Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы - П. Полян

Вскоре в числе других десяти человек я был направлен на работу к крестьянину. Наш путь лежал в район города Миккели. Значительную часть пути мы плыли по озеру на небольшом пароходике, а затем до места добирались на лошадях. Хозяин Эмиль Танту и его жена встретили нас хорошо и почти сразу же по прибытии усадили за стол. Из полуоткрытой двери на нас с большим любопытством смотрели внуки хозяина. Со следующего дня началась наша работа в хозяйстве этого крестьянина. Хозяйство было довольно большим: полтора десятка коров, четыре лошади, свиньи. Начали мы работу с уборки картофеля, а потом были и другие разные работы по хозяйству. Мне лично помогло в этой работе то, что с детства я рос в деревне, работал в колхозе. Многое из того, что нам приходилось делать, мне было хорошо знакомо. Особенно я любил лошадей и, в отличие от других, их не боялся. Частенько я чистил лошадей и убирал конюшню. Ко времени приезда к хозяину мы уже хорошо знали, что такое голод, испытывая его много-много раз, а здесь мы были сыты. По вечерам мы собирались в отведенном нам для ночлега месте и предавались воспоминаниям о жизни до войны.

Так продолжалось около двух месяцев, когда к хозяину приехал один из его родственников и выбрал среди нас троих для работы в его хозяйстве. Среди выбранных был и я. Вскоре нас усадили в сани, и весьма резвая лошадка быстро доставила нас к новому месту работы. Хутор, принадлежавший Руганену, назывался «Паломяки». В большой и дружной семье хозяина было два инвалида войны – его сыновья Якко и Микко. Якко потерял руку и один глаз, все его лицо было усеяно синими пятнами. Микко был ранен в нижнюю челюсть, которая вся была изрезана, ранение также сказалось и на его речи. Несмотря на это, их отношение к нам всегда было хорошим. Их мать, которой было в то время не менее 80 лет, всегда старалась вовремя и получше нас накормить. Зачастую она громко сзывала нас, одновременно стуча палкой по висящему на заборе бидону. Основная работа, которую мы должны были выполнять, – обмолот ржи. Эта работа была тяжелой и пыльной. Обмолот производился в сушильной камере, где было очень жарко. Выполняли работу вручную, то есть цепами. Мне приходилось также работать и на конюшне, где я чистил лошадей. Работали мы и в хлеву по уборке навоза и вывозу его в поле.

Быстро пролетели два месяца жизни на этом хуторе. И вот как-то вечером девочка-сирота, жившая у хозяина, сказала мне, что завтра нас отправят в лагерь. Можно себе представить наше настроение после получения такого известия! И действительно, на следующее утро Якко отвез нас к Танту, а оттуда снова в лагерь Наариярви. В Наариярви я не задержался и через пару дней с большой группой военнопленных был направлен в рабочий лагерь, который находился у города Вааза, на берегу Ботнического залива. Отчетливо вспоминаю, как мы, построенные в колонну, подошли к воротам лагеря. После беглого осмотра наших карманов и мешков нас пропустили на территорию лагеря, и мы подошли к баракам. Я оказался в числе первых, попавших в барак, и мне удалось занять нижнее место рядом со стоящей печкой-«буржуйкой». Однако жить на этом месте мне не пришлось. Вскоре ко мне подошел один из прибывших со мной, некто Федя, и, напомнив мне, кто я такой, потребовал освободить это «теплое местечко». В противном случае он пригрозил убить меня в первый же день на нашей общей работе. Внешний вид Феди, его манера разговаривать говорили сами за себя. Было ясно, что он был способен выполнить свою угрозу. Пришлось мне занять место на втором этаже. Замечу сразу, что жизнь у Феди в лагере не сложилась. За разные провинности он был многократно жестоко избит и затем, кажется, умер.

Наш лагерь, находившийся на границе со Швецией, строил дорогу, назначение которой нам известно не было. Режим в лагере был весьма строгим. При возвращении с работы нас обыскивали очень тщательно. Большинство охранявших нас солдат были шведами. Некоторых из них я хорошо помню по сей день, о них я расскажу дальше. Здесь мне опять пригодилось мое умение ухаживать за лошадьми, и я работал в лагере возчиком. В мою обязанность входило возить на строящуюся дорогу песок, камни и все остальное, что использовалось при строительстве основания дороги. Работа возчика была легче других работ потому, что много времени я находился в пути между карьером и дорогой. В условиях, когда мы постоянно ощущали чувство голода, это имело большое значение не только благодаря меньшей физической нагрузке, которая была у возчиков, но и благодаря тому, что местные жители, встречая нас на дороге, угощали нас съестным. Хорошо помню одну старушку, которая выходила на дорогу с мешком в руках и протягивала встречным военнопленным хлеб и овощи. Между тем нам было строго запрещено брать, а местным жителям давать нам пищу, но, как говорят, «голод не тетка». Частенько мы зарабатывали себе хлеб чисткой оружия и велосипедов, принадлежавших солдатам.

Однако и здесь, где никто не делил нас по национальному признаку, среди пленных находились люди, которые, в надежде приобрести хоть какие-нибудь блага, по собственному почину рассказывали охранникам, что я еврей. Таких случаев я припоминаю два. Однако к чести охранников нужно сказать, что они не обратили на это внимания. Рассказав мне об этом, один из солдат сказал, что те, кто говорит плохо о других, сами плохие. Среди охранников были, как это обычно бывает, разные люди. Были и такие, которые довольно часто без видимых причин избивали пленных. Самым страшным в лагере был переводчик Урбанович, поляк, житель Хельсинки. Это был человек лет 40, среднего роста, подтянутый и хорошо владевший русским языком. Не хуже он владел и кулаком, нанося удары только в лицо. Удары были резкими и сильными. Так он расправлялся с каждым, кто, по его мнению, был в чем-то виноват. Часто на его руках в летнее время были одеты перчатки, чтобы, как говорят, «не марать руки». Особенно он бил тех, кто, будучи голодным, употреблял в пищу целлюлозу (ею кормили лошадей), после которой люди выбывали из строя на несколько дней. Таков был этот зверь в обличье человека.

Работа здесь была тяжелой, так как приходилось пользоваться киркой, ломом и лопатой, а сил было не так много. Отдохнуть можно было в тех случаях, когда охранники удалялись или дежурили солдаты, которых мы не боялись. Ну а нрав каждого мы хорошо знали. В такие минуты, когда работа на время приостанавливалась, постоянно голодные люди вели разговор о том, что они ели до войны. Украинцы рассказывали о борще и варениках, сибиряки о пельменях, белорусы о картофеле и блюдах, из него изготовленных. Разговоры на другие темы, за редким исключением, не возникали. Очень плохо было страстным курильщикам, так как они последнюю пайку хлеба променивали на папиросу или щепотку табака.

В этом лагере я встретил человека, о котором не могу не сказать несколько слов, хотя он заслуживает большего. Таким был солдат охраны швед Сигурд Норгорт, студент теологического факультета университета, человек большой и доброй души. Не было ни одного случая, чтобы он плохо отнесся к пленному, более того, он всегда старался чем-нибудь помочь нам. Вспоминаю случай, как однажды в его присутствии между двумя пленными произошла стычка. Другой солдат прекратил бы драку очень быстро, дав затрещину тому и другому. Сигурд пусть неуклюже, но все же по-доброму пытался удержать от драки обоих. В его дежурство мы всегда облегченно вздыхали и могли немного отдохнуть. Но и нас не покидало чувство совести, и мы, отдохнув, принимались за работу. У меня с ним установились вполне дружеские отношения. Частенько на работе и в нерабочее время я беседовал с ним. Он рассказывал мне о себе, о своей учебе, о том, что в Швеции у него есть девушка. Граница Финляндии со Швецией всегда была открытой, и до войны он часто ездил к своей девушке. Я рассказывал ему о жизни в Ленинграде, об институте, о своей семье.

Первое время мы беседовали на немецком языке, а потом и на финском. Как-то он попросил меня обучить русскому языку. За несколько уроков он усвоил алфавит, а затем начал складывать и слова. Но вдруг нам объявили об отправке в лагерь Наариярви. Прощаясь со мной, Сигурд подарил мне очень хорошую и большую фотографию с дарственной надписью. Я долго хранил ее, но на пути домой с болью в сердце я вынужден был разорвать ее и выбросить. Я думаю, что причина ясна и объяснять ее нет необходимости.

И вот опять Наариярви. С первого же взгляда мне стало ясно, что все здесь изменилось к худшему. Причиной тому было то, что старшиной лагеря стал пленный офицер Красной Армии, в котором я узнал своего бывшего соседа по улице, в городе, в котором я проживал, в Могилеве. Будучи антисоветски настроенным человеком и антисемитом, он завел в лагере свои порядки, чинил суд и расправу над пленными. До него евреи жили в бараках вместе с другими пленными. Теперь их поместили в отдельный барак. Когда к кухне подходили евреи, он кричал: «Наливай пожиже, жид пришел». Жизнь в лагере была очень тяжелой. От голода ежедневно умирали десятки человек. Между тем Парникель (фамилию его я запомнил с детства) и его приближенные выглядели очень хорошо. В этом лагере, к моему счастью, я пробыл недолго, всего недели две, и меня в числе большой группы пленных направили на работу в другой лагерь. Отчетливо вспоминаю, как мы, построенные в колонну, проходили последнюю проверку перед отправкой. Вызвали и меня, и вдруг Парникель увидел в карточке, что я еврей, и приказал мне выйти из рядов. Вскоре я был отправлен в Лоуколампи, где был рабочий лагерь для евреев. Но прежде чем перейти к рассказу о жизни в этом лагере, мне хотелось бы сказать несколько слов о судьбе Парникеля. Вскоре после моего отъезда из Наариярви он был снят со своей работы и направлен в рабочий лагерь. В этом лагере оказались люди, над которыми он издевался в Наариярви. По рассказам очевидцев, его постоянно избивали, вспоминая прошлое. Перед самым окончанием пребывания в Финляндии он был убит.