Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

На западном окоеме бора, на территории уже соседней области, до сих пор шла добыча нефти и горели факелы попутного газа. Данилевич сам попросил шофера остановиться.

— Как видите, зрелище не из приятных, — живо повернулся он к Илье Михайловичу. Лес и факелы. Бор и нефть. Нет, это абсолютно несовместимо, товарищ Шумский.

Рядом асфальтированная дорога была перехвачена длинными переметами песка, ветер гонял за кюветом ржавый катун, похожий на мотки негодной проволоки. Заволжские суховеи наступали на лес, и сторожевые сосны, в окружении подлеска едва противостояли их натиску. Теперь уже Илья Михайлович, в свою очередь, поспешил обратно в лес.

Ничего, не скажешь, в лесу была райская благодать. Лучшие свои годы Шумский провел на буровых и в дальних странствиях на вездеходах. Судьба не очень-то баловала его, хотя он и был отмечен Государственной премией. Он работал не на судьбу, а на страну, которая всегда очень нуждалась в нефти. Потому и так рьяно защищал он это месторождение в реликтовом бору посреди заволжской выжженной степи. Но вот, оказывается, действительно слишком переусердствовал. Кто-кто, а уж геолог никак не может быть временщиком. Легче всего погубить этот лес, под которым искусная природа тщательно собирала свое редкое сокровище долгими-долгими веками. Кому-кому, а уж геологу, привыкшему измерять время эпохами в десятки и сотни миллионов лет, следует, конечно, первому задуматься о том, как разумно поделиться земными богатствами с грядущими поколениями.

На кордоне они тепло поблагодарили Данилевича и отправились на базу экспедиции, оставив ученого-лесовода в бору, где у него были неотложные дела.

Через каких-нибудь полчаса езды они уже оказались на южной границе бора, откуда начинали свое путешествие. И снова пахнуло зноем, обдало пылью, точно и не было лесной прохлады. Из рая да в степное пекло! Шофер остановил машину, опустил ветровое стекло.

— Ну и пыльно, как на Луне! — сказал Георгий.

Илья Михайлович промолчал.

— Так сколько здесь нефти? — спросил Георгий.

— Всего наберется до сорока миллионов тонн.

— Да, заманчиво взять ее, черт побери. Но бор! Что станет с бором? И что станет с окрестной, степью? Немедленно изменится микроклимат. Лесистые холмы снова превратятся в кочующие дюны, песчаные реки потекут по чернозему, намертво затягивая хлеба. И это еще не все. Кто знает, где зарождаются летние дожди, что и без того так скупо орошают поднятую за Ярском целину? Ну, конечно, скажут, над морями. Но и над лесами. Не этот ли чудо-бор, являясь полустанком на их пути, помогает им добираться до самого восточного края нашей области, что граничит с Притобольем? Вот о чем надо крепко подумать, решая судьбу леса. Не обернутся ли миллионы тонн легко добытой нефти десятками миллионов пудов безвозвратно потерянной южноуральской пшеницы, которой нет цены...

— Мрачную картину нарисовали вы, Георгий Леонтьевич, — нехотя отозвался Шумский.

— Вообще-то, конечно, заманчиво, весьма заманчиво добывать нефть в обжитом районе, где неподалеку готовый нефтепровод, — словно бы подзадоривая своего начальника, добавил Георгий.

— Это мы вгорячах врезались в бор. Сам вижу теперь, что не надо было его трогать.

— Ваша гражданская позиция, Илья Михайлович, заслуживает уважения. Лес, в котором и в годы войны не рубили лучшие сосны, все-таки дороже нефти, тем паче, что мы стоим накануне новых, куда более крупных открытий. А вот профессор Голосов не прочь помахать топориком в своих статьях.

— Читал я вашего Голосова.

— Моего Голосова? А впрочем, у каждого из нас есть свой Голосов. Он ведь мало чем отличается от вашего Аюпова.

Каменицкий пожалел, что нечаянно заговорил об этом. Но Илья Михайлович пропустил мимо ушей — он, как видно, уже пережил недавнюю острую обиду, когда ему не присудили премию — и как ни в чем не бывало стал рассуждать о Данилевиче, о лесниках. Георгий слушал, не прерывая. Он был доволен поездкой с Шумским по лесу, даже его раненая рука, болевшая всю неделю, перестала ныть. Главное — он ближе узнал Илью Михайловича на путевом досуге, где человек познается в житейских обстоятельствах.

Они вернулись домой в субботу: можно еще было отдохнуть денек с дороги, чтобы со свежими силами начать новую рабочую неделю...

По воскресеньям, чуть свет, Георгий обычно уходил за город, в рощу. Отправился он и сегодня, тем более, что в городе стояла невыносимая жара. Среди ветелок и осокорей дышалось легче и думалось тоже легко и о разном.

Он бродил по некоей глухих полян, среди желтых куртин медвяного донника с белым крапом отцветающих ромашек. Потом вышел на берег. Стояла самая середина лета, пора межени на Урале и его притоках. Еще несколько знойных дней — и река, кажется, совсем распадется на отдельные плесы. Георгий облюбовал одно такое местечко за дальним перекатом и подолгу, с ребячьим удивлением приглядывался к тому, как нежится на верховой струе косячок голавлей-подростков. В милые детские годы он, конечно, с утра до вечера просиживал с удочкой, но потом жизнь сложилась так, что было не до рыбалки.

Сегодня он неторопливо обошел всю рощу, пока горожане не явились сюда целыми семьями, и возвращался окольными путями, вдоль Урала, который храбрился на виду у города — бежал быстрее, готовясь с ходу взять самый шумливый перекат у деревянного  ж и в о г о  мостика для пешеходов. Близ него работал миниатюрный земснаряд, хватко зацепившись за левый берег пульпопроводом. И где только раздобыли городские власти такой крошечный снарядик, чтобы хоть малость углубить реку в черте набережной, а заодно и намыть пляж.

Георгий вспомнил, как еще задолго до войны ходили среди ребят всякие слухи о том, что будто американцы не раз предлагали очистить Урал, сделать его судоходным, и совершенно якобы бесплатно, но с одним условием, что все, что они найдут при этом, должно пойти в их пользу. Легенда о золотом уральском дне жила многие годы, пока геологи действительно не раскопали в районе Ярска настоящие клады. Вскоре поднялись там новые города, а река так и осталась прежней, если не считать Магнитогорского водохранилища да Березовского моря, созданных для комбинатов черной металлургии. Пора бы уж перекрыть Яик в верхнем течении бетонными плотинами, зарегулировать его буйный весенний сток и, наконец, пустить небольшие пароходы от самой Магнитки и до Каспия. Яик давно, конечно, заслужил, чтобы детские сказки превратились в быль.

Он поднялся по каменной лестнице на правый берег — с него открывается вид на дальнюю, в слоистой дымке, степь. В двадцати километрах отсюда и начинался газовый вал: шутка ли, без малого три триллиона кубометров! Какая же вулканическая сила таится в недрах пшеничного края! Молодец все-таки Шумский: как он дерзко и точно провел успешную разведку.

Георгий насмотрелся вдоволь на утреннюю степь, в которой уже начинали возникать на горизонте, в мареве, текучие видения минаретов, замков, крепостей, и пошел к троллейбусной остановке. Проходя мимо памятника Чкалову, невольно замедлил шаг. Мальчик лет пяти спрашивал свою маму:

— А кто это Чекалов?

— Не Чекалов, а Чкалов, — тоном учительницы объясняла молодая мать. — Это был храбрый летчик.

— Летчик-космонавт?

— Нет, просто летчик.

— Как так просто летчик? — удивился мальчуган, запрокинув головенку.

Георгий тихо рассмеялся: этому ровеснику космического века и в самом деле нелегко понять, что были на свете просто летчики, которым ставили памятники.

На главной улице он встретил Павлу. Она шла, о чем-то глубоко задумавшись, никого не видя. Он окликнул ее. Павла нерешительно остановилась.

— Куда ты собралась?

— На пляж.

— Идем-ка лучше ко мне. На Урале сейчас кубинское пекло.

Она искоса взглянула на него. Любое мимолетное напоминание о Кубе — точно ожог ревности: да неужели он до сих пор забыть не может свою Ольгиту?

— Идем, идем, послушайся меня.

И Павла покорно, как в юности, повернула обратно: она уже не могла не повиноваться его воле. Ему же теперь доставляло удовольствие на виду у всех пройтись рядом с такой женщиной: высокая, с горделивым поставом головы, она, кажется, и не чувствовала своих лет, что, по народному счету, будто заключает бабий век.

— Ну что, объяснилась с моим отцом по телефону?

— Да. Начал было выговаривать, но потом, в заключение, добавил миролюбиво: «Ладно, сударыня, не огорчайтесь. С вашего брата, журналиста, все равно все взятки гладки...»

— Ну и печет сегодня! Прямо как в Ля Гаване...

Да что он дразнит ее своей Гаваной? Теперь, после того, что случилось между ними во время поездки в степь, думалось, что он, конечно, далеко не все поведал об отношениях с Ольгитой и определенно что-то утаил, как любой мужчина, и тогда она начинала фантазировать. Может, никакое другое чувство не способно так тщательно рисовать картину за картиной, как ревность. Павла отчетливо представляла себе и роскошный туристский центр Варадеро, и океанский пляж, и антильскую мулатку — красавицу Ольгиту. Но Георгий прервал тайную работу ее воображения, сказав, что они уже добрались до дома.