Письма - Джон Рональд Руэл Толкиен

Теперь я уже жалею, что наобещал всяческих приложений! Потому что, думается мне, в усеченном и сжатом виде они никого не удовлетворят; меня — так точно нет; а из (жуть какой уймы) писем, которыми меня заваливают, явствует, что и читатели, которым это все по душе, довольными не останутся — а их на удивление много; в то время как те, кто восприняли книгу всего лишь как «роман героического жанра» и сочли «неразъясненные перспективы» частью литературного эффекта, приложения просто-напросто проигнорируют и будут правы.

Теперь я уже совершенно не уверен в том, что тенденция воспринимать все это как своего рода грандиозную игру на самом деле так уж хороша — по кр. мере для меня, для кого такие вещи обладают слишком уж фатальной притягательностью. Полагаю, то, что столь многие жаждут «информации» как таковой или «знания» — это дань любопытному эффекту, производимому историей, когда в основе ее — тщательно и детально проработанные и продуманные география, хронология и язык. Однако, чтобы удовлетворить требования этих людей, понадобилась бы еще одна книга, размером по меньшей мере с т. I.

В любом случае, «фоновый» материал крайне запутан, при отсутствии точности абсолютно бесполезен, и сокращение его до допустимых пределов никакого удовлетворительного результата не даст. Он требует самого пристального внимания (и свободного времени), а поскольку представляет собою неразделимое целое, по кускам с ним не справишься. Я убедился в этом с тех пор, как часть из рук выпустил.

161 Из письма к Рейнеру Анвину 14 апреля 1955

Эта карта — сущий ад! Я не так тщательно отслеживал расстояния, как следовало бы. Сдается мне, крупномасштабная карта просто-напросто выдает все слабые места — и в придачу должна хоть сколько-то отличаться от уже напечатанной мелкомасштабной карты с вкраплениями картинок. Возможно, на сей раз приеду без нее!

162 Из письма к Рейнеру Анвину 18 апреля 1955

Я отослал отдельным заказным письмом замечательную карту, перерисованную Кристофером с крупномасштабного черновика, набросанного мною для той области, в которой главным образом и разворачивается действие тома III.

Надеюсь, вы ее одобрите..... Масштаб (как я заметил, Кристофер его не проставил) увеличен ровно в 5 раз в сравнении с общей картой.

163 К У. X. Одену

[Одену, который опубликовал «Братство Кольца» в «Нью-Йорк таймс бук ревью» и в «Энкаунтер», выслали корректуру третьего тома, «Возвращение Короля». Оден написал Толкину в апреле 1955 г., задавая различные вопросы, возникшие в ходе чтения книги. Ответ Толкина не сохранился (Оден обычно выбрасывал письма по прочтении). 3 июня Оден написал еще раз, сообщая, что его пригласили выступить на тему «Властелина Колец» по третьей программе Би-би-си в октябре. Он спрашивал Толкина, не хочет ли тот, чтобы в выступлении прозвучали какие-то конкретные вещи, и не добавит ли он несколько «чисто человеческих штрихов» на тему того, как была написана книга. Ответ Толкина сохранился, поскольку в этом случае, — и когда он писал Одену впоследствии, — он сберег экземпляр, отпечатанный «под копирку» , с которого и снят этот текст.]

7 июня 1955

Сэндфилд-Роуд 76, Хедингтон, Оксфорд

Дорогой Оден!

Был очень рад получить от вас весточку и счастлив узнать, что вы не умерли со скуки. Боюсь, ждет вас еще одно длиннющее письмо; ну да делайте с ним что хотите. Печатаю на машинке, чтобы по крайней мере читалось быстро. Вот уж не думаю, что я такая важная птица. Я написал Трилогию [1] собственного удовольствия ради, вынужденный к тому скудностью литературы того сорта, что мне хотелось читать (да и та, что была, зачастую содержала массу примесей). Тяжкий труд; и, как говорит автор «Ancrene Wisse» в конце своего сочинения: «Я бы охотнее, Господь мне свидетель, дошел бы пешком до Рима, нежели заново взялся за эту работу!» Но, в отличие от него, я не сказал бы: «Читайте от сей книги понемногу на досуге всякий день; уповаю, что, если станете обращаться к ней часто, она принесет вам немалую пользу; а иначе дурно потратил я все эти долгие часы». О пользе или удовольствии для других я не слишком-то задумывался; хотя на самом-то деле никто не может писать или производить чего бы то ни было исключительно для себя.

Однако же, когда Би-би-си приглашает такого авторитета, как вы, для публичного выступления на тему Трилогии, и не без ссылок на автора, самый скромный (или, во всяком случае, застенчивый) из людей, чей инстинкт подсказывает облекать то, что сам он о себе знает и свое недовольство жизнью, как она ему видится, в одеяние легенд и мифов, не может не воспринять это в личном ключе, — и скажу, что прелюбопытное и непростое это дело — выразиться и кратко, и точно.

«Властелин Колец» как произведение был закончен настолько давно, что теперь я уже могу взглянуть на него по большому счету беспристрастно и всласть посмеяться над «интерпретациями»; и даже теми, что мог бы предложить сам, по большей части в виде постскриптума: какой момент ни возьми, я не имел в виду практически никакой особой, осознанной, интеллектуальной концепции /*Взять, например, энтов. Я их вовсе не придумывал сознательно. Глава «Древобород», начиная с первой реплики Древоборода на стр. 66, была написана более-менее как есть, причем у меня самого ощущение было примерно такое (если не считать «родовых мук»), как если бы я читал чужое произведение. А теперь я люблю энтов потому, что ко мне они словно никакого отношения не имеют. Полагаю, какое-то время нечто происходило «в подсознании»; этим и объясняется чувство, владевшее мною на протяжении всей работы, особенно когдая «застревал», что я ничего не придумываю, но лишь передаю (неточно), а порою вынужден ждать, пока то, «что случилось на самом деле», не прояснится. Однако, глядя назад аналитическим взором, я бы сказал, что энты созданы из филологии, литературы и самой жизни. Названием своим они обязаны англосаксонскому «eald enta geweorc» [2] и своей связи с каменными руинами. Их роль в данной истории подсказана, полагаю, моим горьким разочарованием и отвращением еще со школьных времен к тому, как жалко и неубедительно Шекспир обы грал приход «Великого Бирнамского леса на высокий Дунсинанский холм»: я мечтал создать условия, в которых деревья и впрямь могли бы выступить на войну. А еще сюда вкралась и толика личного опыта, разница между «мужским» и «женским» отношением к дикой природе, различие между бескорыстной любовью и садоводством. — Прим. авт.*/. Если не считать нескольких намеренно уничижительных рецензий, — как, скажем, в «Нью стейтсмен» на т. II [3], в которой нас с вами бичевали такими определениями, как «подростковый» и «инфантилизм», — то, что восприимчивые читатели почерпнули из книги или усмотрели в ней, кажется вполне обоснованным, даже если сам я с этим не согласен. За исключением, конечно, любых «интерпретаций» в духе простой аллегории: то есть как нечто отдельно взятое и злободневное. В более широком смысле, полагаю, вообще невозможно написать «историю», которая не была бы аллегоричной пропорционально тому, как она «оживает»; ведь каждый из нас — это аллегория, воплощенная в отдельной повести и облаченная в одежды времени и места, универсальной истины и вечной жизни. В любом случае на большинство читателей, которым понравился «Властелин Колец», книга произвела впечатление в первую очередь как увлекательная история; именно так она и сочинялась. Хотя, конечно же, от вопроса «о чем все это?» через такой черный ход не сбежишь. Это все равно что отвечать на вопрос эстетического характера, рассуждая о какой-нибудь чисто технической подробности. Думаю, что, если в определенный момент правильно выбрать, что такое «хорошее повествование» (или «хорошая драматургия»), то и описанное событие окажется самым что ни на есть «важным».