Мария Антуанетта - Стефан Цвейг

Лишь богиня Свободы, силой какого–то волшебства превращённая в белый камень, остаётся, неподвижная, на своём месте и смотрит, смотрит вдаль, поглощённая извечной мыслью о своей никому не ведомой цели. Ничего не видела она, ничего не слышала. Сурово смотрит она в бесконечную даль, поверх диких и безрассудных деяний людей. Ничего не знает она и ничего не хочет знать о том, что вершится её именем.

РЕКВИЕМ

Слишком много происходит в эти месяцы в Париже, чтобы долго думать о чьей–либо смерти. Чем быстрее бежит время, тем короче становится людская память. Несколько дней, несколько недель, и в Париже уже почти совсем забыли, что некая королева Мария Антуанетта была обезглавлена. На следующий день после казни Эбер в своём листке "Папаша Дюшен" поднимет вой: "Я видел, как голова этой бабы свалилась в корзину, и я хотел бы, проклятье, описать удовольствие, испытанное санкюлотами, которые наконец–то оказались свидетелями того, как эта тигрица проследовала через весь Париж в телеге живодера… Проклятая голова наконец–то была отделена от шеи потаскухи, и воздух сотрясся – чёрт побери – от криков: "Да здравствует Республика!" Но его едва ли кто слушает: в годы террора каждый дрожит за свою голову. Пока же непогребённый гроб стоит на кладбище, для одного человека могилу теперь не роют, это было бы слишком накладно. Ждут подвоза от старательной гильотины и, лишь собрав шесть десятков гробов, гроб Марии Антуанетты заливают негашеной известью и вместе с остальными бросают в общую могилу.

Вот и всё. В тюрьме ещё несколько дней воет маленькая собачка королевы, беспокойно бегает из камеры в камеру, обнюхивает все углы, прыгает по матрацам в поисках своей госпожи; затем и она успокаивается, тюремный сторож, пожалев, берёт её к себе. Потом в муниципалитет приходит могильщик и предъявляет счёт: "Шесть ливров за гроб для вдовы Капет, 15 ливров 35 су за могилу и могильщикам". Затем служитель при суде собирает несколько жалких платьев королевы, составляет акт и отправляет их в лазарет; бедные старухи носят их, не зная, не спрашивая, кому они принадлежали раньше. Таким образом для современников покончено со всем, что было связано с именем Марии Антуанетты, и когда несколько лет спустя один немец приезжает в Париж, то во всём городе не находится человека, который смог бы ему сообщить, где похоронена бывшая королева Франции.

И по ту сторону границ казнь Марии Антуанетты – ведь эту казнь предвидели – не вызывает сильного волнения. Герцог Кобургский, слишком трусливый, чтобы спасти её, приказом по армии патетически провозглашает месть. Граф Прованский, с этой казнью очень сильно приблизившийся к осуществлению своей столь вожделенной мечты стать королём – теперь бы только это мальчика, который сейчас находится в Тампле, упрятать куда–нибудь или устранить, – делает вид, будто глубоко взволнован, и даёт указание отслужить заупокойную мессу. Император Австрии, которому даже письмо написать было лень ради спасения королевы, объявляет глубокий придворный траур. Дамы одеваются в чёрное, их императорские величества несколько дней не посещают театр, газеты, как им приказано, с большим негодованием пишут о жестоких парижских якобинцах. Император оказывает милость и принимает бриллианты, которые Мария Антуанетта доверила Мерси, а спустя некоторое время – и дочь её в обмен на взятых в плен комиссаров; но когда дело доходит до погашения долговых обязательств королевы и возмещения сумм, затраченных на попытки спасти её, венский двор внезапно становится глухим. Вообще здесь не очень любят вспоминать о казни королевы, эти воспоминания некоторым образом угнетают императорскую совесть – уж очень некрасиво по отношению к своей ближайшей родственнице вёл себя император. Несколько лет спустя Наполеон заметит: "В Австрийском доме соблюдалось непременное правило – хранить глубокое молчание о королеве Франции. При упоминании имени Марии Антуанетты отводят глаза, и разговору даётся другое направление, чтобы уйти от неуместной, неприятной темы. Это – неукоснительное правило всей семьи, ему следуют также послы Австрийского дома при иностранных дворах".

***

Только одного человека сообщение о казни поражает в самое сердце Ферзена, вернейшего из верных. Со страхом ждал он самого ужасного: "Уже давно я пытаюсь подготовить себя к этому и думаю, что встречу известие без большого потрясения". Но когда в Брюсселе появляются газеты, он чувствует себя совершенно раздавленным. "Та, которая была мне дороже жизни, – пишет он сестре, – и которую я никогда не переставал любить, нет, никогда, ни на мгновение, которой я пожертвовал всем, ради которой я тысячу раз отдал бы свою жизнь, её больше уж нет. Я только сейчас понял, чем она была для меня. О, Боже мой, за что ты так караешь меня, чем я навлек на себя Твой гнев? Её нет более в живых, муки мои достигли предела, не пойму, чем я ещё жив. Не знаю, как вынести эти страдания, они безмерны, и нет им конца. Она всегда будет со мной в моих воспоминаниях, чтобы вечно оплакивать её. Дорогая подруга, ах, почему я не умер вместе с нею, за неё в тот день, двенадцатого июня, я был бы счастливее, нежели сейчас, когда жизнь моя влачится в вечных терзаниях, с упрёками, которым лишь смерть положит конец, ибо никогда её образ, так обожаемый мною, не исчезнет из моей памяти".

Он чувствует, что может ещё жить лишь своей скорбью, лишь мыслями о ней, о единственной женщине, образ которой значил для него все: "Ее уже нет более, и только сейчас я понимаю, как безраздельно я был ей предан. Её образ продолжает поглощать мои мысли, он преследует меня и непрестанно будет повсюду преследовать, непрерывно вызывая в памяти лучшие мгновения моей жизни, только о ней могу я говорить. Я дал поручение купить в Париже всё, что может напомнить мне о ней; всё связанное с нею для меня свято – это реликвии, которые вечно будут предметом моего преданного преклонения". Ничто не может восполнить эту понесённую им утрату. Много месяцев спустя напишет он в своём дневнике: "О, я каждый день чувствую, как много потеряно мной и каким совершенством во всех отношениях она была. Никогда не было женщины, подобной ей, никогда не будет". Годы и годы проходят, а боль утраты не притупляется, любая, самая ничтожная причина является новым поводом для воспоминаний об ушедшей. Когда в 1796 году он приезжает в Вену и впервые видит при императорском дворе дочь Марии Антуанетты, впечатление от этой встречи столь велико, что слёзы застилают ему глаза: "У меня дрожали колени, когда я спускался по лестнице. Я испытывал страдание и был счастлив одновременно, я был глубоко взволнован".

Каждый раз при виде дочери он вспоминает мать и глаза его увлажняются, его тянет к этой девушке, плоть от плоти его возлюбленной. Но ни разу ей не разрешают поговорить с Ферзеном. Что является причиной тому – то ли негласное распоряжение двора предать забвению память об отданной в жертву, то ли суровость духовника девушки, который, вероятно, знает о "преступной" связи Ферзена с её матерью? Австрийский двор недоволен приездом Ферзена и испытывает чувство облегчения, когда тот уезжает; ни разу этот вернейший из верных не услышал слова благодарности от дома Габсбургов.

***

После смерти Марии Антуанетты Ферзен становится угрюмым, суровым человеком. Несправедливым и холодным представляется ему мир, бессмысленной жизнь, он совершенно теряет честолюбивый интерес к политике, к дипломатии. В годы войны колесит он по Европе как дипломат Швеции: Вена, Карлсруэ, Раштатт, Италия; он заводит связи с другими женщинами, но всё это занимает и успокаивает его ненадолго; вновь и вновь в его дневнике появляются записи, подтверждающие мысль, что любящее сердце живёт лишь тенью умершей возлюбленной. О 16 октября, дне её смерти, годы спустя он пишет: "Этот день для меня – день благоговейных воспоминаний о ней. Мне никогда не забыть, как много я потерял, скорбь не покинет меня, пока я жив". Но и вторую дату каждый год отмечает Ферзен – роковой день своей жизни, 20 июня. Он не может простить себе, что в этот день бегства в Варенн уступил приказу Людовика XVI, оставил, покинул Марию Антуанетту в опасности; всё сильнее чувствует он, что это – день его вины, не искупленной{здесь ударная ё?} им вины. Было бы лучше, было бы достойнее, вновь и вновь винит он себя, быть растерзанным толпой, чем пережить её, с сердцем без радости, с душой, отягощённой упрёками. "Почему я не умер за неё тогда, двадцатого июня?" – этот мистический упрёк без конца встречается в его дневнике.

***

Но судьба любит аналогии случаев и таинственную игру чисел: многие годы спустя его романтическое желание исполняется. Именно в этот день, 20 июня, находит Ферзен столь долго призываемую им смерть, именно такую, какую он желал. Не домогаясь высокого положения, Ферзен постепенно благодаря своему происхождению становится у себя на родине могущественным человеком – главой дворянского сословия и наиболее влиятельным советником короля; могущественным человеком, но суровым и жестким, господином в понимании прошедшего столетия. С того дня, дня задержания королевской семьи в Варенне, он ненавидит народ, похитивший у него королеву, смотрит на народ как на коварную чернь, как на сброд подлых мерзавцев, и народ отвечает этому аристократу такой же лютой ненавистью.