Наковальня льда - Майкл Роэн

— Он всегда был чертовски аккуратен! Почему же он теперь живет в таком хлеву?

— Кара сказала, что он изменился. Возможно, она имела в виду это…

— Очень может быть! — произнес тонкий, высокий голос, хотя они обращались друг к другу еле слышным шепотом. Все как один повернулись к черному проему, ведущему на балкон. То, что они до сих пор принимали за мраморную статую, повернулось им навстречу.

— Прошу прощения, если вы застали здесь небольшой беспорядок. Когда ведешь военную кампанию с невежественными союзниками, нельзя избежать определенных неудобств. Хотя, признаться, я все больше забываю о повседневных мелочах, о нечистотах жизни, о той грязной почве, в которой пока еще приходится взращивать человеческую мысль.

Элоф и Рок, хорошо знавшие мастера-кузнеца, потрясенно застыли. Голос, когда-то звучный и глубокий, истончился до сухого металлического шелеста, тело съежилось и ссохлось под стать ему. Кожа рук была белой и гладкой, как и белая мантия, которую он носил. Пряди волос, некогда вьющихся и черных, как вороново крыло, теперь напоминали тончайшие белые нити и безжизненно свисали вокруг лица. Пока они смотрели, мастер-кузнец снял маску Громовой Птицы с длинным клювом. Его лицо тоже было неестественно белым, борода поредела, превратившись в клочья седого пуха на подбородке. Даже сейчас его можно было принять за лицо статуи, или, вернее, за посмертную маску — такая умиротворенность и безмятежность выражалась в сомкнутых веках и слабой улыбке бескровных губ. Затем глаза открылись, молочно-белые и затуманенные изнутри.

— Он похож на пещерного червя! — пробормотала Илс. — Такой же гладкий, бледный и безглазый. В нем не осталось ни капли красной крови!

Но мастер-кузнец вежливо улыбнулся ей, а затем всем остальным по очереди, словно демонстрируя, что он вовсе не слеп.

— Добро пожаловать, леди Илс, лорд Керин Керморван. Приветствую вас, мои мальчики, Рок и Элоф… который, впрочем, все еще остается Альвом. Как видите, я знаю вас всех. Ваш приход не стал для меня неожиданностью.

Илс гневно покосилась на Элофа.

— Это не Кара! — быстро сказал он. — Она не знала, кто пришел со мной, и тем более не знала ваших имен. Ему донес кто-то другой!

— Не стал неожиданностью, — монотонно повторил мастер-кузнец, словно не слышавший последних слов. — Ты все тот же невинный мальчик, блуждающий в мире, недоступном твоему пониманию. Тобою играют силы, выходящие далеко за пределы твоих ребяческих понятий о добре и зле, о плохом и хорошем. Разве буря не топит корабли? Однако тот же самый ветер может домчать множество других кораблей в безопасную и богатую гавань. Нельзя иметь одно без другого. Попутный ветер на одном краю океана может обернуться гибельным штормом на другом. Мир — единая огромная симфония, ристалище великих сил, о которых даже я имею лишь начальные познания… что же говорить о тебе! Если здесь причинено великое страдание, то лишь с целью избавить жизнь от всех ее животных ужасов, восстановить правление чистого разума, воздвигнуть прекрасный монумент, очищенный от грязи невежества и осененный мощью Великого Льда!

Керморван что-то прорычал и двинулся вперед, но Элоф удержал его.

— Много лет я слышал от тебя подобные речи. Красивые слова, но недостаточно красивые, чтобы оправдать алчность и жажду власти. Как я посмотрю, ради этого ты поступился даже собственной человечностью. Один раз ты поймал меня в ловушку, но второго раза не будет! Даже если бы все сказанное тобою было истиной, я все равно предпочел бы остаться со своими ребяческими предрассудками и с теми, кого я люблю. Я никогда не принесу их в жертву какому-то грядущему добру, благоприятным ветрам, дующим в другом месте. Когда надвигается буря, мы готовимся сразиться с нею!

Бледное лицо мастера-кузнеца страшно исказилось.

— Ты уже пожертвовал своими друзьями. Тому, кто осмеливается противостоять буре, придется столкнуться с ее гневом!

Отступив на шаг, он сунул руку под тяжелые складки мантии и взялся за рукоять меча. Так, по прошествии нескольких лет, самое беспощадное творение рук Элофа восстало против своего создателя.

Клинок льдисто сверкал. Его текучие, загадочные узоры были такими же яркими, как в тот день, когда Элоф закончил свою работу и радовался, не думая о том, что ожидает его впереди. Меч казался кузнецу живым существом, независимым от человека, потрясавшего им. Он видел в нем собственное лицо, искаженное в кривом зеркале — уродливую, безобразную часть себя. Лишь отвращение заставило его загородиться рукой в латной рукавице, но это случилось как раз вовремя. Элоф не испытал паники или ужаса, однако Керморван внезапно забился в судорогах, словно пораженный молнией. Серо-золотой клинок бесцельно дергался в стиснутой руке. Его ноги подкосились, спина выгнулась дугой. Воин закинул голову, и из его оскаленного рта вырвался жуткий вопль — рвущий душу крик животного ужаса и страдания. Он попятился, совершенно потеряв человеческий облик, врезался в стену и упал на Илс и Рока. Тем самым он, возможно, немного ослабил невидимый удар, хотя они тоже отшатнулись, как от жерла раскаленной топки. Однако они подхватили упавшего воина и поволокли его к лестнице. Вопль Керморвана сделал свое дело: из темноты донеслись крики, захлопали двери, по каменным ступеням загрохотали шаги.

Меч изменил направление, отклонившись от Элофа в сторону его друзей. Керморван с посеревшим лицом безуспешно пытался встать. Элоф стремглав бросился под удар, загораживая его, и крикнул через плечо:

— Тащите его вниз и сами спускайтесь! Вы еще успеете уйти!

— Поздно! — прокричала в ответ Илс. — Они поднимаются! Мы поможем тебе!

— Нет! Удерживайте лестницу, прорубите себе дорогу, если сможете. Это для меня одного!

Он увидел, как девушка кивнула и бросилась к лестнице. Керморван, спотыкаясь, последовал за ней. Снизу донесся лязг клинков и сердитый рев Рока.

Теперь меч указывал прямо на Элофа. Волны чистой силы захлестывали его, как будто он переходил вброд быструю реку, чье течение могло в любой момент сбить его с ног и унести прочь. Он сжал пальцы латной рукавицы в отчаянной попытке уловить эту силу, но напор был слишком могучим: мутная вода прорвалась между пальцами и выплеснулась пеной бесплотного ужаса. Волосы кузнеца встали дыбом, сердце молотом стучало в груди. Казалось, пол под его ногами раскололся и внизу разверзлась бездна. Элоф качался на ее краю, задыхаясь, захлебываясь, как тонущий пловец. Постепенно его зрение начало меркнуть. Жуткие образы закружились перед ним — сначала бесформенные, потом все более осязаемые и болезненные.

Он выставил против них собственный меч, и на мгновение клинок в его руке тоже превратился в нечто ужасное, истекающее болотной слизью, окутанное смрадом трупного разложения и гниющей плоти, сползавшей вниз по его руке. Но это продолжалось лишь мгновение. Вокруг черного клинка сгустился другой образ — рука, первой державшая его и собравшая богатую жатву в последнем славном бою. Эта рука была уже не темной и высохшей, но сильной, решительной и беспощадной. То была могучая десница, повергавшая врагов наземь, даже когда жизнь покидала тело и трясина неотвратимо засасывала его в свои объятия. Элоф назвал этот меч своим, вложил в него частицу себя и, сам не зная о том, принял великое наследие, заключенное в нем.