Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

«Расцеловалась там. Дура! Ну погоди. Вернемся домой»… — подумал он и проскрипел зубами, аж уши заложило, руки крепко сжали талию Жанны…

— Так, на чём мы остановились? — Ларик смотрел на Жанну и не очень понимал, зачем здесь эта девица сейчас.

— А на чём надо? — ответила она вопросом на вопрос.

— Ну, вообще. Какие планы?

— Давай завтра на колесе обозрения покатаемся. Новое же? Большое. Говорят весь город видно.

— А тебя отпустят?

— Меня? Мне вообще-то двадцать. Могу даже замуж без спроса выйти, если что.

— Тогда — давай.

— Замуж? — белобрысые брови Жанны взметнулись вверх.

— Ты себя хорошо чувствуешь? Какой замуж?! На колесе давай прокатимся?

— Я-то да, хорошо себя чувствую. А вот ты, похоже, не совсем. Завтра в двенадцать в парке. Запомнил?

— Запомнил. В двенадцать, в парке. А где в парке?

— Около колеса, разумеется. Надеюсь, ты один придёшь?

— Да, не заблужусь. Всё, нам пора петь. Ты сама дойдёшь до стула? Мне тут с музыкантами поговорить надо, изменить кое-что.

— Ну, хорошо. Дойду, конечно, только больше меня не приглашай, понял? — Жанна вскипела раздражением.

— Конечно, понял, — Ларик уже направился к музыкантам. А Зоя Григорьевна, болезненно, едва заметно сморщившись, смотрела, как дочь, смеясь, останавливаясь около некоторых гостей, беззаботно хохочет, в одиночестве возвращаясь на своё место.

— Ну, погоди, бревно неотесанное, — мысленно швырнула она ему. — Петух жареный тебя ещё не клевал? Клюнет!

Мужики запели щемящую и весёлую песню казаков: «Когда мы были на войне…»

В Ларике что-то надломилось, появилось ухарство, овладевающее всеми в хоре, когда чувствовалось, что всё получается, и все точно и правильно вступают, и не они тянут песню, а она их тащит своей безоглядной удалью. И нет ни одного человека в зале, кто не подтягивает им, увлеченный этой стремниной казачьей песни, втягивающей всех в свой водоворот пойманного куража. И невозможно не устремиться туда со всеми в радостном заединщицком азарте и восторге.

Зал начал подпевать при повторе куплета. Второй этаж высыпал к перилам балкона, и тоже подпевал. И только Настя стояла бледная, не улыбалась и не пела, а сзади неё мрачной тучей громоздились Леон с Глебом.

«Как ты когда-то мне лгала, как ты когда-то мне лгала,

что сердце девичье своё давно другому отдала,

что сердце девичье своё давно другому отдала»

Ларик куражливо вычеканивал каждое слово, каждый слог, и смотрел, встряхивая яростно своими длинными волосами, на страдальчески сморщившуюся Настю. И не факт, что в этот момент поле боя осталось за Леоном. И победный вскрик радости и жизни заставил всех в зале засвистеть и заулюлюкать на последней фразе…

«И снова конь мой вороной меня выносит из огня!

И снова конь мой вороной меня выносит из огня!»

Из огня конь вороной, пожалуй, и вынес Ларика, но мимо Зои Григорьевны не пронес. Похоже, что перед этой женщиной и вороные спотыкались. Споткнулся, было, вороной и под Лариком.

Он сидел возбужденный и всё ещё «видел» Настю, судорожно сжавшую поручень балкона. Ему поаплодировали уже тут, за столом, соседи и сидящие напротив. Все, кроме Жанны и её матери. Наконец, Зоя Григорьевна нашла, что спросить:

— Илларион, а что же вы молчите? Как вам вечер? Сейчас пельмени с медвежатиной принесут.

— Нормальный вечер. Только мне медведя жалко. Раньше, мужики наши говорили, что лапчатых, кроме зайцев, на Руси не ели. Только копытных. Так что не уверен я в таком деликатесе. И как его вообще добыли? На охоте? В зоопарке прикончили? В цирке?

— Какая разница? Просто редкое мясо. Почему не попробовать?

— Ну да. Можно и так вопрос поставить, если очень хочется. И мишка всё равно прикончен. Говорят, на дельфинов охоту запрещают. И у них тоже очень вкусное мясо, на японский вкус. И объём мозга больше нашего. Они ни разу в истории не напали на человека, не убили. Такие дела, — Ларик спокойно посмотрел Зое Григорьевне прямо в глаза.

Вороной закусил удила.

— Глаза «считающего арифмометра», — пронеслась у него в голове встреченная где-то фраза.

Принесли пельмени. Ларик, накрученный мыслями и эмоциями, к ним даже не притронулся, равнодушно посматривал на часы, не поднимался, чтобы не нарушить обстановки за столом. Ещё кто-то где-то с кем-то танцевал, сидящие за столом поднимали вперемежку фужеры, рюмки, стопки, к концу чинность слетела со всех. Ждали «его высочество торт».

Сладкая газировка жажды не утоляла, просить боржоми — не хотелось внимание на себя обращать, вообще Ларик не хотел ни с кем говорить, даже с официантами. Хотелось одного: выпить воды и свалить. Если бы не надо было получить расчёт для парней — так бы и сделал. Паутина, гипнотизирующая и опутывающая, протянувшаяся к нему от «Сивуча», уже не работала, он был свободен. Он и сам не понял, когда он освободился от всего, от ярости на Леона, от злости на Настю, или от глаз Зои Григорьевны и Жанны?

Песня, что ли, его освободила и дала чувство уверенности и покоя, как броня?

Принесли огромный торт, поставили прямо в центре п-образного стола, позади Ларика. Жанна весело выскочила и быстро задула все двадцать свечей. Официанты начали разносить куски торта и стаканы в подстаканниках с чаем, «всё, как в лучших домах «лондОна», шутил иногда отец Ларика, когда его Лирочка выдумывала что-нибудь этакое, навроде колокольчика к обеду. В трёхкомнатной квартирке на четвертом этаже.

На Самгина Ларик не оглядывался, ничего хорошего он там увидеть в принципе не мог.

Слышь, парень, — Самгин с улыбкой окликнул Ларика. — Ты чего приуныл, молчишь? Не нравится, что ли, тут?

— А я знаю, чего он молчит, — Жанна холодно смотрела на него, откинувшись в кресле.

— И чего он молчит? — Самгин с улыбкой повернулся к ней.

— А потому что говорить бессмысленно.

— Это как, то есть, бессмысленно?

— А так. Когда и так всё понятно, х*ли говорить? И, если всё равно ничерта не понятно, тоже х*ли говорить? Так ведь, Илларион? Или я ошиблась?

— Ошиблась.

— А что же тогда?

— Завтра с тобой об этом поговорим. Илья Сидорович, вы там команду дайте, пусть нас рассчитают, устали парни. Мы всё спели, как и договаривались.

— Ты не останешься на приватную часть?

— Да нет, спасибо. Завтра день тяжелый, дел много. Поедем. Пора.

— Ну, как знаешь. А завтра что?

— Завтра мы с Жанной встречаемся, если вы не против, конечно, — Ларик спокойно смотрел в глаза Самгину.

— Ну, … дело молодое. Так, ведь, мать?

— Ну-ну. Поговорите, — Зоя Григорьевна, чуть задержавшись взглядом на Ларике, перевела взгляд куда-то, давая понять, что аудиенция окончена. Самгин смущенно