Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу? - Денис Викторович Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
35. Встряска
Когда у меня болел живот или поднималась температура, мама почему-то считала, что это оттого, что я что-то не то съел, – и делала мне промывание желудка. Разумеется, не настоящее промывание, как в больнице, с заправленным в глотку шлангом, а попросту, по-домашнему: мама заставляла меня пить много-много прохладной воды, чтоб потом меня вырвало. Странное дело, иногда помогало. А может, просто я был молодой и здоровый, и любая встряска была мне на пользу.
Однажды мама сама себе это устроила почти что на моих глазах.
Дело было на улице Грановского. Я пришел домой со двора. Открыл дверь и услышал какие-то странные звуки. «Что такое? – спросил я. – Что случилось?» – «Только не смотри, не смотри, не ходи сюда!» – сказала мама. Сюда – это за шкаф, за низкий, не более чем метр пятьдесят высотой, желтый сервант, который разгораживал нашу довольно большую комнату на две части. Я услышал эти звуки льющейся воды, глотков, отрыжки, мне стало немножко страшно. «Мамочка, – закричал я. – Что с тобой?» – «Не ходи сюда, – закричала мама. – Ничего страшного, ничего страшного, сейчас все пройдет». Я посидел недолго на стуле, а потом пододвинул стул к серванту, забрался на него и все-таки без спросу заглянул в другую часть комнаты, через крышу серванта. Я глядел между двумя большими фарфоровыми статуэтками, которые стояли на этом шкафу. Это были Хозяйка Медной горы, наверное в полметра ростом, и, чуть-чуть поменьше, конь с золотой гривой. То ли чьи-то подарки, то ли их папа зачем-то купил. Я увидел, как мама в ночной рубашке стоит на коленях перед большим алюминиевым тазом (этот таз путешествовал с нами через всю жизнь, серый с вмятинами), пьет воду кружку за кружкой из большой кастрюли, а потом сует себе палец в горло, и у нее изо рта вырывается мутная струя воды. Я не то чтобы испугался, но как-то встревожился и сказал: «Ой, поскорей бы папа пришел». – «Не смотри, я тебе сказала, – снова крикнула мама, увидев мою рожу, глядевшую с вершины шкафа. И добавила: – Ох, только бы он не приходил. Ой, только бы он не приходил ну хотя бы часок». И продолжала глотать воду и выблевывать ее обратно. Я долго это обдумывал – уже после того, как все кончилось, после того, как мама сказала, что все нормально и прекрасно, она отлично себя чувствует, вылила всю эту гадость, умылась и села пить горячий, крепкий, сладкий чай. Мне тоже дала что-то поесть. А я сидел и думал: а почему она не хотела, чтобы пришел папа? Ведь он мог бы ей как-то помочь, подать эту кружку, вынести этот проклятый таз. Но я ни о чем ее не спросил.
Да, мама любила такие встряски. Она в глубине души считала, что человек должен сам со всем справиться. И к моему здоровью относилась если не совсем уж небрежно (это было бы неправдой, она, уже когда я был подростком и мучился от болей в животе, водила меня по разным профессорам), но у нее не было вот этого, как она сама говорила, «еврейского трепета над здоровьем ребенка», который проявляли бабушка Рита и папа.
Однажды я даже умудрился на нее обидеться – за это. Случай был и вправду вопиющий. Я во дворе очень сильно упал с велосипеда. Разбил себе голову прямо-таки до крови. Мама промыла ранку и залепила ее пластырем. Но у меня, кроме этого, сильно болела и даже кружилась голова. Я пожаловался маме, она сказала: «Ерунда. У нас с тобой сегодня по плану электрический магазин. Едем покупать лампочки». Честное слово, я совершенно не помнил про такой план. Или это у меня от удара всю память из мозгов вышибло? Мама, однако, взяла меня за руку и сказала: «Сейчас возьмем таксюшку…»
Она говорила «таксюшку», а сосед дядя Юра Черногоров, Алёнкин папа, говорил «таксушку», когда однажды возил меня и Алёнку в зоопарк.
Возьмем таксюшку и поедем». У меня ноги заплетались и в глазах темно было, но она потащила меня с собой. Мы сели в такси и действительно доехали до какого-то электрического магазина и там накупили целую коробку разных лампочек. А на обратном пути у меня на полном серьезе закружилась голова и началась довольно сильная рвота – разумеется, по всем законам жанра, в таксюшке. Приехали домой, вызвали врача, и я с мстительной радостью услышал, что у ребенка сотрясение мозга. Папа был очень возмущен. Я тоже. А мама говорила: «Ничего, все пройдет. Он еще маленький».
Когда у меня поднималась температура, мама очень любила вышибать клин клином. Напускала полную ванну горячей воды и запихивала меня туда. Пот с меня лился просто градом. А мама время от времени входила и, разумеется отвернувшись, пробовала воду, и если ей казалось, что вода остыла, подливала еще.
А потом, когда я, по маминому мнению, достаточно пропотевал, мне надлежало вылезти, вытереться и нырнуть под одеяло. Через много-много лет знакомый кардиолог говорил: удивительно, как это у меня сердце выдерживало, потому что все это на самом деле очень вредно и даже опасно. Сердце у меня, кстати говоря, не так чтобы на пять с плюсом, но я бы не стал грешить на маму. Скорее, дело в жирном мясе. Впрочем, ладно.
Последний раз такую экзекуцию мама проделала надо мной в вечер перед первым письменным экзаменом, перед вступительным сочинением на филфак. У меня вдруг жутко поднялась температура. Тем более что перед этим я тоже жутко поссорился с папой. Вернее, он на меня наорал из-за какого-то пустяка. Кажется, из-за книги, которую он сам, как выяснилось, дал кому-то почитать, но обвинил в пропаже меня.
А я потом, через год, когда эту книгу принес ему его старый друг
