Я всё ещё влюблён - Владимир Бушин

Провоз через границу нелегальной литературы грозил несколькими годами тюрьмы или ссылки. В такой момент совершенно выбыть на долгий срок из политической жизни?..

Ему, уже несколько лет яростно боровшемуся против Михайловского, Воронцова, Южакова и всех нынешних народников с их теорией «толпы» и «героев», было совершенно ясно, что подлинным творцом истории является народ, личность же, отдельно взятая, способна сделать на пути прогресса не столь многое. Лишь бы возникло подлинно закономерное, социально обусловленное и широкое движение, а уж о его руководителях история позаботится сама. Но Ульянов отчетливо понимал и то, что в силу ряда причин многие линии политической борьбы и исторического прогресса России сходились сейчас на нем и выдвигали именно его во главу движения. Он уже не был изолированной личностью, отдельно существующим человеком.

Прежде всего, он первый, кто так остро и отчетливо осознал, что заканчивается период «мирного» плавного развития капитализма и начинается совершенно новая и особенная эпоха — эпоха революционных бурь и глубочайших социальных потрясений. Пребывание за границей, до отказа насыщенное пристальным наблюдением за общественно-политической жизнью Запада, с одной стороны, еще более утвердило Ульянова в правоте его предвидения; с другой, из встреч с марксистами Германии и Франции он убедился, что даже наиболее серьезные из них — тот же Лафарг или Вильгельм Либкнехт — не сознавали столь ясно приближения новой эпохи. Что касается Плеханова, то при встречах в Женеве он высказал по этому вопросу несколько мыслей, близких Ульянову, но Георгий Валентинович не делал из этих верных мыслей тех последовательных выводов, которые сами собой напрашивались.

В Цюрихе Ульянов не раз думал о том, что именно здесь, в этом городе, два года назад на заключительном заседании конгресса Второго Интернационала прозвучали слова Энгельса, произнесенные им на немецком, французском и английском языках: «Социализм из маленьких сект развился в могущественную партию, приводящую в трепет весь официальный мир». Бродя по улицам, Ульянов порой повторял про себя эту фразу на тех же языках — немецком, французском, английском, — но чаще всего он произносил ее, конечно, по-русски и с горечью: в России такой могущественной социалистической партии еще не существует. И главный вывод Ульянова, который он делал из анализа современной обстановки, перед которым в раздумье останавливался Плеханов, касался именно партии. Он был глубоко убежден, что перед лицом новой драматической эпохи нельзя оставлять пролетариат безоружным, вернее, вооруженным таким устарелым самодельным оружием, как мелкие раздробленные кружки, пора кончать с этой кустарщиной, надо создавать единую Всероссийскую социал-демократическую рабочую партию — дисциплинированную, централизованную, гибкую, — которая вполне отвечала бы требованиям времени. Это будет партия совсем особенная, новая. То, что готовых образцов или хотя бы далеких прообразов для нее нет в истории русского революционного движения, Ульянов знал и раньше: «Народная воля» и все другие подобные организации в России были, по существу, партиями заговорщиков-идеалистов. Теперь, побывав в Западной Европе, пристально все разглядев в упор, дотошно все ощупав, он окончательно уверился также в том, что приемлемых образцов нет и на Западе. Какие уж там образцы, если даже в Германской социал-демократической партии, самой крупной в Европе, руководимой известнейшими учениками и даже друзьями Маркса и Энгельса, устав разрешает члену партии не состоять в одной из ее организаций и, следовательно, не соблюдать партийную дисциплину! Нам такое не подходит. Нам нужны организованность и дисциплина, дисциплина и организованность, еще раз дисциплина и еще раз организованность. Нам нужна железная когорта. Иначе царизм растопчет нас в два счета, как растоптал декабристов, петрашевцев или народовольцев.

Но партию не создашь величественным мановением руки. Прежде надо объединить в единую организацию все марксистские рабочие кружки Петербурга (их около двадцати). То же самое надо сделать в Москве, Киеве и других крупных городах. Затем основать нелегальную социал-демократическую газету, которая будет вести марксистскую пропаганду и явится организатором рабочих, центром объединения революционных сил. Только после этого — съезд, партия. И то лишь при условии, что к тому времени удастся довести до конца идейный разгром народничества — большое дело, начатое Плехановым и продолженное им, Ульяновым, в книге «Что такое «друзья народа»…». Но книга напечатана на гектографе, она выходила отдельными выпусками, нелегально, и тираж ее не превысил двухсот пятидесяти — трехсот экземпляров. Что это для необъятной России! Нет, свою новую книгу Ульянов издаст, может быть, под псевдонимом, но обязательно в настоящем издательстве и настоящим тиражом, как Плеханов под псевдонимом Бельтов издал недавно свою книгу «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Ульянов мечтает о своей новой книге, готовится к ней еще со времен Самары. И назовет он ее по примеру Плеханова как-нибудь академически спокойно — скажем, «Эволюция российского капитализма», — чтобы скрыть от кого надо, как скрыл Плеханов, взрывную силу ее содержания.

Но ни для народников, ни для марксистов такое заглавие не прозвучит сухо и бесстрастно — ведь именно вокруг этого и ведутся все споры: будет в России развиваться капитализм или не будет? Ульянов скажет: капитализм уже давно и стремительно развивается, и выбора нет, и надо идти навстречу событиям, а не кутаться в иллюзии об особом пути России. Эта книга совместно с газетой добьет народников…

Да, но за книгу надо еще засесть и отдать ей несколько месяцев, а то и год-два-три напряженнейшего труда. А газету еще надо создать, еще предстоит над ней ломать да ломать голову: как изыскать средства и место для издания, подобрать редакцию, сколотить коллектив корреспондентов, наладить распространение… Боже мой! Сколько исторически неотложных, всероссийски важных, невероятно трудных, но и архиувлекательных дел ждет в Петербурге! И все летит к чертям из-за чемодана с двойным дном?

Ну нет! Он еще посмотрит…

Ульянов вышел на перрон. «Здравствуй, родина, — сказал про себя. — Ты встречаешь меня после такого долгого отсутствия взглядами шпиков? А я скучал…»

Вдруг Ульянов заметил, что агент исчез. Побежал куда-то за указаниями? Может, попробовать в его отсутствие проскочить таможенный досмотр? Все-таки хоть какой-то шанс. А если там чиновники о нем еще не предупреждены? Стремительно обгоняя пассажиров, Ульянов зашагал в таможню.

В очереди на досмотр багажа он оказался одним из первых. Чиновники делали свое дело быстро и вроде бы кое-как. Через несколько минут Ульянов небрежно бросил свой чемодан на прилавок, за которым стоял таможенник. Тот профессионально ловким движением открыл крышку (она при этом скрипнула, словно вопрошая: «Да?»), не торопясь порылся в вещах, потом опустил крышку (она скрипнула уже иначе: «Нет!»), мгновение помедлив, словно раздумывая, не вернуть ли чемодан, но вдруг повернул его вверх дном и щелкнул по дну четырьмя пружинисто разжатыми пальцами: да! да! да! да!.. Легкая бледность волнения прошла по смуглым скулам Ульянова. Чиновник поднял на него глаза и уже словно не для себя, а только для владельца чемодана крепким ногтем указательного пальца влепил еще один звонкий укоризненный щелчок: да! Затем он вновь перевернул чемодан, видимо намереваясь снова открыть его. «Влетел!» — с какой-то веселой злостью подумал Ульянов, но в это мгновение, не отрывая спокойного взгляда от нагло-торжествующих глаз чиновника, он увидел боковым зрением, что немного сзади стоит знакомый шпик и, тоже глядя на чиновника, чуть заметно качает отрицательно головой. Чиновник взглянул на агента и понял, что открывать чемодан не надо. Он поставил его на ребро, ласково и как бы с сожалением погладил ладонью по дну, еще раз глумливо щелкнул — да! да! да! да! — и подвинул владельцу.

Ульянов тоже сразу все понял. Значит, решили здесь его не брать. Значит, слежка будет продолжена. Хотят, чтобы он навел их на неизвестные им адреса, помог обнаружить тайные связи, новых подпольщиков. «Ну-ну, — подумал он, — вы увидите, какая из меня подсадная утка…»

Билет у него был до Вильны. Вероятно, охранке это известно. В Вильну ему надо попасть непременно, там его с нетерпением ждут. Но как отвязаться от хвоста? Зная, что за ним теперь следит, конечно, уже другой шпик, Ульянов направился в зал ожидания. Там он навел необходимые справки. Оказалось, что поезд на Вильну уходит через час, а совсем скоро отправляется поезд на Москву. Он уже стоит на первом пути, загораживая собой виленский, стоящий на втором. Ульянов подошел к билетной кассе и встал в очередь. В зале толпилось довольно много народу, и угадать, кто же следит за ним, было невозможно. Но, несомненно, следят. Подойдя к окошку, Ульянов наклонился и, не повышая голоса, но очень внятно и четко спросил, сколько стоит билет до Москвы в вагоне второго класса. Кассир ответил. Затем Ульянов протянул кассиру свой билет до Вильны и уже гораздо тише, так, чтобы слышал один кассир, спросил, действителен ли он. Кассир посмотрел билет, сказал, что да, действителен, но только до Вильны, а не до Москвы, и подал билет обратно. Ульянов взял его, поблагодарил и, отойдя от кассы, стал рассматривать билет и перебирать зажатые в руке вместе с билетом деньги, словно это была сдача.