Любовники и лжецы. Книга 1 - Салли Боумен

Джини присмотрелась к открытке повнимательнее и тут ее осенило: ну конечно же, Якоб! Она тут же вспомнила столь ненавистную ей частную школу с ее уроками латыни и истории. Латинская форма имени Джеймс была Якобус. Ее даже использовали британские короли Джеймс I и Джеймс II. «Jacobus Rex» – величали они себя.

«Хитро, – подумала Джини, – очень хитро!» Однако даже если этот текст представлял собой некое зашифрованное послание, она все равно была не в состоянии его разгадать. Какое из предложений содержало скрытый смысл, а какие были написаны только ради маскировки? Указание на Оксфорд казалось ей вполне логичным, упоминание о трех книгах, оставленных Макмалленом на письменном столе, тоже. Но что означало «перечитать»? Имела ли какое-то значение ссылка на итальянскую кухню? В недоумении Джини вынула лист бумаги с цифрами, найденный ею в квартире Макмаллена. Она посмотрела на цифры, припомнила три книги и снова взглянула на открытку. Одной из книг была «Оксфордская антология современной поэзии». Снова Оксфорд, и еще один Мильтон, если припомнить книгу, найденную ею в Венеции. Мильтон, Оксфорд и роман Карсон Маккалерса. «Возможно, первая группа чисел представляет собой отсылку к определенным страницам в этих книгах, – подумала девушка, – а вторая – порядковый номер слов на странице». Впрочем, даже если она угадала, то проверить ее правоту прямо теперь все равно не представлялось возможным. Где сейчас взять эти книги! Нет, все должно быть проще. Джини просидела за столом битый час, пока не почувствовала, что у нее плавятся мозги.

В полночь она бросила это занятие. Оставив все лампы в гостиной гореть, – так ей было спокойнее, – она отправилась спать.

И все же Джини никак не могла уснуть. Из двери в гостиную пробивался свет. Джини лежала в полутьме, а Наполеон свернулся клубочком у нее в ногах. Она смотрела в потолок, в ее мозгу хороводом кружились мысли, связанные с загадочной историей американского посла. Она видела то медные пуговицы на пиджаке Фрэнка Ромеро, то бледное, искаженное лицо Лиз Хоторн, возвращалась мысленно к первой беседе с Николасом Дженкинсом и к фразе, которую он тогда произнес.

«Налицо симптомы маниакальной одержимости», – сказал он. «Не очень утешительная формулировка», – подумала Джини. В свое время ей приходилось беседовать с несколькими людьми, которых вполне можно было бы назвать одержимыми, даже сумасшедшими, и теперь она представила их себе. Один, к примеру, отбывал пожизненное заключение в Бродмурской тюрьме для душевнобольных преступников. До этого он жил со своей собакой в квартире в Северном Лондоне и имел привычку фотографироваться в обнимку с трупами своих жертв прежде, чем расчленить их и избавиться от останков.

Этот человек неизменно придерживался определенных правил: все его жертвы были юношами до двадцати пяти лет, белыми, темноволосыми, всех их он находил в одном и том же баре и только по субботним вечерам.

Или, например, женщина, твердо верившая, что в нее без ума влюблен знаменитый хирург. Они и виделись-то всего два раза, и то на научных конференциях, но врач имел неосторожность ответить на одно из ее писем, желая объяснить женщине, что любит свою жену, детей и предан семье. Она тоже была одержимой и обратилась к Джини по собственной инициативе. Женщина хотела, чтобы Джини поведала миру, что этот выдающийся человек на самом деле является лжецом и мошенником. С холодным негодованием она продемонстрировала молодой журналистке любовные письма, полученные ей от хирурга. Они были написаны ее собственной рукой… Джини была уже готова пожалеть несчастную женщину, но хирург напугал ее, рассказав, что как-то раз «жертва» тайком проникла к нему в дом и изрезала ножом все его костюмы, превратив их в полоски ткани.

Так что у Джини уже имелся кое-какой опыт общения с ненормальными, и воспоминания о нем отнюдь не способствовали крепкому и здоровому сну. Одержимость, сумасшествие подчиняли всю жизнь человека одной навязчивой идее, начисто стирая все другие события, привязанности, устремления. Говорить с сумасшедшим было равнозначно тому, чтобы шагнуть в зеркало и наблюдать оттуда перевернутую жизнь. Всех этих людей, с которыми пришлось иметь дело Джини, объединяло одно свойство: глядя на них, ни за что нельзя было сказать, что они безумны. Если вы не знали этого, они казались вам совершенно обычными людьми и ничем не отличались от сотен других, с которыми ежедневно встречаешься повсюду – в метро и супермаркетах. Они лгали со спокойной убежденностью, поскольку искренне верили: их ложь это и есть самая настоящая правда.

Так, может быть, и Лиз Хоторн лгала ей сегодня вечером? Джини не могла с уверенностью ответить на этот вопрос. А сам Хоторн? Кем он был в прошлую субботу: искусным лицедеем или самим собой? И вновь она терялась в догадках. Однако, помимо всех аргументов Паскаля, помимо улик, которых становилось все больше, был еще один факт, и он также неоспоримо свидетельствовал против Хоторна: знаменитые и могущественные люди сами очень часто вполне осознанно ставили под угрозу свою карьеру. Свидетельства тому появлялись в газетах чуть ли не каждый день. Именно этот феномен они с Паскалем обсуждали в кафе в Венеции, и именно он в последнее время обеспечивал фотографа нескончаемым валом работы. Как же еще можно объяснить ситуацию, когда известный человек, потративший всю жизнь на построение своей карьеры, добившийся громкого успеха, ставит все это на карту ради одной ночи, проведенной с проституткой, ради романчика с болтливой актрисой, которая, выпрыгнув из его постели, бежит прямиком в какую-нибудь желтую газетенку? Чем еще можно объяснить поведение человека, который публично борется с коррупцией, а затем скрывает от налоговых органов свои доходы или берет взятки?

Когда она задала эти вопросы Паскалю, тот ответил, вздохнув: «Им нравится рисковать. Они испытывают в этом потребность. Возможно, они только тогда могут по-настоящему оценить то, чего сумели добиться, когда чувствуют: одно неверное слово, один неправильный шаг, и все это будет потеряно. Может быть, успех и спокойствие попросту наскучили им. Они словно стремятся к саморазрушению. Да, Джини, я думаю, это именно так».

Джини проснулась в два часа утра. Она села в постели и прислушалась. Их что-то разбудило – и ее, и кота. Наполеон поднял голову и настороженно уставился на Джини. Она услышала, как во дворе скрипнула деревянная ограда. Хрустнула ветка. Джини застыла. Теперь она уже слышала шаги. Медленно и осторожно кто-то приближался к ее окну. Затем звук шагов послышался со стороны двери, ведущей в кухню. Что-то зашуршало, звякнуло, и наступила тишина.