Один - Николай Андреевич Внуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец закинул сетку в воду и выбросил на палубу одну из медуз.
— Посмотри, Сашка, на нее и запомни, — сказал он мне. — Если тебе в море попадется такая, никогда не дотрагивайся до нее. Уплывай поскорее. Это — цианея дальневосточная. У нее очень опасный яд. Если она тебя обожжет и поблизости нет лаборатории, тогда — смерть. Сначала после ожога ты почувствуешь боль в костях. Потом у тебя закружится голова. Начнет схватывать сердце. Ну, а потом ты потеряешь сознание и — конец.
— Папа, — спросил я, — а тебя цианея обжигала?
— Нет, — ответил он. — Но я видел одну смерть от этой медузы и больше не хочу видеть. Хорошо еще, что они не любят холода. Они появляются только в теплой тихой воде, в хорошо прогретых бухточках. Иногда их пригоняет к берегу теплыми течениями, как этих.
Я прекрасно запомнил цианею.
И сейчас, когда снова взглянул на тихую бухточку, меня передернуло. Ну и гадость!
Потом пошел проверить костер.
Он почти прогорел. Среди камней тлели угли, и на них корчилась последняя доска.
Нужно было перенести огонь к палатке.
Оторвав от обломка ящика несколько проволок, я скрутил их вместе и приспособил к концам алюминиевую банку. Получилось что-то вроде черпака. В банку я наложил углей и бросил туда же несколько щепок. Затем подхватил свой лучок, огневые палочки, остатки ящика и кирку и пошел к своему дому.
У палатки расчистил место для огня, наколол щепочек, положил на землю несколько сухих сучков, которые нашел под деревом, на них — дощечки, на дощечки — стружки и вывалил на все это угли.
Костер разгорелся сразу же.
Надо было заготовить топливо на ночь.
Я поднялся к тем деревьям, с которых обрывал мох. Еще раньше я заметил на них сухие ветки.
Скоро у меня оказалась такая куча хвороста, которую не перенести к палатке за один раз.
Я сделал три рейса.
Сушняк вспыхивал в огне и сгорал почти без дыма. Я заметил, что доски, побывавшие в морской воде, хотя бы и хорошо высушенные, загораются очень плохо. Зато положенные в костер горят, как каменный уголь, долго и без пламени.
Перед заходом солнца я понял, что моего запаса не хватит на всю ночь. Снова пришлось подняться к деревьям и обломать с них все нижние сучья.
Последний поход за дровами я совершил уже в наползающем тумане.
Зато как приятно было сидеть у костра, кормить огонь сучьями, слушать их треск и видеть, как они рассыпаются жаркими малиновыми угольями!
Это была моя третья ночь на острове, и, чтобы не потерять счет дням, я выстругал из дощечки палочку и сделал календарь — совсем как у Робинзона.
Меня смыло за борт в пятницу, — это я отметил на палочке самой большой зарубкой. В субботу ходил по берегу и искал в полосе прибоя разные вещи для своего житья — тоже зарубка, маленькая. Воскресенье — зарубка поглубже. Сегодня я добыл огонь. А завтра уже понедельник.
В этот год я упросил отца, чтобы он не отправлял меня в пионерский лагерь в Находку.
— Что будешь делать? Болтаться по станции, мешать людям и таять от скуки? — спросил отец.
— Зачем таять? — обиделся я. — Устроишь меня на работу.
— Это на какую же работу? — воскликнул отец — Ведь ты еще ничего не умеешь.
Это меня задело.
— Почему не умею? В школе я в радиокружке. Смонтировал уже два транзистора. Схемы знаю. Могу лодочный мотор собрать, разобрать, отрегулировать. Электричество наладить…
Отец улыбнулся.
— Ну, механиков-то и электриков у нас и без тебя хватает. Вот биологов…
— А если к планктонщикам, па? Что с тобой на «Буруне» ходят? Я буду все, что скажут, делать. И никакой зарплаты не нужно…
— Так вот ты куда прицелился! Вольной жизни захотелось? — рассмеялся отец. — Романтика: ходят ребята на катере по морю, сеточки за борт забрасывают, в тине морской ковыряются, на палубе загорают. Надоест — акваланг за плечи и — в воду. Не жизнь, а сплошной отпуск… Да знаешь ли ты, какая у них работа? Они же на станции самые каторжные трудяги. И зарплата у них…
— Да все знаю, па! Виктор Иванович давно меня посвятил. И про трудности тоже. Он же мне и сказал: «Дуй к нам на каникулах, Сашка. Решишь — с отцом твоим потолкую».
— Ладно, посмотрим, — сказал отец.
На следующий вечер Виктор Иванович пришел к нам.
Мы пили чай. Виктор Иванович говорил о чем угодно, только не обо мне, а я все ждал, ждал… В девять часов стал прощаться и уже в коридоре сказал:
— Послушай, Владимир, дай нам твоего Сашку. На три месяца, на каникулы. Чем в лагере в организованные походы с малышней ходить да модельки самолетов стругать, он с нами к настоящей работе и к морю привыкать будет.
— На какую же должность? — спросил отец. — Ведь он, кроме рыбалки, в ихтиологии ничего не соображает.
— У нас образуется. Я к нему давно присматриваюсь. Голова у него ясная, руки умные. Я уже все прикинул. По штату положен нам младший лаборант. А у нас в группе его отродясь не было. На восемьдесят рэ кто пойдет? А Сашке твоему и интерес, и эти восемьдесят рублей…
Я затаился.
Отец посмотрел в мою сторону, поморщился.
— Рано его еще рублями баловать. Да и по штату он не пройдет, ему ведь всего четырнадцать, паспорта еще нет. Директор не утвердит.
— А в виде исключения? — сказал Виктор Иванович. — Я директору личную докладную — так, мол, и так, очень способный, нужный в отделе парень…
— Пустое дело, — сказал отец.
— Под мою личную ответственность!
— То есть на свою шею?
— Зачем на шею? — сказал Виктор Иванович. — Ведь он у тебя не шалтай[2], а настоящий.
Он обернулся ко мне.
— Ты ведь настоящий, Сашка? Не подведешь? Тогда буду рисовать докладную.
— Такой, какой есть, Виктор Иванович… — Больше я ничего не мог сказать.
И Виктор Иванович оформил меня в свою группу.
Всего девять дней я проплавал с ихтиологами и планктонщиками на «Буруне».
И вот — на острове, у костра и не знаю, что там на катере. Конечно, они не работают, а ищут. Вся программа исследований — к черту… Виктор Иванович… Мне даже плохо стало от того, что думает сейчас Виктор Иванович. А отцу, наверное, и вовсе стыдно поднять на него глаза.
Эх, лучше бы стругал я сейчас самолетики в пионерлагере!..
⠀⠀ ⠀⠀
