Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

ближе к лагерю, нам пришлось сделать порядочный крюк, но это не составило особой трудности: шли мы под деревьями, надежно укрытые их густой листвой. Сгрузили шкуры на том самом месте, где и намечали, что, замечу отдельно, было позором для юта: на Диком Западе вряд ли кто-нибудь когда-нибудь слышал о том, чтобы белые прошли под самым носом у индейцев и даже не вспугнули их. Теперь нам нужно было незаметно удалиться. Для этого Олд Шурхэнду предстояло отвлечь все внимание юта на себя. И он заранее постарался придать себе вид торжествующего победителя, чтобы все глаза и уши в лагере были заняты только им. Условленные десять минут, во время которых он должен был этаким петухом красоваться перед юта, прошли, никакого движения в нашу сторону не последовало — значит, Олд Шурхэнд выполнил свою роль отлично. И под возбужденные и удивленные выкрики, доносящиеся из лагеря, мы расположились в папоротнике. Тусага Сарич сидел все на том же месте, что и вчера. Казалось, за то время, что мы не видели его и столько пережили, он вообще не поднимался с поваленного дерева. Даже появление Олд Шурхэнда не могло поколебать мрачного спокойствия вождя, хотя почти все его воины обступили белого охотника, засыпая его вопросами. Он же молчал, потом, видимо, спохватившись, что, если он и дальше будет молчать, они смогут заметить нас, сказал:

— Воины юта забросали меня вопросами, не подумав о том, что только их вождь имеет право держать речь перед ними.

— Уфф! Бледнолицый прав, — сказал Тусага Сарич. — Олд Шурхэнд может подойти ко мне и сесть рядом.

Наш друг так и сделал.

— Олд Шурхэнд хочет сказать, что он спускался в долину медведей? — спросил вождь.

— Спускался.

— Ты видел следы гризли?

— Видел.

— А самих медведей?

— Тоже.

— Но ты не боролся с ними?

— Я никогда в жизни еще не встречал гризли, который бы позволил просто так любоваться собой,

— Но ты не ранен.

— Я не позволяю медведям дотрагиваться до меня. И мое ружье мне в этом помогает.

— Значит, ты вернулся к нам победителем?

— Значит, так.

— Но где же шкура?

— Шкура? Мы договаривались о четырех. Неужели ты это забыл?

— Уфф! Ты слишком заносчив!

— Я веду себя так, как считаю нужным.

— Так ты принес все четыре?

— Да.

— Это не может быть правдой, это невозможно!

— Олд Шурхэнд никогда не лжет.

— Но как ты мог донести четыре шкуры? Это слишком тяжелая ноша для одного человека.

— Сыновья юта, наверное, слабые люди.

— Уфф! Я понял: ни одной шкуры у тебя нет. Ты проиграл и теперь хочешь нас позлить перед своим концом.

— Пошли четырех своих воинов к опушке вон того леса и вели им принести то, что там лежит.

— Уфф, уфф! Ты думаешь, мы с тобой шутим?

— Я говорю чистую правду.

— Неужели?

— Да.

— Уфф! Я скажу тебе так: я дал тебе на добычу четырех шкур два дня — сегодняшний и завтрашний. Если ты вздумал шутить и шкур там не окажется, мы отнимем у тебя последний день твоей жизни — ты умрешь сегодня.

— Не трать лишних слов, вождь, а лучше сделай так, как я тебе только что предложил.

— Уфф! Бледнолицый! Мне кажется, за этот день ты просто повредился умом.

— Убейте меня, но сначала хотя бы проверьте мои слова!

Олд Шурхэнд был уже просто в ярости.

Наконец вождь капоте-юта небрежным тоном и не сводя глаз с лица Олд Шурхэнда, отдал приказ о том, чтобы четверо его воинов пошли и принесли «то, что там лежит». В лагере воцарилась напряженная тишина: все ждали разрешения этого спора. И вот четверо посланных с четырьмя шкурами на плечах появились.

Картину массового умопомешательства, которую мы наблюдали из своего укрытия в следующие минуты, забыть невозможно. Юта можно было понять: свершилось то, что они считали немыслимым, абсолютно невозможным. Естественно, шкуры тут же были ощупаны и внимательно осмотрены. Наибольшее впечатление произвела шкура старого Папаши Эфраима, разложенная на траве. Юта искали след от пули на ней, но когда вместо нее нашли две дыры от удара ножом, шум улегся, воцарилась абсолютная, мертвая тишина. Явись к ним сейчас какой-нибудь из их духов во плоти, и то они, наверное, смотрели бы на него с меньшим все-таки удивлением, чем сейчас смотрели на Олд Шурхэнда. Одолеть медведя, по понятиям индейцев — огромный подвиг. Того, кто без посторонней помощи убивал медведя, чествовали как величайшего воина до конца его дней, он получал право на решающий голос, второй по значению после голоса вождя в собрании старейшин племени, несмотря даже на то, что он был гораздо моложе их. Тут же не одна, а целых четыре шкуры! И среди них шкура матерого гиганта, убитого всего лишь ножом! Никому из юта до сих пор это не удавалось. Они никогда даже не слышали об этом. Эти дети природы были просто потрясены — вот что означала эта гробовая тишина. И в этой тишине, чувствуя себя господином положения, Олд Шурхэнд нарочито замедленными движениями, с выражением холодного равнодушия на лице, достав из сумки большой кусок зажаренного медвежьего мяса, стал отрезать от него по кусочку и класть себе в рот.

Вождь встрепенулся, словно вспомнив нечто очень для него важное:

— Это мясо медведя?

— Да.

— Зажаренное на костре?

— Разумеется.

— Но перед тем как отпустить тебя, мы вынули из твоей сумки все, чем можно развести костер.

— Это верно.

— И все же бледнолицый разводил костер.

— И это тоже верно.

— Но как? — Тусага Сарич теперь взял подчеркнуто презрительный тон.

— Краснокожие не знают науки бледнолицых и думают, что бледнолицые тоже ничему ни у кого, кроме себе подобных, не учатся. Но это ошибка. Тебе, чтобы развести костер, не нужны ни трут, ни серные спички. Но почему ты думаешь, что я не знаю способов добывания огня, которыми пользуются краснокожие? А разве тебе никогда не приходилось слышать о том, что огонь добывают с помощью железа и камня?

— Об этом я знаю.

— Хорошо. Так вот: мой нож — из стали, а огненный камень часто попадается в горах. Трут же можно добыть из любого дуплистого дерева.

— Уфф! Твои слова похожи на правду, но я тебе все равно не очень-то верю и уже начинаю думать, что ты скорее всего встретил других бледнолицых, которые помогали тебе разводить костер, а значит, и убивать медведей. Совсем тебе не верить мне мешает только одно: у бледнолицых слишком мало мужества, чтобы пойти на медведя.

— А вот это — полная чепуха! В свою очередь я могу тебе заметить, что