Сталин и писатели Книга первая - Бенедикт Сарнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут сразу бросается в глаза, что эта автохарактеристика мнимого автора поэмы — Конрада Роткемпфера — почти буквально совпадает с той автохарактеристикой, какую Демьян некогда выдал самому себе:
Мой голос огрубел в боюИ стих мой… блеску нет в его простом наряде…Мой твердый четкий стих — мой подвиг ежедневный.Родной народ, страдалец трудовой,Мне важен суд лишь твой,Ты мне один судья прямой, нелицемерный!Ты, чьих надежд и дум я выразитель верный,Ты, темных чьих углов я — «пес сторожевой».
Тождество мнимого автора с подлинным автором поэмы устанавливается, таким образом, сразу, — с самых первых ее строк. И далее — так же очевидно тождество той реальности, которую изображает в своей поэме мнимый ее автор, с той реальностью, в которой живет его советский двойник:
Я говорю: фашистский ад. Одначе,Фашистами зовется он иначе.Они кричат, родной позоря край:Фашистский рай!Фашистский рай. Какая тема!Я прохожу среди фашистского эдема,Где радость, солнце и цветы.Где над просторами цветущей ржи, пшеницы,Перекликаются вечерние зарницы,Где благоденствуют и люди, и скоты,И птицы.Чем не эдем?Настало житие божественно-благое.Поэты пишут так. Меж тем,В народной глубине — там слышится другое…
А речи тайные послушать у народа —Все получается как раз наоборотФашистский ад давно пора похерить!Кому же верить?Словечко вякнешь невпопад,Тебе на хвост насыплют соли.Фашистский рай — народный ад?Так, что ли?
Все это было настолько прозрачно, что не увидеть в этом изображении «фашистского рая» аллюзию на рай советский было просто невозможно. А в строчках «Словечко вякнешь невпопад, тебе на хвост насыплют соли», — уже впрямую, без всяких аллюзий, звучало нечто личное, автобиографическое. (Недаром Мехлис в своем донесении их особо отметил.)
Не раскусить этот нехитрый Демьянов ход было невозможно. И Сталин, разумеется, его раскусил. О чем прямо дал понять автору:
ЗАПИСКА И.В. СТАЛИНА
ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ «ПРАВДЫ»
Л.З. МЕХЛИСУ О БАСНЕ Д. БЕДНОГО
«БОРИСЬ ИЛИ УМИРАЙ»
20 июля 1937 г.
Тов. Мехлис!
На Ваш запрос о басне Демьяна «Борись иль умирай» отвечаю письмом на имя Демьяна, которое можете ему зачитать.
Новоявленному Данте, т.е. Конраду, то бишь… Демьяну Бедному.
Басня или поэма «Борись иль умирай», по-моему, художественно-посредственная штука. Как критика фашизма, она бледна и неоригинальна. Как критика советского строя (не шутите!), она глупа, хотя и прозрачна.
Так как у нас (у советских людей) литературного хлама и так не мало, то едва ли стоит умножать залежи такого рода литературы еще одной басней, так сказать…
Я, конечно, понимаю, что я обязан извиниться перед Демьяном-Данте за вынужденную откровенность.
С почтением
И. Сталин.
(Большая цензура. Стр. 476—477.)Мехлис, конечно, эти Демьяновы аллюзии тоже разгадал. Но впрямую сказать, что под «фашистским раем» баснописец подразумевает наш, советский «рай», — побоялся. А Сталину бояться было нечего и некого. Так что удивляться тому, что он не скрыл от Демьяна, что хорошо понял суть его «своеобразного художественного приема», не приходится. Удивляться надо тому, что он сделал это в такой мягкой, я бы даже сказал, благодушной форме. Лишь слегка погрозил Демьяну пальцем: «Не шутите».
Демьян, конечно, намек понял, но почел за благо прикинуться непонимающим:
МЕХЛИС — СТАЛИНУ О ПОСЕЩЕНИИ
ДЕМЬЯНОМ БЕДНЫМ РЕДАКЦИИ «ПРАВДЫ»
21 июля 1937 г.
ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ
В ночь на 21 июля в редакцию был приглашен Демьян Бедный в связи с его «поэмой» «Борись или умирай». Я выполнил поручение ЦК и прочитал ему Ваше письмо.
Прикидываясь дурачком, Демьян говорил:
— Я либо сумасшедший, либо кляча. Стар, не понимаю.
Он всячески пытался представить, что речь в «поэме» идет о конине, о хлебе и т.п. вещах, но отнюдь не о чем-либо другом.
— Придется, — говорил он, — поехать в деревню, поливать капусту, — выражая этим мысль, что писать ему нельзя.
Демьяна, видимо, кто-то серьезно опутал.
Л. МЕХЛИС
Завершая сюжет этим письмом, я хотел было уже заключить, что тем дело и кончилось. Но это было бы неправильно. И не только потому, что спустя год Демьяна все-таки исключили из партии.
Последняя фраза этого письма наверняка произвела на Сталина именно то впечатление, на которое Мехлис рассчитывал: он хорошо знал своего Хозяина. Предположение, что «Демьяна кто-то хорошо опутал», означало, что прикидывающийся дурачком баснописец, по-видимому, сохранил свои связи с какими-то недобитками из бывших оппозиционеров, превратившихся в банду убийц и шпионов. Так что фразочка эта — да и вся эта история — могла оказаться для Демьяна чреватой куда более крупными неприятностями, чем те, которыми он в конце концов отделался.
В том своем письме Демьяну, которое обозначило конец их добрых отношений, Сталин, между прочим, обронил такую многозначительную фразу:
Как Вы наивны и до чего Вы мало знаете большевиков.
На самом деле большевиков Демьян знал очень даже неплохо. Во всяком случае, былую свою наивность (если таковая некогда и была ему присуща) к тому времени, о котором у нас сейчас идет речь, он уже давно утратил.
Весьма красноречиво об этом свидетельствует, например, такое небольшое его стихотворение:
От канцелярщины и спячкиЧтобы избавиться вполне,Портрет товарища ЗемлячкиПовесь, товарищ, на стене.
Бродя в тиши по кабинету,Молись, что ты пока узналЗемлячку только по портрету —Куда страшней оригинал.
Землячка (Розалия Самойловна Самойлова, девичья фамилия — Залкинд) была одной из немногих большевиков-«искровцев» (она вступила в РСДРП в 1896 году), не уничтоженных Сталиным. И, кажется, единственной из уцелевших осколков «ленинской гвардии», до последнего дня занимавшей ответственные партийно-государственные посты. В 1939—1943 гг. она была заместителем председателя СНК СССР, затем заместителем председателя КПК при ЦК ВКП(б).
Такая «непотопляемость» Р.С. Землячки, конечно, не могла быть делом случая или простого везения. Были, надо полагать, у нее такие качества, которые Сталин не мог не оценить. Одно из них нам известно.
Когда после Перекопа красные овладели Крымом, было объявлено во всеобщее сведение, что пролетариат великодушен, что теперь, когда борьба кончена, предоставляется белым на выбор: кто хочет, может уехать из РСФСР, кто хочет, может остаться работать с советской властью. Мне редко приходилось видеть такое чувство всеобщего облегчения, как после этого объявления: молодое белое офицерство, состоявшее преимущественно из студенчества, отнюдь не черносотенное, логикой вещей загнанное в борьбу с большевиками, за которыми они не сумели разглядеть широчайших народных трудовых масс, давно уже тяготилось своей ролью и с отчаянием чувствовало, что пошло по ложной дороге, но что выхода на другую дорогу ему нет. И вот вдруг этот выход открывался, выход к честной работе в родной стране…
Вскоре после этого предложено было всем офицерам явиться на регистрацию и объявлялось: те, кто на регистрацию не явятся, будут находиться вне закона и могут быть убиты на месте. Офицеры явились на перерегистрацию. И началась бессмысленная кровавая бойня. Всех явившихся арестовывали, по ночам выводили за город и там расстреливали из пулеметов. Так были уничтожены тысячи людей…
Всем было известно, что во главе этой расправы стояла так называемая «пятаковская тройка»: Пятаков, Землячка и Бела Кун.
(В. Вересаев. Литературные портреты. М. 2000. Стр. 484-485.)Тройка эта была послана в Крым, как объяснил потом Вересаеву Дзержинский, «с совершенно исключительными полномочиями».
— Но мы не могли думать, — добавил он, — что они так используют эти полномочия.
Расстреляно было, по одним сведениям, тридцать, по другим — семьдесят тысяч человек.
Демьян, знавший Землячку «не только по портрету», наверняка мог бы еще много чего добавить к сложившемуся под впечатлением этого рассказа Вересаева нашему представлению о характере этой страшной женщины. Так что уж говорить о его знании Сталина! Можно не сомневаться, что, обращаясь к тем, кому посчастливилось не знать Хозяина лично, он с куда большим основанием, чем о Землячке, мог бы сказать о нем:
