Ночной корабль: Стихотворения и письма - Мария Вега

Лето

Летом на чердакеСветлые кудри стружек.Паук лежит в гамакеИз самодельных кружев.Пахнет сосной в лесу,На чердаке – особо:На чердаке трясутБабушкин черный соболь!Блестит нафталинный снегНа колченогом кресле,А книги давно во снеЛежали, – теперь воскресли.Летом, на чердаке,Розою пахнет блеклой.Ветка с цветком в рукеСтучится в битые стекла.Летом, на чердаке,Детям и звездам не скучно:Просыпается в сундукеНюренбергский Щелкунчик!И шуршат, и шуршат кругомЖелтые фолианты…Щелкунчик, ты не знакомС детьми капитана Гранта?

Зима

В картонке шляпной, завернувшись вГребу метлой но синему ковруИ уплываю в шепоты и шорох,В мою непостижимую игруВ моей игре ни смысла, ни разгадки,Но снег идет… Но в окнах стынет сад,Но занавесок призрачные складкиВисят, как неживые паруса…Я уношу их грусть в своей пироге.Плыву, колдую взмахами веслаИ огибаю мамонтовы ногиОпасного дубового стола.И в воздухе, навстречу, невесомо,Не шкап, а остров замедляет ход.На острове, в шалашик Дяди ТомаЛег умирать ненужный Дон Кихот…Молочный день застыл оцепенелым,Еще печальнее, еще светлей…И зеркала, захлебываясь белым,Стоят лагунами без кораблей.

Мне было восемь лет, и каждый вечер,В прадедушкином кресле, у окна,Я пряталась и часовую стрелкуПросила набожно – не торопиться,

Замедлить бег и оттянуть минуту,Когда, на лоб железные очкиПодняв, на циферблат посмотрит няняИ скажет: Спать пора!Но алая стрелка не слушаясь, указывая пальцемНа ненавистную мне цифру – девять.

Мол кровать стояла в темной нише,А на другом конце, под образами,Среди горы подушек, – странный гном, –Малюсенькая бабушка лежалаИ перед сном укладывала зубыВ свой неизменный голубой стакан.

Мне нравилось подняться на локтях,Из-за стены выглядывать украдкойИ видеть золотого Гавриила,Грустившего в киоте, за стеклом,И бабушку, с ее седой косичкойИ носом Сирано де Бержерак.

Часы в столовой били два удара.Потрескивала мебель. Сон не шел.И я, боясь дышать, из-за подушкиТоварища ночного доставала:То был нелепый плюшевый медведь;Нос шерстяной, заштопанный лиловым.И пуговки от туфель вместо глаз.

Так в тишине я, притаясь, играла.Медведь сидел, протягивая лапу,И пуговичным пазом отражалМалиновую звездочку лампады.

Я говорила на ухо ему,Что уплыву на корабле крылатом.Где триста тысяч алых парусов,И капитан продаст мне осьминога,Которого а буду на цепочкеВодить и по утрам поить какао.

Я говорила о ручных газелях,О феях и о залах из стекла.Там будут в париках скользить лакеиИ бабушке в отместку подаватьС лепешкой мятной страшный рыбий жир

И как-то раз, играя, я заснула.И, может быть, мне снились эти залы,И пьяные от ветра корабли,Которые всю жизнь потом манилиМою тоску к простору океановИ солнцу неизведанных земель.Но только этот сон прервали боемВсё те же беспощадные часы.

Проснувшись, я увидела, что светКолышется под шапкою нагара,На потолок отбрасывая теньОт бабушки. А рядом, на полу,Упав с кровати, неживой и тихийЛежал медведь, уныло, носом вниз,И за спиной обиженно торчалиБеспомощные, маленькие лапы.

Так он лежал один. И он озяб,А говорить не мог! И я вскочилаНа ледяной паркет, заплакав громко.Растерянная, с красными щекамиОт жалости, и, на пол сев, в рубашке,Просила извинить, забыв о том,Что ночь кругом, что бабушка проснулась.Что завтра мне судьба стоять в углу.

И это все я вспомнила теперь,И здесь пишу. И грустно мне, и ясно.И навсегда, с той незабвенной ночи,Мне стал понятен голос неживых.Тоска вещей, безмолвная их боль,Глаза предметов, нежность их и нити,Протянутые к нам из тишины.

Так в восемь лет мне было откровенье.

Помню шкап в кабинете, пожелтевшего Данте,Молчаливые стены, обитые кожей…Вы меня называли Печальной Инфантой,Говорили, что в черном я красивей и строже.На рисунке классическом, увенчанный лавром,Резкий профиль поэта в развевавшейся тогеИ Вергилий в пещере говорил с Минотавром,И философы спали в лесу без дороги.Но нежданно пред нами, в ослепительном блеске,Как нарцисс, промелькнуло белоснежное телоОбнимавшей Паоло сумасшедшей Франчески,Чья любовь преступила земные пределы.

Это символом было. Зашуршали страницы,И померкли круги полыхавшего «Ада».Мы над целою жизнью опустили ресницы,И душа засмеялась, ожиданию рада.Что же дальше? – Молчанье…Разрыдавшись, чадилаВосковая свеча в надвигавшемся мраке,И Франческа на землю в ту ночь приходилаИ рассыпала в книгах темно-красные маки.

Эта нежность не была растраченной!Только ты обжог, никто другой.Золотой, угарной азиатчиной.Налетевшею пургой.Мне с тобой, нежданным и негаданнымКоротать бы ночи до утра,В запахе сандаловом и ладанномШемаханского ковра.И под рокот прялки, полднем солнечнымВ час, когда земля изнемогла,Смуглого родить тебе ребеночка.Желтоглазого орла.Это самое земное, чистое,Наше… Почему же не дано?Только ветер осени неистовоБьется в черное окно…Нет исхода древней женской ярости,Не поднять тяжелых век.В рыжих косах близкой старостиПервый снег.

Первая любовь – одежда золотая,Затканная красным, не простая.Да гнилая! Долго ль до греха?Чуть зацепишь – и одна труха.

Плачешь, плачешь… Слезы станут сладки.Ах, любовь вторая – нить с иглой.Прочные поставлены заплатки.Починил, заштопал, и долой!

Платье сбросишь на пол и веселойВыйдешь на дорогу в правде голой,Вся как есть, простая, без прикрас.

И тогда полюбишь – в первый раз!

Одушевлен тобою день,Одушевлен рассвет кровавый,И нераскрытая сирень,И дождь, нанизанный на травы;Шаги по ледяной росеСквозь сад серебряный и синий.В моей запутанной косеСухая веточка полыни,И зорьки легкий поясок,Потерянный за рощей в поле,И мокрых листьев терпкий сок,И вкус весны, – всё – ты!До боли!

Так бывает в жизни только раз,Подойдет – и в вечность опрокинется…

Ночь была закутана до глазВ одеяло с меткою гостиницы,Ночь была совсем-совсем простой,Некрасивой, переулочной,Не звезда, не месяц золотой, –Газовый рожок над булочной!И слова откуда-то, со дна: –Не проси у Бога невозможногоИ сквозняк, игравший у окнаСкладками плаща дорожного…Расставаясь, набожной рукойНас крещу в далекий путь обоих.

Боже, со святыми упокойПростенькие розы на обоях!

Светляк в руке моей – звезда,Звезда зеленая, земная.

Я ухожу. Иду, не вспоминая.Не вспомню больше никогда.

Так просто всё! Исчезла глубинаВчерашнего. – Есть только запах сада.Светляк в руке… Мне ничего не надо.От светляка – звезда. И я – одна.

Это не розы влюбленных. Не бред.Это – отчаянье. – Воздуха нет!

Это совсем не похоже на страсть.Просто на грудь его молча упасть,Руки на сердце ему положить…Видишь? Мне больше не хочется жить.

Не утешай меня, не прекословь!Всё на пути моем смутно и ложно,Но одного пережить невозможно:

Знать, что кончается наша любовь.

Я возьму золотую иголкуИ нитку тонкого шелкаТакой небесной окраски,Какой не знали в Дамаске.

В белой одежде невесты,У окна, на высокое местоПодниму раскрытые пяльцыИ жасмином омою пальцы.

Мой день печальный недолог:Не платье, не брачный полог,Не мантию шелком мечу:Всё равно я тебя не встречу.

И звенят, и звенят запястья…На мое спаленное счастье,Без устали, без оглядкиДень и ночь я ставлю заплатки.

Рожденье мое второе:Раскрылись глаза, любя.Люблю простого тебя.Не демона, не героя.

Лицо твое дорогоеРазвенчанного вождя,И то, что совсем другоюТы сделал меня, уйдя.

В красном, тропическом зное, –Ничего никого кругом, –Костенеет лицо родное.Засыпанное песком.

Для тебя ли резцом навекиВ опаленной груди камнейВысекали орлов ацтеки,Демонов и коней?

Для тебя ли в пустыне грозной,В безлюдьи заклятых мест,На цепи качается звезднойБриллиантовый Южный Крест?

На вулканы, на черные скатыСпускается ночь, вздохнув,И птица КветцалькоатльТочит железный клюв.

Когти в сердце твое вонзила, –В сердце пять огнестрельных ран.В целом мире только – могила,Молчанье и океан.

И где-то, за океаном.Мне так страшно плакать однойО нежном, о бедном, о странном.Что было Тобой и Мной.

Приглажены волосы жесткие.Пальцы в чернилах.Мальчик в старой матроске,Милый из милых.

Фотографии в стеклахНаклонили желтые лица.А эта, самая блеклая,Почти что снится…

Знали воина, зрелого мужа.Всё, что было потом.Но никому не нуженМальчик с обиженным ртом.

Только я берегу наследство.Уходящий последний след:Его забытое детство,Его одиннадцать лет.

Томиться над тетрадями пустыми,Всю ночь не спать, и в папиросном дымеОт вздоха улетающее имиЧертить остывшим пепломЗнать, что ты умер, что тяжелым склепомЗадавлены незрячие глаза…

И падает холодная слеза…

Моих ночей опустошенных мукаБез музыки, без малого луча.По мертвым клавишам стуча,Скользит рука и не находит звука.

Из сердца твоего растет трава.А я живу.Но разве я – жива?

Жизнь уйдет, и ничего не даст она,Как ни задыхайся, ни моли,Только лента от венка распластанаВ вековой, кладбищенской пыли.Только ворох писем в яме мусорнойДа пустые ящики стола.Всё, что было нежного и грустного,В день уборки заметет метла.Что нам души дымные и синие,Распыленные в нирване сна?Кто вернет нам просто утро зимнее.Желтый снег на выступе окна?Холодно сияет небо вешнее,Холодно мерцает россыпь звезд…Ах, любовь! – Она такая здешняя,Горькая и теплая до слез.Нас самих в пустыне жалят аспиды,От венцов колючих лбы в крови.Мы и сами проданы и распятыНа крестах заплаканной любви.Как же Ты, в Твоей жестокой ВечностиНе опустишь виноватых глазПеред страшной смертью человеческой,От которой никого не спас?

Я никуда не приведу,Не помогу найти звезду.Не жди ни близко, ни вдали:Я только зеркало земли.Тьму отражаю, свет ловлю,Ни тьмы, ни света не люблю.В холодном зеркале равныИ я, и ты, и боль, и сны.Когда пройду (как всё прошло!),Обрежешь сердце о стекло.

ЛИЛИТ