Любимый цветок фараона (СИ) - Горышина Ольга

— Идем, — Нен-Нуфер протянула руку. — Скоро рассвет, у тебя слишком мало времени… А ты знаешь, что мужчины ничего не делают быстро, кроме двух вещей,

— она сжала пальцы Сусанны: — лгут, чтобы заполучить женщину, и умирают, чтобы оставить женщину одну.

Сусанна промолчала. Она согласна на любую ложь, лишь бы сердце Резы забилось с прежней силой.

Поддержка Нен-Нуфер оказалась слабой, и Сусанна вновь пошатнулась. Пески поплыли перед глазами и взвились вверх, но тут же превратились в стену. Стену гробницы с росписями, восстановленными Резой. Они шли по узкому коридору почти в полной темноте, и Сусанна второй рукой опиралась на стену.

— Теперь ты научилась ходить?

Сусанна не успела ответить — глаза залил яркий свет, и она отпрыгнула назад в темноту коридора, но Нен-Нуфер потянула ее обратно на свет, по дороге взяв со стены протянутый пекарем хлеб. Она разломила его и дала половинку Сусанне, которая вгрызлась в его твердь, не жалея зубов, наплевав на возможный песок — нет, хлеб оказался чист и мягок. Она рвала его зубами, как изголодавшийся зверь мясо, нисколько не смущаясь, потому что Нен-Нуфер выглядела такой же голодной.

— Прости меня, — слова звучали тихо, царица будто действительно извинялась, но рисованное лицо не могло передать нужную эмоцию и оставалось безмятежно- счастливым. — Я не ела много веков, и за один день не в силах утолить голод. Я принесу нам пива.

И она исчезла в темном коридоре, чтобы тут же явиться с огромным горшком и двумя соломинками. Они пили, глядя друг другу в глаза, будто рассматривали себя в зеркале. Сусанна оторвалась от соломинки первой, когда в ноздри ударили пузырьки перебродившего пива. Она с трудом не икнула, и на всякий случай набрала в легкие воздуха, вновь пропитавшегося сладким ароматом. И тут, виновато взглянув на провожатую, она заметила в ее волосах цветок лотоса и на своих нащупала такой же.

— Я хочу попросить прощение за то, во что ввергла тебя, но не суди меня слишком строго. Я осуждена другими, кто не ведает жалости, кто умеет задавать лишь вопросы по списку, те вопросы, на которые я не в праве ответить «нет». Я осуждена мужчинами, — прошептала Нен-Нуфер, и в уголке черной лодочки блеснула слеза.

— Я не подчинила сердце разуму при жизни, всецело отдав его своему мужу, а после смерти сына я потеряла способность видеть, слышать, чувствовать… Только они не видели этого, никто, даже Пентаур… Я была как во тьме и в ней же очнулась перед ликом Анубиса, который оттолкнул меня со страшным оскалом. Как, как это возможно… Как я сделала то, что сделала… Как я оказалась у реки… Я могла ответить лишь «не знаю».

Сусанна сжала трясущиеся плечи царицы, и те почти свернулись в трубочку, словно свиток папируса.

— У нас это теперь называют послеродовой депрессией, — выдала Сусанна умное слово, которое случайно — хотя разве можно теперь верить в случайности — прочитала в популярном журнале о какой-то актрисе или еще о ком-то, она не запоминала имена. — Ты не виновата. Виноваты те, кто не остановил тебя. Виноваты те, кто отступили, дав тебе право выбора, когда тебе нужна была сильная рука.

Слезинка блеснула и исчезла. Нен-Нуфер выпрямилась и вновь протянула Сусанне руку:

— Ты действительно не злишься на меня?

Сусанна в ответ покачала головой:

— Если бы не ты, — Сусанна подняла руку с кольцом, и Нен-Нуфер, не позволив ей закончить фразу, потащила дальше на яркий свет.

— Надо спешить. Иначе ты не успеешь на ладью Амона.

На ладью бога? Царица явно шутит, это местная аллегория будильнику такая просто…

Стены расступались и вновь смыкались, вытягиваясь в огромные пилоны. Стражники сошли с ворот и молча распахнули их створки.

— Почему ты пришла к реке? — пролепетала Сусанна, оборачиваясь на ставших вдруг трехмерными сфинксов храмовой аллеи. — Фараон сказал, что я сама должна найти кольцо и дорогу к храму.

— Ты сама и сделала это, — Сусанне показалось, что нарисованные губы Нен- Нуфер на этот раз все же дрогнули в улыбке. — Мы с тобой одно целое. И ты сама сказала, что нужно протягивать другому руку. Я безумно боюсь реки… К тому же, Кекемур все эти века переживал, что не был тогда среди нубийцев, и вот он получил возможность спасти меня из пасти крокодила во второй раз. Правда, в этот раз, он не потерял кнут.

Сусанна тоже улыбнулась, и сфинксы расплющились по стенам. У последнего неподвижно стояла фигура в леопардовой шкуре, ожидая их приближения. И даже когда они подошли ближе, фигура жреца не шелохнулась, оставшись, как и была, росписью на стене.

— Почему? — Сусанна почувствовала, как у нее затряслись губы.

— Это другой жрец, — сжала ее локоть Нен-Нуфер. — Пентаур ждет нас в башне. Я предупредила его про рассвет.

И на последнем слове царицы на их головы пала тьма — бирюза неба стала черной, а звезды из золотых превратились в серебряные. Нен-Нуфер сняла со стены факел и поманила Сусанну за собой. Ту уже не так шатало, но мысль о том, что придется преодолеть нескончаемые ступени вгоняла в ступор и не давала сделать и шага. К счастью, ступени выросли перед ней сами собой, и она двумя ногами запрыгнула на нижнюю и попрыгала дальше, как зайчик, балансируя на каждой ступеньке, словно игрушка «Ванька-встанька», а потом просто упала под ноги Пентаура, и резкий порыв ночного ветра отшвырнул ее к парапету, за которым сияла иная ночь, полная огней и музыки.

— Не время! — потянула ее назад рука Нен-Нуфер. — Ты пришла не за царскими развлечениями, а за мужем.

Сусанна сжала кольцо и тут же увидела протянутую ладонь Пентаура. Кольцо вновь исчезло в чужой ладони, и когда жрец шагнул к парапету, она бросилась к нему, испугавшись, что тот швырнет кольцо в ночь, как недавно сделал фараон. Но Нен-Нуфер вновь удержала ее.

— Научись доверять людям. Только так можно принять от них помощь. Ты бессильна победить болезнь своего мужа, так позволь другим применить силу.

Огни царского дворца исчезли. Вокруг снова царили тишина, тьма и звезды, в которые вглядывался жрец. Затем он воскурил смолы и, шепча, заклинание, швырнул кольцо в горшок. Взметнувшийся дым рассеялся, и с ним исчез и сам Пентаур. Так внезапно, что Сусанна ахнула. Нен-Нуфер молча подняла горшок и пошла к лестнице. Сусанна запрыгала вниз, стараясь не сильно ударяться о стены.

Храм исчез, лишь только они сошли с последней ступени, и на его месте выросла стена с неподвижным тростником. Нен-Нуфер продолжала держать горшок у груди.

— Прости за боль в гробнице, — произнесла она, и нарисованные веки впервые дрогнули. — Эта боль преследовала меня долгие века. На третий день после родов молоко наполнило мои груди, хотя Пентаур и перетянул их — стояла жара, а у меня был жар. Бесчисленные опахала и руки невольниц не унимали боли. Тогда мне принесли чужого ребенка, но я отбросила его, лишь только жадный ротик сомкнулся вокруг соска. Как же я рыдала, как же я рыдала тогда, как же мне хотелось уткнуться в теплую грудь моего Райи, но Пентаур не впускал его, потому что так было заведено Богами… А когда настал срок долгожданной встречи, мое сердце от боли уже превратилось в камень. Доставай кольцо. Живо! — она сунула горшок под нос Сусанны. — Надевай и не снимай никогда, даже когда тебе скажут, что это неправильно. Никто не видит твое сердце, и лишь один Анубис может его нащупать после смерти и сказать, насколько оно пусто… Наполни его любовью, лишь она придавит тебя к земле и не позволит упасть от ветра ненастий. Спеши же!

Кольцо обожгло палец, но Сусанна не ойкнула. Тонкие руки Нен-Нуфер обвились вокруг ее стана, а губы нашли губы.

— Торопись! — повторила царица. — Сейчас камыши раздвинутся, и ты с разбегу запрыгнешь на ладью. Только зажмурься, иначе сияние Амона ослепит тебя.

— Но как же я узнаю, когда прыгать? — всполошилась Сусанна.

— Сердце подскажет тебе. У него тоже есть глаза. И зрение их в много раз острее тех, что сияют у нас на лице.

Сусанна зажмурилась, камыши зашуршали, и она рванула с места, подлетела в воздух и ударилась о нечто твердое и обжигающее. Она вдыхала дым, с ужасом понимая, что это на ней тлеет платье. Только глаз открыть не смела. Огонь подбирался к сердцу. Она жмурилась до слез, но слез было недостаточно, чтобы затушить огонь, и она закричала пронзительно, из последних сил, когда тело пронзила тысяча иголок, и к имеющейся боли уже не добавилась боль заломанных рук.