Доживем до понедельника. Ключ без права передачи - Георгий Исидорович Полонский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лариэль стал убеждать ее: наяву все нормально… спокойно все… это его кабинет, а это он сам, а на столе — его работа, которая, увы, разлучает их… Тут неловкость была: огромный письменный стол был чист и пуст, а принцу казалось важным, чтобы она видела его погруженным в деловые бумаги, — и он предъявил какие-то, как пассажир предъявляет билет, как школьник — дневник… И чуть было не сунул ей окаянную баронову шпаргалку с перечнем ее ошибок, промахов, «опечаток»… Поспешил скомкать эту бумагу, швырнуть под стол.
— Ну что ты, глупенькая? — уговаривал он нежно. — Что еще за сон такой? Пострашнее действительности? Полно, не верится. Не дрожи, теперь-то чего дрожать? Ты со мной, и я с тобой…
Коротышке-барону он подал знак удалиться — и тот, деликатно улыбаясь, повиновался. Однако потом принц ловил себя на противном ощущении — что злодей-малютка ушел только с глаз долой, а в кабинете как-то сумел остаться. Запах ли это был, барону присущий, или что-то еще, — но не весь он, похоже, ушел… На дрожащую жену Лариэль накинул свою теплую охотничью куртку, и мало-помалу этот ее «колотун» утих. Теперь можно было полюбопытствовать, что же такое показывали в этом ее кошмарном сне…
Золушка стала припоминать:
— Сначала была толпа… горожане на площади. Потом — все больше девушки, кругом девушки… Восемнадцать тысяч девятьсот… или сколько их было там? Они узнали меня — и мне бы живой не выбраться, но тут ударили погребальные колокола (типун мне на язык). Толпа напирает… мне не хватает сил протолкаться… И видно твое лицо — ты на возвышении на каком-то. Лицо у тебя жутко красивое было! Но бледное… и, знаешь, совсем чужое. Ты вообще весь был как статуя! И чем ближе я к тебе, тем труднее: не пускают передние! И вдруг один в полумаске тихонько так говорит: «Ну вот, детка, ты и поиграла в принцессу…»
Глазами негодяев
Она замолчала, и довольно надолго. Принц напрасно ее торопил, просил вспомнить дальше… Куталась Золушка в куртку и даже как будто нюхала ее меховой воротник. Потом сказала, что сон этот продолжался еще и наяву. Тут она подала мужу лист сиреневой бумаги — он лежал, по ее словам, на ковре у их кровати, именно с ее стороны. Лариэль опасливо взял эту страничку. Неизвестные обращались к его жене, выводя все буквы как заглавные и печатные. Времени им было не жаль, они добивались, чтобы почерка не было никакого… Лариэль начал было читать вслух, но потом стало мерзко, и остаток текста он пробежал глазами:
«Вот, детка, ты и поиграла в принцессу. Может, и не наигралась еще, а пора кончать. Какая из тебя принцесса, сама посуди? Лакеи — и те улыбаются, на тебя глядя, а на государственных людей ты действуешь как лимон без сахара. Принц и сам это понимает уже, только сознаться не может: папашина мягкотелость мешает да благородство, вычитанное из книжек. Помоги, детка, верни ему венчальное колечко вместе с его клятвами верности. На любовь не надейся, не стегай мертвую лошадь. Девочка ты сообразительная, не станешь дожидаться яда, или кинжала, или серной кислоты — не надо этого, фу! Сделай, милая, так, чтобы не пришлось оплакивать твою нежную цветущую молодость. Твои доброжелатели».
Вот тут принц Лариэль рассвирепел! Особенно взбесили его некоторые выражения — например, «благородство, вычитанное из книжек»… «на любовь не надейся, не стегай мертвую лошадь»… Негодяям казалось, что в его душе — они как у себя дома!
В общем, если пять минут тому назад трясло принцессу, то теперь знобило его. Он спросил, кривя рот: ну, теперь ты видишь, в каком змеюшнике оказалась? И получил ответ: для нее главное, что она оказалась с ним! Теперь дело оборачивалось так, будто Золушка утешает его! Их любовь — никакая не мертвая лошадь, она живее всех этих «доброжелателей», ей вполне по силам унести двух любящих туда, где злодеи нипочем их не достанут!
Лариэлю не передавалась почему-то такая ее жизнерадостная вера. Уходить, уезжать отсюда? Куда? В один из воздушных замков? В райский шалаш на двоих?.. Со слов отца Лариэль знал, что у Золушки прямо-таки талант — прелестно рассказывать сказки… Так чем отвечать на письмецо, которое держал он в руках? Сказочкой о бессмертной любви? Возвышенным стихотворением?
— Скажи: ведь они все врут про тебя?.. Или кое в чем нет? — услышал Лариэль ее вопрос, заданный очень осторожно. И отвечал, усевшись на подлокотник кресла, как в седло:
— Про меня — врут, да. А про тебя? Вот представь: не пишут тебе все это, а в глаза говорят… Как бы ты им ответила?
— Никак… Зачем я стану им отвечать? Или я должна нравиться негодяям?
Нельзя было не отметить: гордо сказано… просто по-королевски. А все-таки, считал принц, стоит полюбопытствовать: что имеют в виду канальи-«доброжелатели»? Как она выглядит, если смотреть их глазами? И Лариэль нагнулся за «шпаргалкой» барона-карлика, валявшейся под столом, достал ее и разгладил.
— Гляди-ка… третьего дня тебя видели на птичьем дворе: ни свет ни заря тебе понадобилось собирать яйца из-под наседок! Зачем это? Может, птичниц наших уволить — принцесса сама с их работой справится?
Теперь дальше… Ты знаешь, я стою за хорошее, приветливое обращение с прислугой, люблю пошутить с ней и прочее. Но если не пересаливать! Говорят, ты просто-напросто подружилась со служанкой по имени Люси! Извини, но это странно и раздражает придворных…
И еще. Тетка Гортензия заглянула на урок, который тебе давали, и в ужасе увидела, что ты и твой учитель грызете семечки! Что это за урок был? Игры на арфе?
— Нет. Придворного этикета урок, — сказала Золушка, страдая от своих ошибок, но все еще не считая их такими уж грубыми. — А в чем дело? Тыквенные семечки, каленые… Учитель щелкал и нахваливал!
Принц вздохнул и продолжал: ее самоотверженный уход за папой, разумеется, ничего, кроме благодарности, вызвать не может. Но палку перегнуть и в милосердии можно. Кое-кто говорит, что она уже чуть ли не клистиры ему ставит!
— Пока нет, нужды не было, — спокойно отвечала Золушка (только потухшим каким-то голосом). — А если понадобится — почему бы и не сделать, ничего тут смешного нет: старички, когда
