Хрононавигаторы (сборник) - Сергей Снегов

— Бриарей, двухголовый сынок Агнессы Коростошевской, следовательно, относится к разряду невозможных возможностей, — промолвил доктор Сток.

— Именно так, Бриарей — существо третьей категории модальности, — подтвердил директор острова. — И наконец, выскажем утверждение: вот этот блондин — резиновая галоша. Или еще сильней: он — планета Юпитер или…

— Навозный жук, — подсказал доктор Сток.

Навозного жука Джон Паолини отверг.

— Человек, ставший навозным жуком, относится ко второй модальности. Именно такую возможную невозможность в древности описал писатель по имени Кафка — и читателей доводила до слез мрачная трагедия его героя, превратившегося у себя в доме в насекомое. Но стать резиновой обувью или гигантской планетой вроде Юпитера — это воистину совершенно невозможная невозможность. Без тонкого различия четырех модальных различий немыслимо понять, чем занимаются ученые на острове Нио. Дело в том, что первая категория относится к задачам обычных наук. То, что в принципе возможно, но пока не реализовано, осуществляют земные ученые и инженеры. Четвертая модальность — невозможная невозможность — является прерогативой самого господа бога, ибо осуществление невозможной невозможности есть чудо, а самый могучий ученый чуда не сотворит, сколько бы нам ни твердили, что он чудит. Итак, для сотрудников острова остаются две средних модальности. У нас либо преодолевают невозможность возможного, либо реализуют возможности невозможного. Все удивительно просто, не так ли, доктор Сток?

У доктора Стока ум постепенно заходил за разум. Простота объяснений директора острова была из тех, что, по древней пословице, хуже воровства. Но не в натуре доктора Стока было прекращать научную беседу с темными пятнами недосказанности. Он продолжал спрашивать:

— Вы сказали, что чудо есть прерогатива господа, господин директор, и поэтому на острове чудеса не творят. Но разве двухголовый и восьмирукий человек или искусственное божество в четырех совмещенных на едином туловище ипостасях…

Джон Паолини прервал доктора Стока категорическим взмахом руки, похожей на распахнутый веер. Нет, и тысячу раз нет! В древности чудом считали все, что выходило за пределы скудных материальных и духовных средств. Выстрел из пистолета тоже сочли бы чудом в мудрых Афинах. Ныне чудом будет только осуществление невозможной невозможности. Если человек превратится в галошу или обернется небесной планетой — да, это чудо, здесь присутствует рука господа. Но превратить человека в осла — проблема уровня науки. Доктору Стоку в ассоциации «Кони Армагеддона», кажется, присвоили почетный разряд грузовой лошади. Но там, на материке, ему не придали ни двух дополнительных ног, ни копыт, не вытянули его привлекательное лицо в лошадиную морду. Однако если доктор испытывает внутреннюю потребность обогатиться еще двумя ногами, четырьмя копытами и приобрести мужественную морду боевого жеребца, то на острове об этом можно поговорить, ибо подобная трансформация облика относится ко второй модальности, то есть является простой возможной невозможностью. Впрочем, некоторые ученые Нио, наверно, нашли бы в реальном олошадении доктора Стока третью модальную категорию, то есть невозможную возможность. К какой категории, кстати, сам доктор Сток отнес бы свою потребность в олошадении — ко второй или третьей?

— Ни к какой, ибо у меня нет такой потребности. Я вполне удовлетворен своим внешним обликом, господин директор. Еще один вопрос, если позволите. Итак, проблема чуда. Поскольку чуда нет, а есть лишь совершенные технические средства…

Директор острова снова прервал доктора Стока взмахом веерной руки. Ни один здравомыслящий ученый не станет отрицать чуда, то есть возможности невозможной невозможности. Подобное отрицание свидетельствовало бы о неверии в Высшую силу. Но богу — богово, а человеку — человеческое. По агентурным данным, бог продолжает трудиться на своем производственном полигоне, именуемом в просторечии раем.

— Кстати, доктор Сток, вы, конечно, не разделяете мещанского представления о рае как о некоем санатории для уставших от земного бытия праведников? По сведениям нашей разведки — а в точности их сомневаться не приходится, — рай — грохочущая промышленная площадка и ангелы на ней отнюдь не официанты и санитары небесного дома отдыха, а промышленные трудяги. У самых знатных архангелов крылья постоянно черны от пыли и копоти. Ибо на божественной промплощадке такие создаются комбинации, такие творятся чудеса, что человек в образе резиновой калоши никого из крылатых работяг особенно бы не удивил. Вам, естественно, ясно, к чему приводит исполинская потенция творить и творить — любое из любого, все из всего, не считаясь ни с какой целесообразностью, ни с какими запретами и ограничениями. Да, печально, но нигде нет такого низкого коэффициента полезного действия, как в раю. Из тысячи созданных там комбинаций только одна годится в тиражирование, как способная к самостоятельной жизни. Чудо всегда эффектно, но очень редко бывает эффективным. Недавно на Нио доставили прелюбопытный пейзаж одного из райских уголков, издалека сфотографированный нашим агентом. Вам ведь сообщали, доктор Сток, что рай от нас весьма близко, всего в нескольких милях по океану. Но никого из нас туда не влечет, ибо разве можно сравнить райский хаос с правильной научной организацией Нио! Поверьте, мы у себя значительно улучшили все райские потенции. Скажу сильней: волосы дыбом встают при одном взгляде на творимые в раю несообразности, как они выглядели на той фотографии. К сожалению, она быстро выцвела и сейчас на ней ничего не рассмотреть. Таким образом, — продолжал директор острова, — не отрицая в принципе чуда, мы у себя чудес не творим и даже запрещаем их творить. Мы ограничиваемся тем, что предоставляет нам наука и технические средства. Но конечно, мы несравненно превосходим не только райский, но и земной уровень полезного творчества. Кое-кто из ученых невежд клеветал на нас, что мы нечто вроде филиала рая, так сказать, научный форпост на дороге к райским вратам. Мы с негодованием отвергаем подобные инсинуации! Ибо Нио — продолжение и усовершенствование рая, дорога не к нему, а от него. Иначе говоря, осуществление того разумного и реального, что можно обнаружить на райских полигонах. Мы завершаем райские проекты, которые там остаются совершенно нереальными, таково наше научное назначение.

— Теперь вы понимаете, высокочтимый доктор Сток, как важно переоборудование вашего импульсатора, освещающего возможности жизни клетки, в орудие, прерывающее ее жизнь. Ибо смерть есть высшее завершение жизни и без овладения смертью нельзя ни познать, ни усовершенствовать жизнь.

Это произнес Хирон Спадавеккия, и доктор Сток покорно ответил:

— Да, вполне понимаю, — и дотронулся рукой до головы: почудилось, что голова, поскрипывая, медленно вращается на шее.

Доктор Сток погрешил бы против истины, если бы сказал, что мысли, столь сильно полонившие его на другой день после беседы с директором острова, возникли сразу в логическом завершении. Вначале он испытывал только растерянность и беспокойство. Ему не нравилось назначение, предписанное его открытию. Но он не мог бы выдвинуть других аргументов, кроме того, что ему жалко расставаться с убеждением в абсолютной бесполезности своей работы. Доктор Сток и сам понимал, что такого рода аргументы прозвучали бы весьма несолидно.

Он уселся за пульт и механически заиграл на клавиатуре импульсатора. Резонансные импульсы бомбардировали мишень. В мишени — колбочке с биологическим раствором — резвились живые клетки. На счетчике появлялись цифры резонансных напряжений в молекулах клеток. Доктор Сток усилил резонансные импульсы, и слабые внутримолекулярные связи стали рваться. Клетки уже не резвились, а судорожно подергивались в растворе. Он еще усилил импульсы — теперь рвались и более прочные связи. В колбочке прекратилось всякое движение, кроме бессмысленно-механического перемещения клеток. Доктор Сток провел рукой по лбу, стирая легкую испарину. У него возникло ощущение, что он совершил убийство, а не провел научный опыт.

«Сущая же чепуха! — вслух сказал он себе. — Успокойся. Ты и раньше, проверяя резонансные пределы межатомных связей, убивал живые клетки. Ничего нового не произошло. Возьми себя в руки!»

В руки он взять себя смог, но успокоения обрести не сумел. Раньше он убивал проверяя, сейчас убил, чтобы убить. Это было нечто иное.

Время подошло к шестнадцати, и доктор Сток ушел в ресторан.

Он хмуро ел, не обращая внимания на соседей. Ему показалось, что Арчибальд Боймер вопросительно поглядывает на него и при этом так гримасничает, словно дает знак, что хотел бы пообщаться. Сток повернулся спиной к специалисту по экспериментальной астрологии. И тут до него дошло, что его соседка, мужиковатая, но приятная дама, тоже, как и он, пребывает в состоянии угрюмого сосредоточения: она ела, не глядя на еду, хмурилась, ее темные глаза пристально вглядывались в какую-то точку на столе, а в той точке ничего не было. Только собственная душевная подавленность не дала Стоку сразу разглядеть, что с Агнессой Коростошевской нехорошо. Он постарался загладить свою невнимательность.