Из дома вышел человек… - Даниил Иванович Хармс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
297
Один человек лёг спать верующим, а проснулся неверующим.
По счастию, в комнате этого человека стояли медицинские десятичные весы, и человек этот имел обыкновение каждый день утром и вечером взвешивать себя. И вот, ложась на кануне спать, человек взвесил себя и узнал, что весит 4 пуда 21 фунт. А на другой день утром, встав неверующим, человек взвесил себя опять и узнал, что весит уже всего только 4 пуда 13 фунтов. «Следовательно», решил этот человек, «моя вера весила приблизительно восемь фунтов».
〈1936–1937〉
298
Два человека разговорились. При чём один человек заикался на гласных, а другой на гласных и на согласных.
Когда они кончили говорить, стало очень приятно – буд то потушили примус.
〈1936–1937〉
299
– Я не советую есть тебе много перца. Я знал одного грека – мы с ним плавали на одном пароходе – он ел такое страшное количество перца и горчицы, что сыпал их в кушанья неглядя.
Он, бедный, целые ночи просиживал с туфлёй в руках…
– Почему? – спросил я.
– Потому что он боялся крыс, а на пароходе крыс было очень много. И вот он бедняжка, в конце концов, умер от бессонницы.
3 января 1938 года.
300
Четвероногая Ворона
Жила была четвероногая ворона. Собственно говоря, у неё было пять ног, но об этом говорить не стоит.
Вот однажды купила себе четвероногая ворона кофе и думает: «Ну вот, купила я себе кофе, а что с ним делать?»
А тут, как на беду, пробегала мимо лиса. Увидала она ворону и кричит ей: «Эй, – кричит, – ты, ворона!»
А ворона лисе кричит:
«Сама ты ворона!»
А лиса вороне кричит:
«А ты, ворона, свинья!»
Тут ворона от обиды рассыпала кофе. А лиса прочь побежала. А ворона слезла на землю и пошла на своих четырех, или, точнее, на пяти ногах в свой паршивый дом.
13 февраля 1938 года.
301
Когда сон бежит от человека, и человек лежит на кровати, глупо вытянув ноги, а рядом на столике тикают часы, и сон бежит от часов, тогда человеку кажется, что перед ним распахивается огромное чёрное окно и в это окно должна вылететь его тонкая серенькая человеческая душа, а безжизненное тело останется лежать на кровати, глупо вытянув ноги, и часы прозвенят своим тихим звоном: «вот ещё один человек уснул», и в этот миг захлопнется огромное и совершенно чёрное окно.
Человек по фамилии Окнов лежал на кровати глупо вытянув ноги, и старался заснуть. Но сон бежал от Окнова. Окнов лежал с открытыми глазами, и страшные мысли стучали в его одервеневшей голове.
8 марта 1938 г.
302
Шапка
Отвечает один другому: «Не видал я их». «Как же ты их не видал, – говорит другой, – когда сам же на них шапки надевал?» «А вот, – говорит один, – шапки на них надевал, а их не видал». – «Да возможно ли это?» – говорит другой, с длинными усами. «Да, – говорит первый, – возможно», – и улыбается синим ртом. Тогда другой, который с длинными усами, пристает к синерожему, что бы тот объяснил ему, как это так возможно – шапки на людей надеть, а самих людей не заметить. А синерожий отказывается объяснять усатому, и кочает своей головой, и усмехается своим синим ртом.
– Ах ты, дьявол ты этакий, – говорит ему усатый. Морочишь ты меня, старика! Отвечай мне и не заворачивай мне мозги: видел ты их или не видел?
Усмехнулся еще раз другой, который синерожий, и вдруг исчез, только одна шапка осталась в воздухе висеть.
– Ах, так вот кто ты такой! – сказал усатый старик и протянул руку за шапкой, а шапка от руки в сторону. Старик за шапкой, а шапка от него, не дается в руки старику. Летит шапка по Некрасовской улице мимо булочной, мимо бань. Из пивной народ выбегает, на шапку с удивлением смотрит и обратно в пивную уходит. А старик бежит за шапкой, руки вперед вытянул, рот открыл; глаза у старика остеклянели, усы болтаются, а волосы перьями торчат во все стороны.
Добежал старик до Литейной, а там ему наперерез уж миллиционер бежит и еще какой то гражданин в сером костюмчике. Схватили они безумного старика и повели его куда то.
Даниил Хармс
21 июля 1938 года
303
Поздравительное шествие
К семидесятилетию Наташи́
Артомонов закрыл глаза, а Хрычов и Молотков стояли над Артомоновым и ждали.
– Ну же! Ну же! – торопил Хрычов.
А Молотков не утерпел и дёрнул стул, на котором сидел Артомонов, за задние нижки, и Артомонов свалился на пол.
– Ах так! – закричал Артомонов, поднимаясь на ноги. – Кто это меня со стула сбросил?
– Вы уж нас извините, – сказал Молотков, – мы ведь долго ждали, а вы всё молчите и молчите. Уж это меня чорт попутал. Очень уж нам нетерпелось.
– Нетерпелось! – передразнил Артомонов. – А мне, пожилому человеку, по́ полу валяться? Эх, вы! Стыдно!
Артомонов стряхнул с себя соринки, приставшие к нему с пола и, сев опять на стул, закрыл глаза.
– Да что же это? А? Что же это? – заговорил вдруг Хрычов, глядя то на Молоткова, то на Артомонова.
Молотков постоял некоторое время в раздумье, а потом нагнулся и дернул задние ножки Артомоновского стула. Артомонов съехал со стула на пол.
– Это издевательство! – закричал Артомонов, – Это уже второй раз меня на пол скидывают! Это опять ты, Молотков?
– Да уж не знаю как сказать, товарищ Артомонов. Просто опять какое то помутнение в мозгу было. Вы уж нас извините, тов. Артомонов! Мы ведь это только от нетерпения! – сказал Молотков и чихнул.
– Пожалеете об этом, – сказал Артомонов, поднимаясь с пола. – Пожалеете, сукины дети!
Артомонов сел на стул.
– Я тебе этого не спущу, – сказал Артомонов и погрозил кому-то пальцем.
Артомонов долго грозил кому то пальцем а потом с〈п〉рятал руку за борт жилета и закрыл глаза.
Хрущёв сразу заволновался:
– Ой! Что же это? Опять? Опять он! Ой!
Молотков отодвинул Хрущёва в сторону и носком сапога выбил стул из под Артомонова. Артомонов грузно рухнул на пол.
– Трижды! – сказал Артомонов шепотом. – Хорошо-с!…
В это время дверь открылась и в комнату вошёл я.
– Стоп! – сказал я. – Прекратите это безобразие! Сегодня Наталии Ивановне исполнилось семьдесят лет.
Артомонов, сидя на полу,
