Загадка Отилии - Джордже Кэлинеску

Она бросалась в столовую. Так как старик бил в одной рубашке, то можно было сразу заметить, что при нем ничего нет. Рядом лежали сложенные вдвое брюки. В их карманах оказались гвоздики, огрызки карандашей, спички и наперсток.

— Смотри-ка, наперсток, который я как сумасшедшая искала. Видно, я его здесь уронила.

Аглае ваяла наперсток и сунула в маленький кармашек блузки. Не найдя ничего в одежде Костаке, она вытащила из-под его головы подушку, отвернула простыню, потом поднатужилась и приподняла тюфяк, откатив труп к стене.

— Вот мешочек! — торжествующе закричала она и отпустила матрац. Дядюшка Костаке качнулся и снова принял неподвижную позу. В мешочке были серебряные монеты, наполеондоры и даже смятые бумажки, всего на несколько тысяч лея.

— У него было больше денег, — твердила раздосадованная Аглае.

После тщетных поясков, убедившись, что в доме не найти больше ни бана, Аглае прекратила обыск.

— А если деньги ваяла Отилия? Я уверена, что это она.

Аурика, недовольная конкуренцией Олимпии, встала защиту девушки:

— Нет, мама, не принимай греха на душу. Отилии даже дома не было, когда умер дядя.

— Это так, — признала Аглае. — Но, может, сам старик отдал ей деньги, потому что силой у него невозможно было отнять. Черт ее подери, если она их взяла!

Пожаловавшись на усталость, Аглае заявила, что всем нужно пойти домой и подумать о случившемся. Старика оставили лежать на диване. Простыня была скомкана, одеяло наполовину сползло на пол. Феликс заметил все это и, зная, что мертвеца нужно подготовить, прежде чем класть в гроб, сказал об этом Отилии со всей мягкостью, на какую был способен. Девушка поднялась с кровати, ре­шительная и спокойная, позвала Марину, с ее помощью обрядила дядю Костяке и заботливо уложила его не кро­вать.

Аглае придя домой, прежде всего хлопнулась на ди­ван и попросила всех помолчать, потому что ей хочется минутку отдохнуть. Она спала целый час, храпя на весь дом, потом встала и пожаловалась, что голодна.

— Совсем сбилась с ног с этой болезнью Костаке, даже покушать вовремя было некогда.

Когда все уселись за стол, появился Стэникэ в рединготе. Воротничок сорочки был непомерно высок, а усы чересчур нафабрены.

— Хорошо, что пришел, — сказала Аглае, — а то тут темное дело. Ничего не нашли, одна мелочь.

— Что вы говорите! — притворно удивился Стэникэ. — Я вас уверяю, он что-то предпринял.

— Другим барыши, а мне убытки! Скажи, кто будет его хоронить? —

— Вы, конечно!

— Я?! — возмутилась Аглае. — На какие шиши? На те несколько тысяч лей, которые он мне оставил? Пусть хоронит Отилия, она все называла его папой.

— Не надо волноваться, дорогая теща, — посоветовал Стэникэ. — Обязан морально и даже заинтересован оказать ему надлежащие почести самый ближайший родственник, тот, который наследует все, а именно вы.

— Почему я? — недоумевала Аглае.

— Потому, что вы получите все: соседний дом, дом о улице Штирбей-Водэ, который еще не продан, и все остальное, что еще не разбазарено. Разве этого мало? Деньги, если они и были, он, видимо, роздал при жизни. Тут вы ничего не поделаете, но вам досталось самое глав­ное — недвижимость. Аглае смягчилась.

— А если он оставил завещание в пользу Отилии? — усомнилась она.

— Все может быть, но я не думаю. Нашли что-нибудь в доме? Нет. Дядя Костаке был не такой человек, чтобы таскаться по судам, адвокатам и тому подобное. Будь у него завещание, об этом знали бы или Отилия, или Паскалопол.

— Поди и спроси у нее, — приказала Аглае.

Стэникэ отравился к Отилии. Он застал ее за приготовлением траурного платья.

— Отилия, — почтительно заговорил Стяникэ, пытаясь поцеловать ее в обе щеки, — я разделяю горе, кото­рое выпало на твою долю, и прошу видеть во мне отца, дорогого брата, друга, кого хочешь. Твои интересы — мои интересы. Знаю, ты слишком погружена в свое горе, чтобы думать о более реальных вещах. Но разреши мне, как адвокату, руководить тобой. Я побеспокою тебя только одним вопросом: передавал ли тебе дядя Костаке какую-нибудь бумагу, попросту говоря — завещание?

— Ничего он не передавал, — устало проговорила Отилия. — Оставьте меня. Ничего он мне не давал, и я не знаю, было у него завещание или нет. Мне абсолютно ни­чего не нужно.

— Уж рояль-то, во всяком случае, твой, — выдал себя с головой Стэникэ. — Право, на него нужно отстаивать.

— Оставьте меня, пожалуйста.

— Ухожу, ухожу. Великая скорбь достойна уваже­ния.

Вернувшись, Стэникэ застал Аглае раскладывающей монеты из мешочка на кучки, по их достоинству.

— Дорогая теща, клянусь вам, у меня нет ни гроша, выдайте мне хоть сколько-нибудь, а то я совсем обезде­нежил! — и он схватил кучку монет.

— Потерпи, Стэникэ. Какого черта все вы тут кру­титесь? Эти деньги пойдут на похороны, ведь не нищий же он. А то люди будут смеяться.

— Одобряю, — похвалил ее Стэникэ, однако денег не вернул. — Я придумаю что-нибудь феерическое.

— А что сказала Отилия? — осведомилась Аглае.

— У нее нет никакого завещания, и я ей верю, потому что старик боялся выпустить, деньги из рук. Удивительно, что в доме не нашли денег.

— И мне это кажется странным!

— Очень странно! — Стэникэ сделал вид, что задумался. — Здесь великая тайна. Со временем я разберусь в этом. Вы уводите, что Стэникэ, кроме всего прочего, еще и сыщик.

— Лучше бы ты узнал о завещании, есть оно или нет. Если он оставил состояние другим, пусть они его и хоронят.

— Только Паскалопол может знать точно. После обеда я сразу же пойду к нему и спрошу.

Стэникэ действительно отправился к Паскалополу, ко­торый с удивлением встретил известие о смерти дяди Костаке и не решился спросить, нашли ли деньги под тю­фяком, боясь выдать себя. Он подтвердил, что завещания не существует.

— Костаке не оставил никакого завещания, это совер­шенно определенно. Он все откладывал со дня на день, так что, к несчастью, Отилия осталась без всяких средств.

— Какая жалость! — посочувствовал Стэникэ. — Эта девушка достойна многого. Она всей душой любила дядю Костаке. Но бог милостив, мы позаботимся о ней, я беру ее под свое покровительство.

— Не думаю, что она будет в этом нуждаться, — иро­нически заметил Паскалопол.

«Я тоже думаю, что она в этом не нуждается, — сказал про себя Стэникэ, опускаясь по лестнице. — Теперь она свободна, может делать все, что вздумается. Будет жить с Феликсом».

Когда Паскалопол явился проведать Отилию и всех остальных, Аглае принялась жаловаться, что она испы­тывает денежные затруднения, не хватает денег на похо­роны. Помещик немедленно вытащил кредитку, которую Аглае взяла без всякого стеснения. При этом он спросил:

— В доме ничего не нашли?

— Ничего, кроме какой-то мелочи. Паскалопол после некоторого раздумья объяснил:

— Вероятно, он не держал денег дома.

Сказал он это умышленно, боясь вызвать подозрения, которые могли бы пасть на Феликса или Отилию. Про себя же он недоумевал, куда исчез пакет с деньгами. Оти­лия в присутствии всех рассказала ему, что говорил ей старик о глазах, следивших за ним. Паскалопол тоже вспомнил об этом, но промолчал.

— Я вам говорю, здесь великая тайна, — повторил Стэникэ, но я этого так не оставлю, пока не раскрою всего.

Аглае решила истратить на похороны поменьше и под­держать честь семьи, которая собралась вся, до последнего человека, только с помощью священников и экипажей. В отношении духовных лиц она удовольствовалась священником епархии и попом Цуйкой. Что же касается колясок, то десять пролеток она наняла, а еще десять при­слал Стэникэ, одолживший их у своих многочисленных родственников. Паскалопол тоже прислал свою коляску, а сам приехал на другой. Двадцать экипажей, среди кото­рых были и кареты, выстроившись в ряд на обычно пустынной улице, производили внушительное впечатление. На двух черных щитах, прикрепленных к воротам, были выведены инициалы дяди Костаке.

— Что это здесь такое, матушка? — спросила какая-то старуха Марину.

— Покойник, — ответила Марина, думая, что этим все объяснила.

— Молодой или старый?

— Да как сказать? Уж за шестьдесят перевалило. Старуха покачала головой:

— Молодой, вот ведь горюшко-то. А что же у него было?

Смерть пришла, — отрезала Марина, которой надо­ели расспросы, и направилась вслед за только что при­бывшим священником.

Поп Цуйка больше, чем обычно, страдал от злодеяний нечистого, на которого цуйка не оказывала надлежащего действия.

— Все мы смертные, дражайшая, — таково было его утешение.

Увидев Аурику и забыв, где находится, он крикнул во весь голос:

— Как дела, хохлаточка, с твоим евреем? Окрестим его?

Аурика покраснела.

— Не знаю, что за еврей, батюшка, вы, верно, оши­баетесь.