Белая береза - Михаил Бубеннов

Когда его подняли, он увидел на своих руках кровь и потерял сознание…

До избушки партизаны вели его под руки.

Как следует Лозневой пришел в себя только в бане, куда втащили его волоком. Увидев Шошина, он порывисто поднялся с холодного, щелястого пола, и внезапная трезвая мысль мгновенно вернула ему потерянные силы.

— Это ты? — спросил он, сдерживая шумное, воспаленное дыхание.

— Тихо! Тихо! — откидываясь в угол, прошептал Шошин стонуще, сквозь стиснутые зубы; он был потрясен внезапным появлением в бане волостного коменданта полиции.

— Спасай! — сдерживая голос, потребовал Лозневой. — Выручи!

— Как я могу? Ты что?…

— Спасай как хочешь!

— Да как спасти? Как?

— Думай! Спасай!

В приливе яростной решимости бороться со своей судьбой он скреб ногтями доски. Он хотел жить, жить и жить… Глаза его горели жаждой жизни и свободы.

— Погоди! — прошептал Шошин. — Потерпи!

Афанасия Шошина трясло как в лихорадке. Он подошел к двери и начал бить в нее кулаками. Часовой услышал не сразу: он бродил около бани, на солнышке. Не открывая двери, он недовольным голосом крикнул с порога предбанника:

— Кто там ломится? В чем дело?

— Вызови Пятышева! — крикнул Шошин.

— А-а, это ты… А зачем он тебе?

— Не хочу я сидеть с этой сволочью!

Часовой вышел из предбанника и несколько раз свистнул, заложив в рот пальцы.

— Есть, хорошо придумано! — задыхаясь от радостной надежды, прошептал Лозневой. — Настаивай! Требуй! А как выпустят, выручай. Придумаешь что-нибудь, а?

— Там-то я придумаю…

— Зажги дом! Устрой панику!

— Молчи, там мое дело…

Пришел Пятышев. Кряхтя, он пролез в низкую дверь, выпрямился и прежде всего посмотрел на Лозневого. Тот сидел на полу, на сене, вытянув ноги в черных валенках, привалясь боком к лавке у каменки; его исцарапанное лицо было потно, крылья висячего птичьего носа раздувались от порывистого дыхания, расширенные глаза ярко блестели…

— Что он тут? — спросил Пятышев, переводя взгляд на Шошина.

— Известно, гадина! — крикливо, запальчиво ответил Шошин. — Чует, что подошел конец, вот и взбесился, как зверюга! Видишь, как блестят глазищи? Он же, сволочь, хотел меня силком в полицаи назначить, да не вышло! А вот увидел в отряде и давай брызгать слюной! Известно, гадина!

— Это ты гадина! — взвизгнул Лозневой.

— Замолчь! — крикнул на него Пятышев.

— Он все время, гад, вот так! — У Шошина нервно дергалось землистое, не по годам старое лицо. — Он все время гавкает тут. Мне, говорит, конец, да и вам всем крышка! И разное подобное. Теперь вот скажи: могу я после этого сидеть с ним, а? Не могу! Нет моего терпения! Ни одной минуты не могу я сидеть рядом с этой сволочью!

— Обожди, не кричи! — остановил его Пятышев. — Ты же знаешь, что посадил тебя командир отряда. Как я могу отменить его приказ?

— А как мне сидеть здесь? Где такой закон: партизану сидеть под арестом вместе с предателем? Нет такого закона! Освободится место, тогда и отсижу. Куда я денусь?

— Нет, Шошин, не кричи, это бесполезно!

— Тогда посадите меня в другое место!

— А куда? К себе в карман?

— Значит, мне терпеть, да?

— Ну и терпи, не сдохнешь за ночь!

Пятышев повернулся и вылез из бани.

— У-у, ид-диот! — яростно прошептал Лозневой.

Шошин присел на лавку у каменки. У него вздрагивали почти черные губы.

— За что?

— Не сумел! Не добился!

— Я сделал все, что мог…

— Врешь, не все! Думай!

— Да что я могу сделать?

— Думай! Не выручишь, тебя выдам!

— Меня? — вздрогнув, переспросил Шошин.

— Погибать, так вместе!

Шошин с ужасом понял, что ему тоже пришел конец, и пришел так нежданно-негаданно. "Да, выдаст! Выдаст! — решил он, леденея от ужаса. Теперь ему все равно…" Опасливо озираясь на дверь, он попросил почти беззвучно и слезно:

— Не губи! Какая тебе выгода!

— Спасай! Спасай, а то выдам!

Застонав от горя, Шошин свалился на каменку и в ту же секунду неожиданно для себя принял единственно возможное теперь решение. Нащупав под своей грудью камень-голыш, он вдруг круто обернулся и, не успел Лозневой отшатнуться, с диким воплем ударил его по голове, вложив всю силу в этот удар, суливший спасение от верной гибели.

VII

Неожиданно для многих Степан Бояркин, появившись на следующее утро в избушке лесника, проявил очень большой интерес к обстоятельствам убийства Лозневого. Командир отряда даже не скрывал своего гнева в отношении тех, кто не принял необходимых мер для его охраны. Больше всего он кричал, конечно, на Пятышева и в заключение сместил его с должности командира сторожевого поста. Все поняли: волостной комендант полиции нужен был Степану Бояркину, вероятно, в связи с боевыми планами на ближайшее время.

С Афанасием Шошиным беседа длилась долго.

Посадив три дня назад Шошина под арест за браконьерство, Степан Бояркин послал надежного человека в Заболотье с задачей разузнать о бывшем леснике все, что можно. Оказалось, что Шошин, присланный в Заболотье из лесничества, несколько последних лет одиноко жил в лесу, колхозники встречались с ним редко и ничего плохого сказать о нем не могли. Колхозникам известно было, что Шошин отказался служить в полиции и, боясь преследования, решил уйти к партизанам… Все это полностью подтверждало рассказ Шошина о себе. Кстати, таких случаев, когда наши люди, отказавшись служить в полиции и боясь расправы, бежали в леса, было немало. Таким людям никто не отказывал в доверии. Какие же были особые основания не доверять Шошину?

Степану Бояркину показалось странным, что бывший лесник легко забыл и нарушил широко известный государственный закон, охраняющий лосей. Но и это не давало еще права заключить, что Шошин — чужой человек… Он осознал свою вину и просил простить его, — ведь он убил лосиху только потому, что всей душой болеет за партизан… Почему же не могло быть именно так?

Шошин утверждал, что Лозневого он убил в большой горячке. Ведь он требовал, чтобы его не оставляли наедине с предателем и врагом народа. Это всем известно. Когда Пятышев отказал ему в просьбе и оставил в бане, Лозневой стал говорить разные подлые слова о партизанах, о том, что все равно их уничтожат немцы, и даже плюнул ему в лицо. Тогда он не выдержал: у него очень плохие нервы. Он даже не помнит, как в горячке схватил камень и ударил предателя… В самом деле, какой партизан мог спокойно снести плевок предателя в лицо?

Народ справедливо говорит: на бедного Макара все шишки валятся. Все эти события могли действительно одно за другим свалиться на Шошина.

И все же происшествия с Шошиньм очень насторожили и озадачили Степана Бояркина. Что было делать с ним? Еще раз наказать? Но как? И что скажут партизаны, если Шошин пострадает за предателя, которого все равно не сегодня, так завтра надо было расстрелять? Не так-то легко давалось решение. Бояркин решил посоветоваться по этому вопросу с Ворониным, а пока не спускать глаз с Шошина…

Злясь на Шошина, не зная, как наказать его, Бояркин охотно принял совет заставить его одного выдолбить в окаменелой от стужи земле могилу и зарыть Лозневого. Это было все же каким-то наказанием: и землю долбить тяжело, и возиться с мертвецом неприятно… Но Афанасий Шошин с радостью пошел рыть могилу, хотя и знал, что придется поработать до седьмого пота. Он правильно рассудил: побыстрее похоронить Лозневого — и концы в воду. Все очень скоро забудут о предателе.

…Когда могила была вырыта, к Шошину подошел Костя и, постояв минутку, неожиданно предложил:

— Помочь?

— Помоги, если хочешь…

Они приволокли застывший окровавленный труп Лозневого и сбросили в могилу, — он лег носом в землю, Взяв в руки лопату. Костя остановился у края могилы, подержал взгляд на Лозневом, — видно, только затем и пришел, чтобы посмотреть, как он будет валяться в безвестной могиле… Потом сказал задумчиво:

— У любой собаки — собачья смерть.

— Да, это так, — невнятно пробормотал в ответ Шошин, думая, что промолчать нельзя было.

— Жаль, не мне довелось его хлопнуть!

— Тоже бы не стерпел? Вот я и говорю…

— Ну, начали!

Ночью свежим снегом замела могилу вьюга, и с той поры навсегда пропал след предателя на земле…

VIII

…Дивизия Бородина бесстрашно встретила врага на скирмановских рубежах. Немецко-фашистские войска атаковали ее яростно и злобно. Но они не могли опрокинуть ее и перерезать Волоколамское шоссе. Дивизия Бородина точно вросла в землю, и любой огонь был бессилен выжечь ее с занимаемых позиций.

Утром 18 ноября стало известно, что Советское правительство присвоило дивизии Бородина, в числе других, звание гвардейской. После этого дивизия Бородина еще два дня стойко, беззаветно отражала удары врага на скирмановских рубежах. Только в ночь на 20 ноября, по приказу Рокоссовского, она оставила свои позиции.