грузил кирпичи. И шел после этого грузить кирпичи. Недавно у него наконец закончились деньги. Плату за общежитие повысили, в Институте Конфуция платили копейки, и он подрабатывал где мог. Найти что-нибудь хорошее было трудно: сначала он таскал коробки в супермаркете «Тянь Кэ Лун», потом помогал на производстве пищевых упаковок, потом был переводчиком у приезжего мастера чайной церемонии целых шесть дней, наконец нашел «устойчивую должность», как он выразился, — грузить кирпичи.
— Зачем вам Институт Конфуция? — спросил его однажды научный руководитель. — Почему вы его не бросите? Он не приносит денег.
— Сыма Цянь сказал: «Когда есть ученый, достойный, талантливый, но остается вне службы, то это позор для держащих в своих руках государство». И хотя я пишу курсовую по выращиванию фианитов, как вам кажется, но по истинной моей специальности уйти от дел не решаюсь — ведь это же страшно подумать, сколько человек сразу потеряет лицо!
И совсем уже в ночь по выходным Сюэли являлся на сцене в виде студента Чжана — для репетиции капустника.
— Ах, меня от прекрасной Ин-Ин отделяет стена!Я геолог-стажёр, с факультета глобальных процессов она.И как камень в пучине лазурного моря,На чужбине подушка моя холодна.Равнодушным остаться я, как ни пытался, не мог,Словно вихрь налетел и в мгновение сбил меня с ног,Словно феникс поднял на крыла мое бренное тело,С места взмыл, закружил и меня за собою увлёк.
— Здесь комендант с проверкой документов!— Пускай себе идёт. Что за беда?Бумаги не в порядке, как всегда,Предвижу пару тягостных моментов,Но если есть в наличье голова,Всегда найдутся нужные слова.
— Два дня как мой просрочен договор,Ну, не успел переоформить снова.С утра не задалось — весь день хреново,Я лучше подышать пойду на двор.Ярким цветам в этом мире цвести не дано,Вылезу через балкон — и в другое окно.
Сочиняли все эти тексты вместе, потом общую правку делал приходивший уже к отбою измотанный Ди. У него был почти совершенный русский. Когда другие студенты спрашивали его, откуда, он непринужденно сообщал, что несколько лет у него была русская рабыня. На самом же деле он просто учился семь лет как проклятый, как говорится, «подвязывая волосы к потолочной балке», не вылезая из-под горы словарей.
Он не переодевался для репетиций — не было сил. Иногда наспех, очень условно, делал грим, иногда брал в руку веер.
— Он мотив своей песни меняет слегка,Он вплетает в игру стрекотанье сверчка,Его цинь не смолкает до светлой зари,Всё блуждает по струнам рука.Кто играть так способен на струнах витых,Тот, должно быть, прекрасней даосских святых,И невольно забыв воспитанье своё,Я росой замочила наряд,Растрепалась причёска, и щёки горят…
— …И надеть позабыла белье, — растерянно сказал Ди. — Где мой текст? Что там на самом деле?
Однажды его узрел в этом виде историк Лёша, который зашел отдать Сюэли ксерокопию.
— А… этот твой приятель, он случайно… не того? — обалдело спросил Лёша.
— Нет, — мотнул головой Сюэли. — Он бисексуален, но ведёт монашеский образ жизни.
Ксерокс, который принес Лёша, был снят с разворота книги русского военного историка Лесоповалова «У высоких берегов Амура», где в одном контексте встречалось упоминание об Императорском театре теней и о подразделении «Курама Тэнгу». Оказывается, в Квантунской армии был специальный отряд, засекреченное официальное подразделение, занимавшееся всякой мистикой, вроде немецкой Аненербе и соответствующего отдела советской разведки, только хуже. Поскольку японцы к концу войны были уже в полном, настоящем отчаянии, били их везде, вышибли уже отовсюду почти и недалек был разгром на Окинаве, они ударились в мистику настолько глухую и непроницаемую, что поиски Шамбалы по сравнению с этим могут показаться рациональной и даже необходимой военной акцией. Например, они буквально разыскивали волшебный щит из выползка дракона, которым будто бы владел Фу Си, — разумеется, называя это более наукообразными словами, вроде «локализация древнейших артефактов», — искали металлическую палицу Сунь У-куна, которая, по преданию, могла увеличиваться и уменьшаться в размерах и в самом большом варианте весила десять тысяч цзиней, изучали способы разыскать и оживить глиняную армию императора Цинь Шихуанди, ну, и прочие их задания тоже выполнялись одновременно на материальном и на астральном плане, с поддержкой института придворных онмёдзи.