Владимир Ленин. Выбор пути: Биография. - Владлен Логинов

Эта работа, начатая еще в тюрьме, была завершена вчерне в августе 1898 года, а окончательно — в январе 1899-го. Базу ее составило огромное количество источников: книг, обзоров, справочников, статей в русской и зарубежной прессе. Но особенно ценные сведения были почерпнуты автором из переписи населения Российской империи 1897 года, фабрично-заводской статистики промышленного развития России, статистических сборников по сельскохозяйственному производству и кустарным промыслам Владимирской, Воронежской, Вятской, Калужской,

Костромской, Московской, Нижегородской, Пермской, Псковской, Самарской, Саратовской, Тверской губерний, конских переписей 1888–1891 и 1893–1894 годов по 38 губерниям и т. д.

О том, что все эти подворные, бюджетные, кустарные, конские и прочие обследования давали богатейший материал, никак не уступающий современным социологическим опросам, уже упоминалось. Читаешь после этого наших «лениноедов», утверждающих, что Ульянов не знал России, и невольно начинаешь сомневаться: а знают ли они, кто такие «заглоды», «дарственники», «трехдневники»? и что такое «скопщина» или «покрут»? и что это за русская мера веса — «берковец»? и чем отличаются «камушники» от «канительщиков»? и какие крестьянские повинности предусматривала Уставная грамота митрополита Киприана Константино-Еленинскому монастырю в 1391 году? Не уверен, что знают. А если так, то пусть хотя бы полистают «Развитие капитализма в России».

В нашей литературе никогда не упоминалось о том, что Ульянов первоначально назвал свою книгу «Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности». Но Марк Елизаров, а потом и Петр Струве, исходя из ее реального содержания, а отчасти и рекламно-коммерческих соображений, стали настаивать на более широком заголовке. Так и появилось — «Развитие капитализма в России».

Поначалу Владимир Ильич противился. Но уже 10 января 1899 года написал в Питер: «Я и не придираюсь насчет перемены заглавия, хотя оно мне и не нравится, соображение насчет того, что с широким заглавием лучше «пойдет», тоже не нравится. Заглавие нарочно было выбрано поскромнее. Впрочем, раз в подзаголовке оно сохранено, — это не так важно…» А 13 февраля он пишет сестре: «Заглавие надо бы поскромнее, чем «Развитие капитализма в России». Это слишком смело, широко и многообещающе. Лучше, по-моему: «К вопросу о развитии капитализма в России»8. Но и это уточнение Водовозовой не было принято.

Книга вышла в марте 1899 года большим по тем временам тиражом — 2400 экземпляров. «Я издала ее весной, — писала тогда же М. И. Водовозова, — и несмотря на наступление лета и отлив молодежи из столиц перед пасхой, эта книжка расходится с невероятной быстротой… Нельзя читать эту книгу без самого захватывающего интереса»9. Причем и в столичных, и в провинциальных рецензиях единодушно отмечали, что при всей полемической антинароднической направленности «книга Вл. Ильина заслуживает внимания своим строго научным объективным исследованием»10.

Борьба с народничеством, судя по многим признакам, вступала в заключительную фазу. 15 ноября 1897 года Николаю Константиновичу Михайловскому исполнилось 55 лет. Впрочем, отмечал он обычно не день рождения, а именины — 6 декабря. И в прежние годы день этот был праздником радикальной интеллигенции. У дверей его квартиры возникали буквально очереди желающих поздравить юбиляра от редакций газет и журналов, университетов, институтов и т. д.

На сей раз очереди не получилось. Редакторы либеральной прессы — были. А вот из учебных заведений пришли лишь студенты Института пути. Молодежь явно ушла к социал-демократам. Так что было от чего впасть в «исторический пессимизм». Ибо свое поражение народники восприняли не иначе как конец всей предшествующей освободительной эпохи и полное забвение великого наследия демократов 40-70-х годов. «Чем дальше дела пойдут так, — полагали они, — тем хуже». А стало быть, «лучше застой, чем капиталистический прогресс»11.

В том же 1897 году Ульянов продолжил полемику с народниками из ссылки большой статьей «От какого наследства мы отказываемся?». В великом наследии демократов-просветителей он вычленяет три наиболее характерные черты. Первая — полное неприятие и вражда по отношению к крепостничеству «и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической области». Вторая: «горячая защита просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни и вообще всесторонней европеизации России». Третья: «отстаивание интересов народных масс… искренняя вера в то, что отмена крепостного права и его остатков принесет с собой общее благосостояние и искреннее желание содействовать этому». И с этой точки зрения, заключал Ульянов, не либеральные народники, а именно социал-демократы являются верными хранителями действительно великого наследия12.

Дня сравнения Владимир Ильич берет две книги — А. Н. Энгельгардта «Из деревни. 11 писем», публиковавшуюся в 1872 году в «Отечественных записках», и Ф. П. Скалдина «В захолустье и в столице», печатавшуюся там же в 1867–1869 годах. Конечно, было бы куда интереснее сравнить идеи Михайловского, Южакова или Кривенко с работами Герцена или Чернышевского. И об этом Ульянов упоминает в своей статье13. Но по цензурным соображениям он был лишен такой возможности. Впрочем, и взятые им авторы, выражаясь театральным языком, из второго и третьего состава, тоже давали вполне достаточный материал для сопоставления и анализа.

Безусловно, представители либерального народничества по своим взглядам не составляли однородное целое. В этом смысле Михайловский весьма отличался от Южакова, как и Южаков от Кривенко. Но Ульянов вычленяет нечто общее — причем касавшееся именно базовых, принципиальных вопросов, что объединяло их всех.

Так, вместо признания неизбежности «европеизации» России, характерной для просветителей 60-70-х годов, либеральные народники 80-90-х твердо верили в возможность некоего «самобытного развития». Они были убеждены, что капитализм является «регрессом, ошибкой, уклонением с пути, предписываемого якобы всей исторической жизнью нации, от пути, освященного якобы вековыми устоями и т. п. и т. д.». Те черты самобытности, которые присущи России, считали они, позволят ей пойти иным, нежели Европа, путем, и в этом смысле «отсталость есть счастье России»14.

Отрицать самобытность российской деревни, считал Ульянов, было бы неверно. Но беда в том, что, говоря о «самобытности» и «вековых устоях», народники закрывают глаза на новую реальность деревенской жизни. Тот же Энгельгардт, не отрицавший ни «артельности», ни «общинности», с юмором рассказывал, как «живущие в одном доме и связанные общим хозяйством и родством бабы моют каждая отдельно свою дольку стола, за которым обедают, или по очереди доят коров, собирая молоко для своего ребенка (опасаются утайки молока) и приготовляя отдельно каждая для своего ребенка кашу…»15