Суд - Ардаматский Василий Иванович

В час последнего прощания с покойным в зале было тесно и душно. Говорились прощальные речи. Тихо играла музыка. Раилев и в гробу был такой же крупный, грузный, на груди у него лежали большие рабочие руки.

Всем запомнилась речь друга Раилева, такого же пожилого человека:

— …Ни друзья, ни даже его близкие толком не знали, сколь тяжела была у него болезнь сердца. Однажды он при мне уронил стекляшку с нитроглицерином и так смутился… сказал: «Не понимаю, как это в карман ко мне попало». А теперь мы знаем — уже давно его сердце висело на волоске. Почему он таил это от нас? Не хотел, чтобы кто-то подумал, что ему работается тяжелее, чем другим. Не хотел, чтобы жалели… Помните, в партбюро его выбирали? Он, в отличие от других, не говорил, что не сможет справиться физически, он только высказал тревогу — хватит ли у него на это высокое звание авторитета и понимания жизни? Он и ушел из жизни, как уходят большие, сильные люди. Мы вместе в субботу вышли из прокуратуры — он сказал мне, что в тот вечер беседовал со следователями своей группы, и закончил: «Золотой народ»… Ну, вышли мы из ворот. Мне идти на троллейбус, ему — на метро. Он махнул рукой: «До понедельника» — и зашагал от меня… навсегда… А дома только жене шепнул, что ему что-то неможется, лег в постель… Заснул… И не проснулся… Дорогой наш друг и товарищ, прости нас за то, что мы не заметили твоей болезни… Прощай… — Сказав это, друг покойного подошел к гробу ближе, хотел, наверно, поцеловать своего мертвого друга, но сил у него на это не хватило, ноги подкосились, кто-то его подхватил.

Вот так не стало руководителя следовательской группы Бориса Борисовича Раилева. Вернувшись с похорон в прокуратуру, Владков и Куржиямский молча сидели в своей тесной комнатке.

— Надо же что-то делать… — сказал Куржиямский.

— А ты знаешь, что надо делать? — сердито спросил Владков.

— Надо работать… без него, — тихо произнес Куржиямский.

Они не знали, что как раз в это время подписывался приказ о назначении Владкова руководителем группы…

Глава сорок третья

Уже несколько дней Сараева не водили на допросы. Последний раз вызвали, но допроса не было — следователь Владков только сообщил ему, что по этому делу, ввиду его громоздкости, будет проведено несколько судебных процессов и что в ближайшее время ему придется съездить на процесс в Донецк и дать там показания по взяткам из тех мест.

«Ехать так ехать — один черт. Слава богу — скоро конец… Чему конец?»

Сараев вернулся в тюремную камеру и, сидя на койке, тупо смотрел в свинцово-серую стену. Его сожитель по камере храпел на своей верхней койке. В самом деле — чему конец? Больше не будет глаз следователя — то усталых, то злых, то смешливых, но никогда добрых или сочувствующих… Ну не будет еще рядом этого храпящего соседа — пошлого вора, который если не храпит, то лезет к нему с философскими разглагольствованиями о добре и зле. А главное — не будет того, длившегося долго-долго, когда день за днем каждое утро он садился на стул перед столом следователя и не спешил поднять глаз, знал — глаза следователя уже ждут.

— Ну, Сергей Антонович, продолжим? Мы остановились на эпизоде с Митрохиным из Молдавии. Что было после этого?

— Да разве вспомнишь? — жалко улыбался он, все еще не поднимая глаз. И действительно же, он часто не мог сам вспомнить то, что интересовало следователя, за это время честное и нечестное так туго переплелось, что, оглядываясь назад, ему было очень трудно разобраться, что, с кем, когда? И с памятью что-то происходит — словно она сопротивляется ему…

В начале следствия тот, казавшийся ему могучим богатырем, следователь Раилев попросил его как-то рассказать, с чего все началось. Он честно силился вспомнить, с чего действительно это началось, и почему-то на память настойчиво приходил ревущий стадион в Лужниках, яркие одежды хоккеистов и в перерывах веселая толкотня в буфете. Понимая, что отвечает глупо, он все-таки рассказал про стадион…

— А раньше вы никогда на стадионах не бывали? — спросил Раилев, вглядываясь в него изучающим врачебным взглядом.

— В студенчестве разве… — улыбнулся Сараев, радуясь одному тому, что этот разговор со следователем уходил от того черного, что сейчас он ощущал уже как проклятие судьбы. — А последнее время разве по телику дома после службы посмотришь, засыпая от усталости…

— Так уставали брать взятки? — вдруг хлестнул плетью Раилев и добавил еще взглядом черных сверкнувших глаз.

Он не ответил.

— Значит, на стадион вас вытащил Кичигин? — уже спокойно и снова мягко поинтересовался следователь.

— Да.

— Первый вывод в свет, — усмехнулся Раилев. — И к этому времени нам следует отнести и приобщение вас к преступлению?

— Очевидно — да. Но я не хотел бы выглядеть в ваших глазах слепым кутенком. Первую взятку мне дали с обманом. В день похорон министра мы с Кичигиным решили помянуть его в ресторане «Украина». И там он рассказал мне о своем брате, главном агрономе совхоза на Кубани, где создалось катастрофическое положение с грузовым автотранспортом. Он просил меня помочь его брату и направить в совхоз пять двигателей ЗИЛ, взяв их из излишков на автосборочном заводе ЗИЛа. Потом он подготовил необходимые бумаги, я их подписал. А вскоре он вручил мне конверт с деньгами как подарок от брата. Спустя месяца два он, смеясь, сообщил мне, что никакого брата у него нет. Но размахивать кулаками было уже поздно… А попытка приобщить меня к взяткам, как я теперь понимаю, была несколько раньше. Однажды Кичигин пришел ко мне с бумажкой, на основании которой должны быть отозваны из ростовцевского объединения загранпоставок три или четыре кузова к «Волгам-24». Нужна была моя подпись. Но я не подписал. По объяснениям Кичигина выходило, что кузова эти — неиспользованный резерв. Но почему Ростовцев молчал об этом резерве почти два месяца? У него в объединении очень строгая система учета, почему же она так сплоховала в этом случае? Наконец, почему эти кузова нужно передавать на усмотрение нашего главка, когда положено передать в Госснаб? Я же еще не знал, что Кичигин и Ростовцев уже были в сговоре и действовали на себя. Словом, бумажку я не подписал, и Кичигин перевел всю эту историю в шутку.

— Ну, а после той взятки с обманом все пошло уже как по конвейеру? Хочу признаться — из всей вашей преступной компании вы для меня фигура наиболее интересная, у большинства ваших сообщников преступность заложена в самой их жизни. Что же все-таки случилось с вами? Как это произошло?

— Ну вот… был тот стадион. Еще стадион… Потом день рождения Кичигина, где я постыдно напился… потом поездка на Каланковский завод в Ленинград, знакомство с той женщиной…

— Не один десяток лет работаю в прокуратуре, — усмехнулся Раилев, — но впервые в истоке преступления вижу спорт… хоккей. Не очень это, Сараев, убедительно и, во всяком случае, не серьезно. А ведь мы занимаемся сейчас важнейшим делом — пытаемся выяснить, почему все это случилось с вами? Давайте-ка возьмите поглубже. Почему вы влезли в преступление?

Он молчал… Ну в самом деле, почему и как все это с ним случилось? Когда он сам пытался анализировать свою катастрофу, он убеждал себя, что до выдвижения в Москву, когда он был директором завода, ничего похожего с ним произойти не могло. Да боже ж мой, если бы тогда кто-нибудь позволил себе хотя бы намекнуть, что он может стать преступником, да он за такое мог бы и убить…

— Началось все, я думаю, все же в Москве, — сказал он наконец.

— Однажды один мой подследственный говаривал мне, что, если бы он не поехал в Одессу, он вором не стал бы никогда, — заговорил Раилев, — дескать, там воздух такой, что нельзя не воровать. Но это, Сараев, был мелкий и тупой человечишка… Нет, нет, Сараев, давайте не будем обвинять города. — Раилев вынул из папки бумагу. — Я вам прочитаю сейчас письмо рабочих завода, где вы были директором. Писали они в Москву на имя министра. Жалоба-сигнал в момент вашего перевода с завода в министерство.