Тайна Кира Великого - Сергей Смирнов

Шумное начало — самое плохое начало. Теперь только десятикратная быстрота могла спасти мое дело. Я оставил простор для стражей и со всех ног кинулся в обход, ветками и шипами срывая с себя кожу.

У задних дверей дворца валялась целая шеренга ис­кусно заколотых стражников, все факелы были ослепле­ны, а ловкий убийца — мне так и не удалось узнать, чьей школы,— уже карабкался вверх, цепляясь за щели своими кинжалами.

Сбросить его вниз — наделать лишнего шума. И вот, достигнув другого угла, где еще при свете дня приметил все выступы и щелки, я полез наперегонки со своим со­перником.

Олимпийский венок не ждал победителя. Награда была другой — пара мгновений отдыха. Мы столкнулись наверху в безмолвной схватке, и его уставшая рука промахнулась. Лезвие со свистом пронеслось мимо моей щеки, коснулось лица только зябким дуновением.

Я бросился клубком ему под ноги, перекатился через плечо и своим жалом достал врага в печень. Он фыркнул, как жеребец, и осел, процедив сквозь зубы проклятие на каком-то неясном наречии.

Моя рука вырвала острие из плоти, ибо все эти жертвы были пока не в счет. Моему кинжалу полагалось остаться только в главной жертве. На рукоятке железного жала кра­совалась мета — двуглавый тигр. Об этой мете по всему миру прошел бы слух, и тогда тот, кто платил Скамандру, Убедился бы, что дело сделано именно его наемником и Деньги не пропали зря.

Самый густой мрак стоял в окнах верхних покоев. Внизу же, поодаль, все еще продолжалась какая-то возня, разда­вались приглушенные крики стражников, рыскавших в ку­стах.

Оценив обстановку, я решил, что на последнем десятке шагов надо сохранить полное хладнокровие и ни в коем случае не торопиться. Прижавшись к стене между окош­ками, я разложил между ног испытанные средства — до­щечку, пузырь и травку Цирцеи.

Все удалось не хуже, чем на постоялом дворе, только сначала пришлось подрезать перепонку из большого бычь­его пузыря, которым затянули на ночь окно.

Когда пролез в него, то первой спящей свиньей, по­павшейся мне под ноги, оказался один из царских евнухов.

Я попал на женскую половину дворца. Как в тех пред­закатных грезах, мне теперь пришлось наяву, хоть и в полном мраке, пробираться подобно сквозняку сквозь занавеси и пологи, по коврам, через тюфяки и непо­движные тела, ощущая всей своей плотью их покорную теплоту. И я молил разом всех богов, чтобы не шелох­нулась и не подняла крика ни одна из одурманенных дымом женщин. Эта, хоть и варварская, кровь замарала бы не кинжал, а всю мою душу, так что не отмыться б потом ни в какой реке, даже в Лете.

Чутье подсказывало, что царь где-то рядом. Он уже побывал в своем варварском гинекее и мог возвратиться вновь, ведь не один день провел вдали от ласк.

И все же я не стал устраивать ему засаду среди скла­док женских материй. Время торопило, и дышать в по­вязке было слишком тяжело. Я пробрался к дверям и, приоткрыв их на половину локтя, выскользнул в узкий коридор.

По сторонам коридора была еще пара дверей. В щели ближней из них пробивался свет. Я сунул нос в дальнюю, таившую мрак. За ней было прохладнее и стоял чад бла­говоний, отдававший, однако, запахом нечистот. Там было отхожее место гинекея. Тогда, слегка приподняв другую дверь, чтобы не заскрипели петли, я выглянул в светлое помещение.

Там широкая — для трех человек — лестница спуска­лась в нижнюю половину дворца. По одну сторону от ле­стницы виднелась часть галереи и два ее угла. В ближайшем углу, то есть у верхней ступени, стояла бронзовая тренога с масляным светильником, а рядом с ним, на низеньком стульчике, дремал безбородый страж-евнух, у которого с пояса свисали ножны с коротким мечом.

По закону симметрии на противоположном конце пло­щадки, не видном в дверную щелку, полагалось быть второй треноге и дремать второму евнуху. Глазомер и чутье под­сказывали, что расстояние между стражами — шагов два­дцать. Это означало, что по соседству с этой дверью на­верняка есть двери, ведущие в другие комнаты.

Только я вновь натянул повязку себе на нос, чтобы вернуться назад, как евнух встрепенулся на своем стульчике, и огонек светильника тревожно вздрогнул.

Взгляд мой скакнул к окошку, под которым сидел стражник,— уж куда быстрее, чем сам евнух поднялся на ноги и повернулся лицом к перепонке из бычьего пузыря, которой было затянуто окно. Верно, ему что-то послы­шалось.

В тот же миг копье пронзило извне перепонку и во­ткнулось евнуху в лицо.

Мне пришлось отдать соперникам еще несколько мгно­вений. Второй стражник двинулся на помощь к первому еще до смертельного удара. Он шел не торопясь, но, когда удар копья поразил его напарника, вскрикнул и бросился со всех ног к лестнице. Едва он приблизился к двери, как я распахнул ее, ухватил евнуха за пояс, дернул на себя и на острие своего кинжала, а в следующий миг толкнул обмякшее тело в отхожее место.

Тем временем один чужак успел проникнуть во дворец, а другой уже просовывал голову в окошко.

Первый, едва я появился на свету, замахнулся было в меня одним из своих кинжалов, но поостерегся. То ли побоялся лишнего шума при промахе, то ли решил сохра­нить в руках оба своих жала.

Наши тени сошлись в безмолвной схватке раньше нас. Мой противник, одетый лишь в анаксариды, а по виду арамей, двигался очень умело, качаясь, как паук, и уходя от боковых ударов. Сам он успел махнуть кинжалом дважды и даже поцарапал мне предплечье. Но я воспользовался его коротким отступлением и, качнувшись назад, метнул в него железный обоюдоострый шип. Острие вонзилось в солнечное сплетение.

Добив врага одним ударом и удержав его за волосы, чтобы не падал с грохотом на пол, я успел оттолкнуть ногой второго, который уже успел пробраться во дворец целиком. Он отлетел к стене, но тут же выдернул копье из убитого евнуха и вновь напал на меня.

Увернувшись от острия и схватившись за древко, я дер­нул врага на себя. Но в тот же миг у меня в тылу послы­шалось очень опасное движение. Закон симметрии оказался против меня. Я не поспевал за всеми и не мог раздвоиться. Только качнулся в сторону, избегая прямого удара в спину и нанося «копьеносцу» передо мной слабый, слишком про­тяженный укол сбоку под ребра.

За моими плечами послышался мощный, рубящий вы­дох тяжкого лезвия, и меня опахнуло теплом. Раздался звон­кий удар об пол.

Я развернулся волчком, выставляя копье для резкого, короткого укола.

Прямо на меня падало обезглавленное тело.

Я невольно отступил на шаг, и тело рухнуло к моим ногам.

Краем взора я заметил откатившуюся голову, за которой по полу протянулся багровый хвост.

И ту голову с ужасом узнал. Она принадлежала Нар­циссу, одному из лучших учеников Скамандра и моему приятелю по школе. Сладкоголосому Нарциссу принадле­жала та голова! Значит, сам Скамандр послал его мне во­след — убить меня ударом в спину!

Рука Нарцисса все еще вздрагивала, сжимая рукоятку кинжала.

Я только что был сгустком огня — и сразу превратился в холодный камень. Пальцы мои онемели, будто я сделался стоячим трупом. Трупом — хоть и не достало меня острие.

Передо мной был царь персов Кир.

Он стоял, пригнувшись и расставив крепкие ноги, и держал в опущенной правой руке короткий, слегка изо­гнутый меч. Он пристально смотрел на меня.

На нем висел только просторный шерстяной хитон с рукавами до плеч. Хитон едва скрывал его срамное место, и прямо против срамного места край одежды был чуть замаран брызгами крови.

Первый и последний раз в своей жизни видел его голые ноги — немного кривые, потому уменьшавшие рост, очень жилистые, покрытые густым рыжеватым волосом.

Царь Кир стоял против меня и смотрел мне прямо в глаза.

В эти мгновения уже грохотала лестница под ногами стражников, бежавших наверх спасать своего повелителя, уже мелькали новые огни.

Я успел бы поразить Кира в любую из смертельных точек — в печень, в сердце, в шею или в глаз. Успел бы проткнуть его, убить его и один раз, и дважды, и трижды. И полагаю, даже успел бы спастись сам, ведь до окошка оставалось рукой подать. Но ведь не только Анхуз-коновал, но и сам Кратон из Милета сделался трупом, пусть с копьем и кинжалом в руках. Только ступни еще чувствовали тепло, но — чужое тепло, что еще выплескивалось с кровью из чужого тела, распростертого на полу.

В светлых глазах царя гор я не видел гнева. Только — покой и власть. Тот покой и ту власть, которую видишь, глядя на далекую горную вершину.

И руки мои вдруг потеплели, и пальцы ожили.

И мои пальцы отпустили и копье и кинжал. Оружие со звоном упало.

Воины уже обступили своего повелителя, и полдюжины копий загородили царя персов.

Кир вполголоса проронил одно слово — и копья не пронзили меня насквозь. То слово значило: «Живой!»

Мы были квиты.

Два копья уперлись остриями мне в пах, одно — в кадык. Получилось, что я смотрю на царя сверху вниз. Все силы я отдал тому, чтобы не отвести глаз.