Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри

Уличный художник из-под своего маленького навеса наблюдал зловещее прибытие грузовиков, людей и техники. Когда Малколм объявил ему новость, он съежился, собрал свои краски, кисти, коробочки, собственные пожитки, сложил их кучей во дворе и уселся, скрестив под собой ноги, не в состоянии мобилизовать хоть малую толику тех жизненных ресурсов, которые в старые времена питали его скитания.

Нехотя Малколм отдал рабочим приказ начинать. Хлипкий навес был сметен с дороги; установлены теодолиты, треноги и нивелиры, чтобы демаркировать требуемые территории. Как выяснилось, мелия попадала в границы нового муниципального землеотвода и мешала будущему строительству. Двоих рабочих послали спилить дерево. С машин сгружали все новое оборудование; геодезисты щурились в свои приборы, указывая руками то туда, то сюда; а Малколм отправился искать иранский ресторан, который мог бы доставлять чай для бригады.

Тем временем на улицу вступила морча с транспарантами и плакатами. Скандирование лозунгов стало доноситься поверх городских шумов, а вскоре и сами демонстранты появились в поле зрения, поглазеть на шествие собралась толпа.

Участникам морчи чуть было не запретили шествие с рабочими инструментами, потому что младший полицейский инспектор, командовавший подразделением, выделенным обеспечивать порядок в колонне, классифицировал их как потенциальное оружие. Но организаторы морчи взяли верх: Ганди-джи, сказал Пирбхой, появлялся на общественных митингах со своим чаркха[329] и обернувшись в кхади[330]. Если полиция британского раджа разрешала это, то с какой стати младший полицейский инспектор Свободной Индии должен поступать иначе? Инструменты участников морчи такое же «оружие», как чаркха Махатмы.

Таким образом, колонне разрешили начать марш. Одна группа в унисон скандировала: «Nahi chalaygi! Nahi chalaygi!» – «Довольно! Так не пойдет!» Другая оптимистично подхватывала: «Муниципалитет ki dadagiri nahi chalaygi!» – «Издевательства и произвол муниципалитета не пройдут!»

Старый добрый лозунг любой демонстрации: gully gully may shor hai, Congress Party chor hai[331], доносившийся из всех переулков, – «Партия Конгресса – шайка воров» – тоже был популярен. Но было и несколько сугубо местных. Братья Фернандес, близнецы, державшие небольшую портняжную мастерскую и понимавшие риторическую ценность повторов, держали одинаковые плакаты: «Немедленно обеспечьте нам нормальное водоснабжение!» Механики развернули длинный транспарант более мелодраматического свойства: «Havaa-paani laingay, Ya toe yaheen maraingay!»[332] – вариация лозунга «Дайте мне свободу или дайте мне смерть»[333] с заменой «свободы» на «воздух-и-воду».

Работники кинотеатров раздобыли старую афишу фильма «Страна, в которой течет Ганг» и модифицировали ее в «Страна, где течет Ганг и переливается через край канализация». Лицо главного персонажа немного изменили: его ноздри были зажаты прищепкой, а поверх фамилий актеров, актрис, режиссера, продюсера, сценариста и музыкального редактора наклеили фамилии муниципальных чиновников и ведущих политиков.

«Nahi chalaygi! Nahi chalaygi!» – все громче звенело над колонной по мере того, как она приближалась к Ходадад-билдингу. Малколм, его мукадам[334], рабочие и геодезисты, отложив свои орудия, выстроились вдоль тротуара. Из окон офисных башен высовывались люди, лавочники убирали с улицы свой товар, и вся деловая активность на улице приостановилась, все наблюдали за шествием.

Демонстранты поравнялись со стеной. Здесь в их лозунги влилась свежая жизненная сила. Под взглядами множества невольных зрителей шаг марширующих сделался четче, а жесты обрели дополнительную страстность.

Внезапно один из руководителей морчи, трижды ударив в медный поднос Пирбхоя, подал знак колонне остановиться. Поднос был выбран из множества других средств оповещения: удар монтировкой по колесному диску, серебряный звонок-колокольчик со стола доктора Пеймастера, барабан местного владельца дрессированной обезьяны, пронзительная дудочка заклинателя змей были отвергнуты, поскольку не выдерживали сравнения с величественной гулкостью Пирбхоева подноса.

Звучные раскаты троекратного удара повисли в воздухе, как райские птицы, сверкающие над головами участников шествия.

– Братья и сестры! – послышался вдохновенный голос одного из предводителей колонны. Он поднял руки, взывая к тишине, и повторил: – Bhaiyo aur baheno![335] – Колонна стихла. – Вы спрашиваете, почему мы остановились здесь, не дойдя до здания администрации? Я вам отвечу: существует ли место лучшее, чем эта священная стена чудес, чтобы сделать паузу и поразмыслить над нашей целью? Это стена богов и богинь. Стена индуистов и мусульман, сикхов и христиан, парсов и буддистов! Святая стена, стена, у которой каждый, независимо от вероисповедания, может вознести свою мольбу! Так давайте же возблагодарим небеса за прошлые успехи! Попросим благословения наших предстоящих усилий! Помолимся за то, чтобы, достигнув пункта назначения, мы достигли бы и своей цели! Помолимся за то, чтобы в духе правды мы, не применяя насилия, победили своих врагов!

Процессия одобрительно взревела и бросилась к стене. Муниципальные рабочие расступились, освободив проходы к каждому из портретов. У изображения Заратустры оказался только один человек, доктор Пеймастер. Самая длинная очередь стояла к Лакшми, богине благополучия. Коленопреклонения, земные поклоны, молельное складывание рук и бормотание, закрывание глаз, громкие мольбы, восхваления – все исполнялось с истовостью. Многие в завершение оставляли монету-другую.

Глядя на все это, один из рабочих сказал:

– Поберегите свои деньги, яар, стена скоро будет разрушена.

Разрушена! Слово прокатилось по колонне и просочилось в толпу зрителей. Стену разрушат? Недоверие перешло в возмущение, а потом в гнев, обратившийся мощной приливной волной, которая хлынула к берегу с такой силой, что задрожала земля.

– Этого не может быть! – ревела эта волна десятью тысячами голосов, вибрировавших от ярости. – Стену Богов и Богинь нельзя снести! Мы проследим за тем, чтобы никто и пальцем не коснулся наших божеств! Мы защитим их – если понадобится, собственной кровью!

Ситуация накалялась, и организаторы марша немедленно призвали Малколма.

– Это правда, – спросили его, – что ваши люди должны сломать стену и уничтожить изображения наших богов и богинь?

Малколм не был приучен увиливать. Он коротко кивнул. Колонна снова взревела угрожающим ураганом. Сомнений не оставалось: сатанинский замысел только что подтвердился! Но руководители колонны одним ударом медного гонга восстановили тишину.

– Друг мой, – сказал главный организатор Малколму. – То, что вы говорите, глупо. Глупо, потому что этого нельзя делать. Это место молитв и поклонения. Подумайте сами. Этого нельзя изменить ни по чьему-то желанию, ни даже по приказу каких бы то ни было властей. Посмотрите на эти изображения Брахмы, Вишну и Шивы. Посмотрите на Раму и Ситу, Кали Мату, Лакшми, Иисуса Христа, Гаутаму Будду, Саи Бабу. Для любой религии это место – свято.

Колонна одобрительно зашумела, зрители зааплодировали, а главный организатор, пользуясь моментом, продолжил:

– Посмотрите на Натараджу и Сарасвати, Гуру Нанака и святого Франциска Ассизского, на Заратустру и Годавари Мату, на все эти изображения мечетей и церквей. Как вы можете разрушить такое святое место? – Он заметил маленький серебряный крестик на шее Малколма. – Вы – добропорядочный человек. Встаньте на колени перед