Вещи, которые я не выбросил - Марцин Виха
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– лазанья,
– сыр моцарелла,
– фенхель,
– фенхель с горгонзолой в духовке,
– груша с сыром грана,
– пекаррино (зачеркнуто) пекорино (сыр) потереть и к клецкам с перцем.
Пылесос «Радуга»
Многие годы она мечтала купить совершенно особенный пылесос.
Пылесос стоил целое состояние. Его не продавали в магазинах. У пылесоса были свои приверженцы, которые, подобно свидетелям Иеговы, ходили по домам.
Какие-то женщины средних лет – бывшие госслужащие или учительницы – оставляли прежние занятия. Шли за голосом веры. Проповедовали пылесос. Самая знаменитая песнь тех лет – любимая песня его святейшества (43) – была похвалой профессиональной мобильности.
Твои уста изрекли мое имя.
Моя барка причалит на брег,
И с Тобою начну новый день я.
Бывшие сотрудницы госучреждений прочесывали телефонные книжки, искали потенциальных клиентов, выбирали какую-то знакомую знакомых – и забрасывали сеть.
Наступал день презентации. Избранная домохозяйка заваривала чай и угощала печеньем. Дамы рассматривали графики. Слушали тексты из фирменной папки. Потом приходило время практических испытаний. Сюда наливаем. Нет, не обязательно дистиллированную, достаточно просто кипяченую. Посмотрите, совершенно чисто. Тут включаем. Может, есть вопросы? Кому печенье?
Наконец – совместное выливание использованной воды, грязной, как талый снег. А ведь дома так тщательно убрались перед приходом гостей! («Чтоб меня ужаснув убедить» (44), – как говорил поэт.)
Мама действительно хотела избавиться от пыли, зарождавшейся в книгах и плодившейся под мебелью.
Возможно, ей мешали блестящие частички, кружившие в воздухе и вызывавшие аллергию, болезни и плохие воспоминания. Не какие-то там звезды и планеты, вращающиеся в космосе, – сам хаос ждал, чтобы нас поглотить. Хаос. Беспомощность. Бунт вещей. Бунт клеток.
Мечтая о вещах, мы переносимся в детство. Недоступные предметы позволяют сконденсировать печаль в одной форме. Описать то, чего нам не хватает.
Наверняка мы были бы счастливее, если бы мама купила черный бочкообразный пылесос, который мог высосать пыль из воздуха. Но он стоил слишком дорого.
Приводя в порядок квартиру, я обнаружил старый рекламный проспект с множеством графиков и макроснимков (посмотрите, что живет в вашем ковре). Победоносный оскал клеща.
Электрическая железная дорога
В каждом книжном есть полка с изданиями, которые преподносятся как польский «Малыш Николя» (45). Веселый озорник превращается в пластмассовую куклу. Растет, раздувается, его безликая фигура заполняет страницы (зато сценография сведена к минимуму – несколь-ко цветных штрихов на втором плане).
На оригинальных рисунках Жан-Жака Семпе все было наоборот. Где-то внизу безобразничали маленькие фигурки – это мальчишки лупили друг друга ранцами, – а над ними возвышались стены, нависали дома, платаны, весь город, прорисованный вплоть до последнего листочка, водосточной трубы, чугунной балюстрады и самой высокой мансарды. Париж, занятый своими делами. Жизнерадостная версия «Падения Икара».
Николя был ребенком послевоенных лет. Его родители покупали первый телевизор, первую машину, а потом – пользуясь благом оплачиваемого отпуска – отправлялись отдыхать, чтобы тут же застрять в пробке. Пробки тоже были в новинку.
Автор этой книги был из наших. Еврей с лишним весом. На выпендрежной снежно-белой пишущей машинке печатал рассказы и сценарии для комиксов. Надеюсь, его это забавляло.
«Радуйтесь! Будьте веселыми! Улыбнитесь же наконец!» – этого требовал послевоенный мир Николя.
Госинни сгубили вредные привычки. Он умер во время нагрузочного теста – с ним случился инфаркт или инсульт на велотренажере в кабинете у врача. Толстый мужик жмет на педали, колени у самого подбородка. Сцена – как с рисунка, как из главы, в которой отец Николя соревнуется с соседом на детском велосипеде – и, конечно, въезжает в помойку (платок, кровь, разбитый нос, треснувшие очки, искореженный велосипед, спицы торчат во все стороны). Отцы не прошли проверку на прочность.
Бедняга Госинни осиротил дочь. Спустя годы она написала книгу о своих родителях – тоненькую, не самую лучшую и очень грустную. И может, именно она-то и была продолжением «Малыша Николя».
Единственная книга, которая имела бы право стоять на полке польских «Николя», если бы кто-нибудь ее переиздал, называется «Мелочи жизни». Написала ее Мария Зентарова – кстати, тем же псевдонимом она подписала сценарий «Домашней войны» (46) – и это был своеобразный «Николя» до «Николя». Сборник очерков о счастливом детстве в сталинское время – первое издание вышло в 1955 году, за четыре года до французского аналога.
Мама не питала к книге каких-либо нежных чувств. Ей не очень нравился ее тон – мама вообще не была сентиментальна, особенно если речь шла о ее собственном детстве. Не было причин. Она относилась к приятным воспоминаниям как к кинохронике в документальном фильме. Быстро сменяющие друг друга кадры в преддверии катастрофы. Посмотрите, жизнь идет своим чередом. В кинотеатрах показывают плохие фильмы. Спортсмены в смешных костюмах бьют рекорды. А вот кадр с выставки пуделей. Фигурки на экране еще ни о чем не подозревают, а фоновая музыка звучит все более напряженно, вступают барабаны. Затемнение. В приятных воспоминаниях моей матери тикали часы.
«Мелочи жизни» не возбуждали в ней ностальгических порывов. Если она не выбросила свой экземпляр – впрочем, изданный уже в восьмидесятых, в мерзкой глянцево-бурой обложке, – то только потому, что из принципа не выбрасывала книги.
Я тоже объявляю ей помилование. Откладываю в сторону, в стопку «взять» – из-за одной главы, одной сцены. Родители едут с мальчиками в Центральный детский мир, то есть прежний и будущий универмаг братьев Яблковских (47).
Внутри царил уютный полумрак, в котором, как только привыкал глаз, вырисовывались контуры превосходной, гигантской железной дороги.
И дальше:
– Но она иногда ездит, – произнесла девочка с черной челкой. – Сегодня, кажется, не будет – я тут уже давно стою. Но мой старший брат рассказывал, что два года назад, на 22 Июля (48), он сам видел, как она ездила.
– Сейчас январь, – заметила мама Янека. – Пойдем посмотрим, что тут еще есть.
– Я подожду, пока она поедет, – сказал Анджей тоном, не терпящим возражений. – Мне все равно, что тут еще есть, – у меня же не день рождения, мне и так ничего не купят. Буду ждать, когда ее запустят.
На минутку мне кажется, что я тоже стою там, на первом этаже, среди влажных пальто и плащей, что смотрю на бумажную гору, деревья, сделанные из губки, туннель, окаймленный кирпичной кладкой, малюсенькие светофоры.
В толпе мои родители. Им по нескольку лет, они возбуждены. Они еще незнакомы друг с другом. Им пришлось долго упрашивать. Взрослые неделями обещали, что их сюда приведут, но все было недосуг
