Сквозь три строя - Ривка Рабинович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 63. Враг атакует без предупреждения
Похороны были скромными, ведь у нас почти нет родственников – вернее, есть, но они рассеяны по всему свету, и связь с младшими поколениями потеряна. Кроме нас, близких, присутствовали несколько моих подруг, несколько бывших коллег Иосифа и подруги Зои по кружку изучения еврейства. Лиля рыдала в голос; она росла без отца с двенадцати лет, с тех пор, как он уехал по временной визе в Израиль и не вернулся. В период советской власти между ними пролегала непробиваемая стена, и она думала, что больше его не увидит. Ни она, ни ее муж даже не предполагали, что когда-либо окажутся в Израиле. Судьба привела ее сюда, у нее опять был отец, который безумно ее любил – и вот теперь, после немногих лет, она теряет его уже навсегда.
Помимо естественной боли по поводу смерти брата, у меня было ощущение, что теперь смерть приближается и ко мне. Во время кончины мамы я испытала подобное чувство: пока в живых была мама, я как будто защищена, а когда ее нет, то нет и защиты, мое поколение выходит на последний рубеж. Теперь, после смерти старшего брата, подошла моя очередь.
Дни семидневного траура мы провели в его доме. На сей раз пришло мало посетителей – главным образом подруги Зои, группа, сплотившаяся в ходе занятий на курсах и регулярно встречавшаяся раз в неделю. У меня уже не было коллег по работе; правда, я работала в новой газете на частичной ставке, но не сидела в редакции, а отсылала материалы с компьютера, поэтому у меня там ни с кем не сложились товарищеские отношения. Еженедельник «Алеф» переехал в город Кирьят-Малахи, а затем в Москву; я уже давно не работала в нем. Я вовсе не жаждала прихода толпы посетителей, но мне стали понятны жалобы мамы на одиночество. Когда-то я была окружена подругами, мужчины ухаживали за мной; по мере того, как стареешь, все это постепенно исчезает, общественные связи распадаются, и некуда бежать от подступающего одиночества.
Так случилось, что после кипучей жизни, наполненной событиями и драмами, поползли однообразные годы, о которых нечего и рассказывать.
Я могла, наконец, отдохнуть после долгих лет тяжелой работы. Но беда в том, что отдыхать я не умею. Наполнить свободное время содержанием – это сложное дело, которому меня никто не учил. В мои молодые годы я была приучена к тому, что просто отдохнуть, посидеть с книжкой – это нехорошо, за это ругают. И теперь, когда ругать меня уже некому, я все время искала себе работу. У меня появилось навязчивое стремление все чистить и убирать, мне все время казалось, что в квартире грязно. Я даже ловила себя на ощущении, что сейчас войдет мама, и мне попадет за то, что я не сделала все положенное. Такие ощущения, как бы абсурдны они ни были, могут мирно сосуществовать с рациональным мышлением: понимаешь, что это глупость, но ощущение не исчезает. Действительность и образы из прошлого находятся на параллельных плоскостях, которые, как известно, не пересекаются.
Мой покойный брат иногда, не без крупинки зависти, говорил, что мне повезло: я здоровый человек. Мама тоже говорила подобные вещи, объясняя ими свое предпочтительное отношение к Иосифу, которое началось еще в детстве, когда мы оба были здоровы. Но нет на свете такого понятия «здоровый человек». Здоровье – это временное достояние, как и сама жизнь. На самом деле я была не так уж здорова: перенесла несколько операций, страдала отечностью ног, особенно в жаркие летние дни. Но все это было терпимо. Как большинство людей, я отгоняла мысли о конце жизни – до тех пор, пока в один из дней ангел смерти постучался в мою дверь без предварительного уведомления.
Был конец декабря 2005 года. В газетах сообщалось о намерении многих израильтян праздновать ночь святого Сильвестра – я только в Израиле узнала, что так называют новогоднюю ночь. Обычай отмечать наступление нового грегорианского года вошел в жизнь израильского общества под влиянием репатриантов из бывшего Советского Союза, привыкших встречать новый год, без всякого Сильвестра или других святых. Этот обычай у выходцев из бывшего Союза не был связан ни с религией, ни с христианской символикой. В Риге мы ставили для детей украшенную елку, но не видели в этом никакой связи с христианством. Советская власть, антирелигиозная по своей сущности, поощряла новогодние празднества с елками. Израильская печать осуждала приверженность репатриантов к празднованию нового года, видя в этом христианский обычай и напоминая, что у нас есть свой новый год – Рош ха-Шана.
За два дня до новогодней ночи я вместе с подругой Ниной навестила общую знакомую, у которой умер муж, чтобы выразить ей соболезнование. Квартира нашей знакомой находилась на четвертом этаже в доме типичной застройки 70-х годов – без лифта, с крутой лестницей. Я чувствовала, что мне трудно подниматься. У меня была одышка, но я старалась не показывать свою слабость и не отставать от Нины.
Когда мы вместе шли обратно к моему дому, я почувствовала странное жжение в груди. Никогда раньше у меня не было такого ощущения. Мы остановились, я не могла идти дальше. Именно в этот момент меня нужно было срочно везти в больницу, но я не осознавала серьезность положения. Думала: главное – добраться домой, там лягу и отдохну, и все пройдет.
Мы немного постояли, и боль сделалась менее острой. Я дошла до дому, легла в кровать, и боль действительно прошла. Точнее говоря, почти прошла. В нормальной ситуации мы не чувствуем свои внутренние органы, я же чувствовала это место, посредине груди. Думала, что это желудок, так как ощущение походило на изжогу.
Я придаю важность описанию этого состояния – ради читателей, чтобы они не повторили мою ошибку. Быстрота получения помощи в таких случаях – это вопрос жизни и смерти. Только чудом ошибка в оценке положения не стоила мне жизни.
Я никому не рассказала о боли, внезапно атаковавшей меня. Как всегда, я была дома одна, проспала ночь и утром продолжала обычную жизнь. Старалась не обращать внимания на ноющую боль в груди. Вечером решила, на всякий случай, сделать себе электрокардиограмму. У меня был абонемент в одной из фирм, специализирующихся на оказании неотложной медицинской помощи. Такие фирмы поставляют клиентам аппараты, с помощью которых можно самостоятельно сделать себе ЭКГ, а затем передать результаты, трансформированные в звуки, по телефону в дежурный пункт фирмы. Я сделала это и поговорила с врачом. Его ответ был уклончив: «Правда, я не вижу ничего особенного, но все же пришлю к вам на дом врача». Он не мог не видеть: копию электрокардиограммы того дня я сохранила на память, на ней видно, как график работы сердца беспорядочно скачет во все стороны.
Я позвонила Аде и сказала, что сейчас ко мне придет врач. Она не успела прийти, как врач уже был у меня. В доме, где я жила, было несколько входов, и я вышла встречать врача, чтобы он не вошел в неправильный вход. Когда я окликнула его: «Доктор, это здесь!», он закричал:
– Почему ты расхаживаешь? Ты должна лежать!
– Лежать? Но ведь у меня нет сильных болей, я чувствую себя неплохо!
Врач сделал мне электрокардиограмму более чувствительным аппаратом, чем мой. После этого он сказал:
– Я вызываю машину скорой помощи. Лежи, не шевелись. Тебя доставят в больницу «Вольфсон».
– Зачем, доктор? Я чувствую себя неплохо!
– Это тебе кажется. Не поднимайся! – вскричал он, когда я хотела подойти к телефону.
– Дайте мне хотя бы сообщить детям!
Он придвинул телефон ко мне.
– Один разговор, короткий. Машина уже прибыла!
Врач вышел, чтобы показать санитарам, в который из входов надо войти.
Я успела только сказать Аде: «Меня увозят в «Вольфсон»!» – и услышать ее ответ: «Да ты что! Почему?» В этот момент вошли два санитара с носилками. Я пыталась возражать: «Я могу идти сама!» Но вошедшие, без лишних разговоров, взяли меня за руки и ноги и положили на носилки.
Когда машина мчалась по улице под завывание сирены, я спросила санитаров:
– Они осмотрят меня и отпустят домой, правда? Ведь у меня ничего нет!
– Это под вопросом, – сказал один из них. – Врач в приемном покое решит, есть ли у тебя что-то или нет ничего. Из-за «ничего» врач не вызвал бы карету интенсивного ухода.
Вся ситуация казалась мне нелепой. Берут здорового человека, у которого небольшая изжога, кладут на носилки и везут в больницу, да еще в карете интенсивного ухода. Никакой интенсивный уход я по пути не получила, могла ехать в обычной машине. О вчерашнем сильном жжении в груди я не думала. Мне и в голову не приходило, что с этой ночи начинается новый этап в моей жизни, в котором ничто уже не будет таким, как прежде.
Врач в приемном покое склонился надо мной, измерил мне пульс, и в этот момент я вновь почувствовала боль в груди. Через несколько секунд боль прошла. Я сказала врачу:
– Доктор, в данный момент у меня ничего не болит. Вы отпустите меня домой?
– Геверет, – сказал врач тоном, в котором звучало нетерпение, – может быть, перестанете говорить глупости? У вас инфаркт. Вам повезло: тромб, только что прошедший через сердце, растворился сам. Иначе мы сейчас не разговаривали бы.