Секс и эротика в русской традиционной культуре - Левкиевская Елена Евгеньевна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он снимает обычные межличностные барьеры (вспомним, кстати, В. Розанова). Это означает, что плотность контактов в среде матерей выше, чем фоновая. Но «локальное уплотнение контактов» — одно из определений общности.[836] Общение происходит через символ-медиатор, не требуется личного знакомства — поэтому речь идет о символической общности. Политолог и социо-антрополог А. Коэн определяет сообщество как «ограниченно-выраженный символ», носителями которого в общем являются все его члены.[837] Этот символ консолидирует сообщество и поддерживает его границы. Все это вполне подходит к нашему случаю. И хотя материнское сообщество не имеет самоназвания, программ, идеологии, помещений и знамени, т. е. внешне выраженных символов самосознания, о нем все же можно говорить как об общности. Или — как о коммуникативной системе, достаточно отделенной от окружающих коммуникативных сетей.
Живот — «опознавательный знак», открывающий беременной путь в это сообщество. И доступ к его традициям, фольклору, информации. Мы имели возможность наблюдать, как именно живот является сигналом, по которому на беременную обрушивается поток советов и примет, т. е. ее постепенно превращают из испуганной неофитки в носительницу традиции. Это превращение окончательно закрепится после родов, когда она получит статус «матери», т. е. полноправной представительницы сообщества матерей. Роды — как женское посвящение, а беременность (первая в особенности) — как подготовка к нему.
А потом, когда явится на свет малыш, уже он станет играть роль символа-медиатора.
Моему сыну было полгода, и я гуляла с ним по улице. Вижу — какая-то женщина, тоже с коляской. Женщина поравнялась со мною и спрашивает:
— Девушка, простите, у вас есть кому пристроить это хозяйство?
— ?..
— У вас комбинезончик хорошенький. Есть кому потом передать?
— Да, — говорю, — подруга скоро родит.
— Ну тогда… А у меня тоже подруга, родила уже. Как раз через полгода ей нужно будет (подразумевается, мой малыш уже к тому времени вырастет) (СПб., 1991 г.).
Женщина увидела у меня коляску с ребенком — этого вполне достаточно, чтобы заговорить и даже попытаться решить некоторые проблемы. Коляска с младенцем — сигнал к общению, как и живот. Это все обычные эпизоды, составляющие атмосферу существования. По существу, символ один и тот же: ребенок — вначале в животе, потом в коляске. И даже просто разговоры на темы «живота» (рождения, беременности, ухода за малышами) имеют то же объединяющее действие.
Это с удивлением открыл для себя В. Розанов, случайно, в театре. Сидел в партере, высказался «в воздух» по поводу полуобнаженных актрис: «…как все это важно для здоровья! То есть чтобы все это жило… Как расцветают молодые матери! Как вырабатывается их характер, душа!..» И неожиданно — горячая реакция незнакомой и, кажется, «чопорной» дамы, сидевшей рядом.
«— О да! да! да! — вдохновенно сказала она, и я услышал в голосе что-то личное.
Помолчав, она:
— У меня дочь замужем…
— И есть ребенок?..
— Да, несколько месяцев…
— Вы говорите, ребенок? И сама кормит?
— О да! да! да! Сама кормит».[838]
После этого случая В. Розанов и записал в своем дневнике о «громадной связывающей, социализирующей» роли «живота». Потом жизнь не раз предоставляла ему случай использовать свое открытие, что, впрочем, не переставало удивлять философа. «То же, — записывает он в дневнике, — было и у Толстых. София Андреевна не очень была довольна, что мы приехали (без спроса у нее; она очень властолюбива). Но заговорили… и уже через ½ часа знакомства она рассказывала о своих родах, числе беременностей, о кормлении грудью. Она вся была великолепна, и я любовался ею. И она рассказывала открыто, прямо и смело».[839] Чуть позже мы увидим, как рассказы о родах превращаются в особый жанр женского общения и становятся важнейшим фактором консолидации дворовых групп молодых матерей.
Эта «притягивающая» роль живота, а затем и младенца, имеет, вероятно, в своей основе то же безотчетное влечение, которое мы упоминали выше. И которое специально стимулируется материнской культурой. В основе консолидации материнского сообщества лежит в значительной мере эротика материнства: необъяснимое, но властное желание — подойти, поговорить с беременной, потрогать живот; потрепать по щечке младенца, и чтоб он улыбнулся — тут и «коза рогатая» в ход идет, и конфетка…
А следствие — плотность контактов между матерями (сюда входят и будущие) повышается. Их просто тянет друг к другу: притягивают эти самые символы-медиаторы.
* * *В общем, можно определить материнское сообщество как символическую общность: коммуникативное поле с общей символикой. Личные связи необязательны (хотя, как увидим, они постепенно формируются): общение возможно и без них, даже без знакомства — через символ-медиатор. Подходят и заговаривают просто потому, что видят живот (потом коляску с малышом). Символ, собственно, ядро консолидации материнского общества.
Ту же роль играют телесные атрибуты малыша: отпечатки и абрисы ручек-ножек, состриженные волоски, первая обувь и т. п.; детские вещи (одежда, коляски и т. д., которыми матери обмениваются между собой); наконец, разговоры о беременности, родах, а позже — о телесных особенностях, недугах и развитии малышей.
ОТПЕЧАТКИ ЛАДОШЕК И СТУПНЕЙ
В 1993 г. в детской больнице с нами в палате лежали еще два ребенка: двухлетний и восьмимесячный. И вот мама восьмимесячного Миши села писать письмо своим родителям. Затем она взяла чистый лист бумаги и приложила к нему ладошку своего малыша; старательно обвела ее ручкой; так же обвела крошечную ступню и показывает нам отпечатки: для мамы это самая лучшая, самая дорогая в мире картина, ею невозможно налюбоваться…
Вообще в письмах к родным довольно часто посылают контуры детских ручек и ножек: посмотрите, как малыш растет! Полюбуйтесь, порадуйтесь! Делают это не раз на протяжении младенчества. Когда-то моя мама обрисовывала мои ладошки, потом измеряла ниточкой рост и вкладывала нитку в конверт: бабушке.
Все это создает невидимую связь ребенка с родственниками, живущими отдельно. Поддерживается привязанность, теплое ощущение причастности — как будто малыш подрастает «на глазах», а не за тысячи километров, в далеком столичном городе.
Опять телесные знаки служат символом-медиатором.
* * *В некоторых семьях хранятся первые состриженные у малыша волоски. Моя мама бережно хранила все мои волосы — была специальная коробочка. До сих пор сохранилась моя первая обувь — крошечная синяя пинетка. Теперь с нею рядышком в той же замшевой сумочке лежит туфелька, в которой сделал первые шаги мой сын.
Эти вещи невозможно выбросить. Они — память о самом начале жизни. Талисманы материнства. Они бесконечно дороги матери; их роль — сохранять теплоту самых первых мгновений материнства во времени.
* * *А вот пеленки часто делаются символом отцовской заботы и любви. Уже в роддоме матери обсуждают новое распределение обязанностей: практически все, с кем я лежала в одной палате, сходились на том, что пеленки должен стирать отец ребенка. Позже, затрагивая тему отцовской помощи, я часто слышала фразу: «У меня только он пеленки стирает». Похоже, что это обычай, и стирка пеленок приобретает не только прямое, но сакрально-символическое значение. Говорят, отец, который стирает пеленки, крепче полюбит малыша и вообще будет к нему ближе.
Характерно, что символом установления связи с отцом служит пеленка — явно из серии телесных символов, обильно отмеченная следами физиологических отправлений.
ДЕТСКИЕ ВЕЩИ И ОБЫЧАИ ВЗАИМОПОМОЩИ
В общении матерей заметную роль играют (в качестве его медиаторов) детские вещи: их дарят, ими обмениваются, и это служит основой межличностных отношений: иногда разовых контактов, иногда — длительных и теплых, переходящих в дружбу.