Дон Кихот - Мигель Сервантес Сааведра

На этом Санчо и закончил свою речь. Дон Кихот все время боялся, как бы его верный оруженосец не наболтал глупостей. Увидев же, что Санчо говорит вполне пристойно и разумно, он возблагодарил в своем сердце господа бога.

Герцог обнял Санчо и выразил сожаление, что Санчо так скоро покинул свое губернаторство. Впрочем, он обещал позаботиться о том, чтобы Санчо получил в его владениях какую-нибудь другую должность, более доходную и менее обременительную. Герцогиня также обняла Санчо и велела хорошенько его угостить, ибо вид у него был крайне жалкий и измученный.

Санчо быстро успокоился после перенесенных им волнений, отоспался, отъелся и был очень доволен, что очутился снова в замке, сохранив милостивое расположение сеньоры герцогини.

Что же касается Дон Кихота, то наш рыцарь начал уже тяготиться праздной жизнью.

Ему казалось, что он совершает тяжкий проступок, проводя время в пирах и развлечениях, которые в честь странствующего рыцаря устраивала герцогская чета. Он боялся, что ему придется отдать строгий отчет небу за эту праздность. Поэтому в один прекрасный день он попросил у хозяев разрешения покинуть их гостеприимный замок. Герцог и герцогиня выразили глубокое огорчение, но уступили его желанию. Герцогиня отдала Санчо письмо его жены, и он, проливая над ним слезы, сказал:

— Кто мог подумать, что великие надежды, порожденные в сердце моей жены Тересы Пансы известием о моем губернаторстве, кончатся тем, что я снова стану спутником моего господина Дон Кихота Ламанчского в его опасных странствиях? Но все-таки я рад, что моя Тереса поддержала нашу честь, послав герцогине желудей. Теперь никто не посмеет назвать ее неблагодарной. Радуюсь я и тому, что этот подарок никак нельзя назвать взяткой. Когда он был послан, я еще правил островом, и вполне понятно, что получающий милость отплачивает за нее хотя бы безделицей. Ничем другим мы не могли отблагодарить ваши милости: голым я принял губернаторство и голым покинул свою должность. И потому с чистой совестью, — а это уже не мало, — я могу сказать: ничего я не выиграл и ничего не проиграл. — Так утешал себя Санчо.

Наконец настал день отъезда. Дон Кихот, еще накануне простившись с герцогом и герцогиней, выехал рано утром в полном вооружении на площадь перед замком. Все население замка во главе с герцогской четой собралось на галерее, чтобы посмотреть на него в последний раз. Санчо сидел довольный-предовольный на своем сером, с дорожной сумкой и чемоданом. Герцогский майордом потихоньку от Дон Кихота вручил ему перед расставанием тяжелый кошелек с двумя сотнями золотых эскудо. Санчо сиял от радости и приветливо раскланивался на все стороны.

А Дон Кихоту не терпелось покинуть замок. Он поклонился герцогской чете и, повернув Росинанта, выехал из ворот замка. Наш рыцарь почувствовал новый прилив сил и бодрости, едва он очутился в открытом поле. С радостью думая о предстоящих опасных приключениях и рыцарских подвигах, он обернулся к Санчо и воскликнул:

— Свобода, Санчо, — величайшее из всех благ, какие небо даровало людям. С ней не могут сравниться все сокровища, таящиеся в недрах земли или в глубинах моря. Ради свободы, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью. Напротив, плен — худшее из всех зол, постигающих человека. Ты видел, Санчо, пышный прием, оказанный нам герцогом. Так вот: среди всей этой роскоши и изобилия, сидя за столом, ломившимся от лакомых блюд и тонких вин, я иногда — так мне казалось — терзался муками голода и жажды. Ибо я не мог свободно и непринужденно наслаждаться всеми этими благами. Чужой хлеб всегда горек, и обязательства, налагаемые благодеяниями и милостями, — тяжкие оковы для возвышенной души. Счастлив тот, кому небо послало кусок хлеба, за который он не обязан никому, кроме самого себя.

— А все-таки, — ответил Санчо, — нам следует быть благодарными за кошелек с двумя сотнями эскудо, что вручил мне дворецкий на прощание. Я сохраню его на всякий случай. Ведь не всегда мы будем встречать замки, где нас угощают. Бывает, что мы попадаем в гостиницы, где нас колотят. — С этими словами Санчо покрепче прижал к своей груди кошелек с деньгами и погнал осла.

Глава 54, повествующая о приключениях, испытанных Дон Кихотом на пути в Барселону

Наши друзья так долго прогостили в замке герцога, что опоздали на турнир в Сарагосу и теперь решили отправиться в Барселону, где готовились пышные празднества. Первые дни пути обошлись без всяких приключений. Мирно и спокойно ехали они по большой дороге. В полдневный жар они наслаждались прохладой и отдыхом на берегу какого-нибудь ручья в тени развесистых деревьев, а на ночь искали пристанища в придорожных гостиницах и на постоялых дворах. Такое путешествие было особенно по сердцу Санчо. Но и Дон Кихот, казалось, не слишком тосковал по необычайным и опасным приключениям. Верный оруженосец с удивлением замечал, что господин его как будто несколько угомонился. Он уже не принимал гостиницы за великолепные замки, а трактирщиков за знатных рыцарей, не вмешивался в ссоры и драки постояльцев и с равнодушием взирал на встречных путников. Мрачный и сосредоточенный, совершал он путь, не обращая внимания на болтовню Санчо. Казалось, нашего рыцаря поглощала одна мысль, терзала одна забота. А какая это была мысль и забота, читатель сейчас узнает.

Однажды, а было это на пятый или шестой день пути, они расположились отдохнуть на берегу чистого, прозрачного ручья, протекавшего в прохладной тени развесистых деревьев. Санчо расседлал Росинанта и серого и пустил их пастись на воле; затем он поспешил к своей привычной кладовой — дорожной сумке — и вынул то, что он называл «жарким». Дон Кихот сидел мрачный и молчаливый и не начинал есть. А Санчо из скромности не решался первым дотронуться до пищи и все ждал, когда его господин приступит к делу. Но, видя, что тот погружен в задумчивость, Санчо, не говоря ни слова и презрев все правила, принялся уплетать хлеб и сыр.

— Ешь, дружок Санчо, — сказал Дон Кихот, — поддерживай свою жизнь, а мне предоставь умереть под тяжестью моих мыслей, под ударами жестокой судьбы. Я, Санчо, рожден, чтобы жить, играя со смертью, а ты — чтобы умирать, хватаясь за жизнь. Если хочешь убедиться в правдивости моих слов, посмотри, каким я изображен в напечатанной обо мне и моих подвигах книге. Я отважен в боях, учтив в поступках, уважаем знатью, любим девушками. И что же? Козни злых волшебников по-прежнему тяготеют надо мной, и я пока бессилен против них. Свет моей души, моя дама, прекрасная Дульсинея остается околдованной и в обличье уродливой, грубой крестьянки томится в недрах таинственной пещеры. От этой мысли у меня тупеют резцы, слабеют коренные зубы, отнимаются руки и пропадает всякая охота есть. Я способен уморить себя голодом, погибнуть самой ужасной смертью.

— Видно, — ответил Санчо, не переставая торопливо жевать, — ваша милость не одобряет пословицы: с сытым брюхом и умирать легче. Ну, а что до меня, — я не собираюсь доводить себя до смерти. Лучше уж я поступлю, как башмачник, который натягивает зубами кожу до тех пор, пока она не дойдет до места. Так и я — питаясь, буду тянуть жизнь до положенного ей небом предела. Знайте, сеньор, что нет безумия хуже, чем нарочно доводить себя до отчаяния, как это делает ваша милость. Послушайте меня: сначала поешьте, а потом поспите на этом зеленом тюфяке из травы, и вы увидите, что вам полегчает.

— Ах, Санчо, — возразил печально Дон Кихот. — Видно, ты не хочешь догадаться, к чему клонится моя речь. О, если бы ты согласился исполнить мою просьбу! Тогда мне сразу станет гораздо легче, и печаль моя уменьшится. Вот о чем я прошу тебя. Пока, послушавшись твоего совета, я вздремну немного, ты возьми поводья Росинанта, отойди в сторону и нанеси себе по голому телу триста-четыреста ударов в счет тех трех тысяч, которые должны послужить выкупом за освобождение Дульсинеи. Подумай, как прискорбно, что над бедной сеньорой по твоей милости и слабости все еще тяготеют злые чары.

— Ну, на этот счет многое можно сказать, — спокойно ответил Санчо. — Давайте сначала выспимся хорошенько, а там виднее будет. Знайте, ваша милость, что хлестать себя очень тяжело, особенно когда удары попадают на тощее, неупитанное тело. Пусть сеньора Дульсинея малость потерпит. Скоро она увидит, как я себя всего исполосую. Пока человек жив, он еще не умер. Я этим хочу сказать, что я еще жив, а раз я жив, то непременно исполню обещанное. Даю вам в этом слово.

Дон Кихот повеселел, услышав клятву Санчо. Он закусил немного, а Санчо наелся до отвала. Затем наши друзья прилегли вздремнуть, предоставив двум неразлучным товарищам — Росинанту и серому — свободно пастись на лужке, покрытом густой травой.

Проспали они довольно долго, и день уже склонился к вечеру, когда они снова двинулись в путь. Как они ни торопились, они не успели засветло добраться до гостиницы или постоялого двора. Темная, непроглядная ночь настигла их в густом лесу, не то дубовом, не то пробковом — у автора нет точных сведений об этом. Господин и слуга спешились и расположились на ночлег под сенью деревьев. Санчо, успевший в этот день плотно закусить, едва улегся, как сейчас же проскочил в ворота сна. Но Дон Кихот, вздремнувший днем, никак не мог заснуть. Мучительные думы терзали его голову, а встревоженное воображение переносило бедного рыцаря в тысячу различных мест. То ему казалось, что он снова находится в пещере Монтесинос, то представлялось, как Дульсинея превращается в крестьянку, прыгает и садится на ослицу; в его ушах снова звучали слова мудрого Мерлина, указавшего единственное средство для освобождения Дульсинеи из-под власти злых волшебников. Он думал о нерадивости и бессердечии оруженосца Санчо, который за все время нанес себе, по счету Дон Кихота, всего-навсего пять ударов.