Досталась нам эпоха перемен. Записки офицера пограничных войск о жизни и службе на рубеже веков - Олег Северюхин

Фильмы шли в основном о войне. О нашей войне и войне китайского народа против ненавистных им гоминдановцев. Кто это такие, никто не знал, но понимали, что очень нехорошие люди, такие же, как фашисты. Всюду победоносные сражения, люди умирали красиво и с достоинством. Офицеры, все как один, отличались высокой культурой и беспримерным мужеством, и каждый солдат считал своим долгом вынести его с поля боя. Китайский Матросов, обязательно с каким-то холщовым пакетом с взрывчаткой, который он никак не может приладить к амбразуре дота. Или девушки с маузерами из «Хунсэ нианцзыцзюнь» («Красный женский батальон»), уходящие в воду и дальше в неизвестность или во славу.

Кстати о гоминдановцах. Уже в последние годы мне по роду работы пришлось встретиться с потомками тех реальных гоминдановцев — военных, интеллигенции, коммерсантов, т. е. наиболее образованной части населения Китая, которые после поражения в гражданской войне переехали на остров Тайвань и создали свое китайское государство.

Я хорошо знаю континентальных китайцев. Но тайваньские китайцы совсем на них не похожи. Ощущение такое, что это американские китайцы со своим образом мыслей и культурой, законсервированной с 1949 года и органично влитой в общемировую культуру. На своем островке они создали развитую экономику, позволяющую обеспечить высокий уровень жизни и культуры населения, создали не без помощи США, конечно, такую армию, которая отстоит себя от любого агрессора, если на нее не навалится весь мир, как это было в Югославии.

Сразу напрашивается аналогия. А если бы в 1917 году нашим эмигрантам из России представилась возможность занять пустующую землю в какой-нибудь части Света и создать российской государство, пусть даже не признаваемое ООН и не имеющее дипломатических отношений ни с одной из стран мира? Я уверен, что это было бы государство высочайшего экономического развития и высочайшей русской культуры, которое бы, как и Тайвань, не стремилось воссоединиться с основной Россией до тех пор, пока не выровняются уровни экономического и культурного развития и не будет твердых гарантий от повторения 1917 года. А, может быть, и нет.

После больницы зимой я поправлялся у бабушки с дедом в деревне. Помню вечерние посиделки мужиков при свете трехлинейной керосиновой лампы. Курящие сильно ядреный самосад садились поближе к двери, так как на них шумели не только женщины, но и сами курильщики. Разговор шел о проделанной работе и о том, что будут делать на следующий день. К концу месяца приходили по одному, по двое, приносили какие-то бумажки. Говорили о шерсти, яйцах, шкурах. Один сдает за другого овечью шерсть, другой еще что-то. Как я потом узнал, сдавали натуральный налог.

По деревням ходили пимокаты. Останавливались у кого-то на постой и начинали катать валенки. Натягивали на стену кожаные струны, закладывали туда шерсть и начинали «играть на гитаре» — взбивать шерсть. Потом парили шерсть, катали из неё «блины», обворачивали колодку валенка, гладили, приглаживали, сушили, и получался валенок. Пим. Мягкий, легкий, теплый. Сам в таких маленьких валеночках бегал. В наших местностях никто валенки пимами не называл, а вот тех, кто дела эти валенки, называли не по-местному — пимокатами.

Дед мой был коммунист фронтовой закваски и старался быть в курсе всех дел. Первым в деревне у него появился радиоприемник «Новь» на батарейках, которые были раза в два больше самого приемника (анодная и катодная батареи, подсоединявшиеся к приемнику при помощи колодок, похожих на основание радиолампы). Так как батареи быстро разряжались, дед все лелеял мечту купить пятилинейную керосиновую лампу, на которую надевался радиатор термопары, вырабатывающий электрический ток, необходимый для питания радиоприемника.

Мужики приходили к деду послушать новости. Их мало интересовали внутриполитические новости, хотя слушали их очень внимательно, зато международные новости слушали вполуха, но регулярно клеймили проклятых империалистов, не дающих житья нашим африканским и латиноамериканским братьям.

В отношении событий в СССР мужики старались ничего не говорить, а, если кто и пытался начать обсуждать какую-либо тему, то дед его обрывал и говорил, что на эту тему пусть парторг говорит или приезжий лектор из города.

Я играл с погонами деда и его наградами, а иногда и надевал их на свое пальто. Старшинские погоны с артиллерийскими эмблемами, орден «Красной Звезды», медали «За отвагу», «За боевые заслуги». Ходил героем по деревне, собирая ватагу таких же пацанов в отцовских погонах и медалях, устраивая «брестские крепости» на развалинах сгоревшей кузницы. Хотя мы и были маленькие, но к наградам относились бережно, сдавая после игры их хозяевам.

В деревне мне впервые пришлось столкнуться и с религией. Бабушка учила меня правильно креститься перед иконой и читать молитву «Отче наш». Что взять с ребенка пяти лет? Я повторял за бабушкой молитву и показывал язык маленькому ребенку, сидящему на руках у женщины. Оба они выглядывали из окошечек в блестящей разными цветами фольге, которой была украшена икона. У одной маленькой иконы открывалась задняя крышка, и я ею «фотографировал» всех домочадцев под их улыбки.

В то время в деревнях сохранялись патриархальные традиции, касающиеся жизни общиной в замкнутом мирке одной деревни. Каждая деревня — это как отдельное микрогосударство, осуществляющее свою внутреннюю политику и внешние сношения с соседями, волостями и уездом.

У каждого жителя деревни были, естественно, фамилия, имя отчество, но не было паспортов, а по фамилиям в деревнях никто друг друга почти и не знал. Людей отличали по имени хозяина семьи и данной ему кличке по профессии или по какому-то курьезу, произошедшему с ним или с его родственниками еще в незапамятные времена.

Например. Вася Баран. Отчего их всех зовут баранами, никто уже и не помнил, но кличка прилипла намертво. Жена Васи прозывалась Васихой (Пети — Петихой, Тимофея — Тимофеихой и т. д.). Дети прозывались как Васихины дети. С уточнением, что дети Васи Барана, так как Василиев было немало.

В разговоре присутствовали старинные слова, типа лопотина — верхняя одежда, стахан — стакан, бахорить — разговаривать или красиво говорить.

Довелось самому увидеть, как в деревню проводили электричество. У всех настроение праздничное. Каждому мужчине было определено место для копки ямы под столб. Столбы ошкуривались и ставились коллективно. Затем приехали веселые ребята электрики. Размотали катушки с алюминиевым проводом, подвесили его на изоляторы на столбах, сделали отводы в каждый дом. Когда вечером и утром пользуешься «лампой-коптилкой», то свет 40-ваттной лампочки сравним со светом солнца. К электричеству привыкли очень быстро, как будто всю жизнь им пользовались. Появились свои специалисты в области электричества.

Не обходилось и без несчастных случаев. На одном доме трактором оборвали электрический провод. Нам было лет по двенадцать-тринадцать, а для деревни это уже вполне зрелый возраст для работы на лошадях, на сенокосе. Наш одногодок решил в отсутствие отца соединить порванные провода. Видел, как это делают взрослые, сам играл с обрывками проводов. Я отговаривал его как мог. Реакция обыкновенная: вы городские ничего не умеете и ничего знаете, лошадей боитесь. Босиком стоя на земле, он взялся за провод и упал. Я хотел палкой сбросить с него провод, но мне не дали это сделать подбежавшие женщины. А ведь парня можно было спасти. Потом за спиной стали говорить, что это городской надоумил его за провод взяться, «наши-то пеньки до этого бы не додумались». Додумались.

У меня у самого к этому времени уже был опыт осторожного обращения с электричеством. В то время в ходу были электроплитки, в большинстве своем кустарного производства, у которых постоянно отваливался токоподводящий провод — ломался от перегибов. При соединении двух проводов возникает маленькая электрическая дуга, и провода на какое-то время соединяются. Неужели сын электрогазосварщика с этим не справится? Синие отцовские очки на лоб, провод в руку, а провод оказался подключенным. Шрамы от электрического ожога руки остались на всю жизнь.

Человека при поражении электротоком трясет, он не может ни говорить, ни кричать. Мама моя это вовремя увидела и отключила меня от сети. Сразу в больницу. Там без разговоров сделали укол противостолбнячной сыворотки. После укола я упал в обморок. Плохо стало и моей матери, а вместе с ней и доктору. Я пришел в себя очень быстро. Смотрю, медсестра чего-то ищет на столе с медикаментами. Спрашивает меня, — ты нашатырный спирт не видел? А он в такой же бутылочке, как и у нас дома. Взял его и дал всем понюхать. Меня же потом ругали, что по моей вине в больнице всем стало плохо. Домой шел как герой, правда, мой геройский поступок получил своеобразную оценку со стороны отца. Но запомнилось накрепко.