12 шедевров эротики - Коллектив авторов

Его охватило нетерпеливое желание узнать, спросить ее, выведать ее намерения. Послезавтра он должен уехать, так как ему нельзя оставаться вдвоем с молодой женщиной в этом доме. Значит, нужно торопиться, нужно еще до возвращения в Париж выспросить ее тонко и искусно об ее намерениях не допустить, чтобы по приезде она уступила домогательствам кого-нибудь другого и связала себя каким-нибудь обещанием.

В комнате царила глубокая тишина: слышен был только стук часового маятника, отбивавшего на камине свое правильное металлическое «тик-так».

Он прошептал:

– Вы, должно быть, очень устали?

Она отвечала:

– Да, но еще больше потрясена.

Звук их голосов удивил их, странно прозвучав в этой мрачной комнате. И они внезапно посмотрели на лицо умершего, словно ожидая, что он вдруг зашевелится и начнет их слушать, как он это делал всего лишь несколько часов тому назад.

Дюруа продолжал:

– О! Это для вас ужасный удар, это огромная перемена в вашей жизни, полный переворот в вашем сердце и во всем вашем существовании.

Она глубоко вздохнула и ничего не ответила.

Он добавил:

– Как грустно молодой женщине очутиться вдруг одной.

Он замолчал. Она ничего не ответила на его слова. Он прошептал:

– Во всяком случае, помните о нашем договоре. Вы можете располагать мною, как хотите. Я весь в вашем распоряжении.

Она протянула ему руку, бросив на него один из тех грустных и нежных взглядов, которые волнуют нас до глубины души.

– Благодарю вас, вы очень добры, очень. Если бы я могла и смела сделать что-нибудь для вас, я бы тоже сказала: «Рассчитывайте на меня».

Он взял протянутую руку и задержал ее, сжимая в своей, со страстным желанием ее поцеловать. Наконец, решившись, он медленно приблизил ее к своим губам и прильнул долгим поцелуем к лихорадочно-горячей надушенной коже.

Потом, почувствовав, что эта дружеская ласка становится слишком продолжительной, он сумел во время отпустить маленькую ручку, упавшую на колено молодой женщины. Она сказала серьезно:

– Да, я теперь одинока, но я постараюсь быть мужественной.

Он не знал, как дать ей понять, что он был бы счастлив, очень счастлив жениться на ней. Конечно, он не мог сказать ей это сейчас, здесь, перед этим трупом; но все же, казалось ему, он мог бы придумать одну из тех запутанных, двусмысленных и в то же время приличных фраз, которыми можно выразить все посредством умелых намеков и недомолвок.

Но этот труп, – окостенелый труп, лежавший перед ним, – стеснял его и, как преграда, стоял между ним и ею. К тому же он начал чувствовать в спертом воздухе комнаты подозрительный запах, – запах гниения, исходивший из этой разлагающейся груди, первое дыхание падали, которое несчастные покойники посылают своим родным, бодрствующим над ними, ужасное дыхание, которым они вскоре наполнят внутренность своих гробов.

Дюруа спросил:

– Нельзя ли открыть окно? Мне кажется, что здесь тяжелый воздух.

Она ответила:

– Да, я тоже это заметила.

Он подошел к окну и открыл его. Ворвалась благоухающая прохлада ночи, всколыхнув пламя свечей, горевших возле кровати. Луна лила, как и накануне, свое яркое и спокойное сияние на белые стены вилл и огромную блестящую поверхность моря. Вдохнув полной грудью, Дюруа вдруг почувствовал себя окрыленным надеждами; трепещущая близость счастья овеяла его.

Он обернулся:

– Пройдитесь, чтобы немного освежиться; погода восхитительная, – сказал он.

Она спокойно подошла и облокотилась на подоконник рядом с ним.

Он прошептал ей тихо:

– Выслушайте меня и поймите хорошенько, что я хочу сказать. Главное, не возмущайтесь тем, что я говорю о подобных вещах в такой момент, – ведь я покидаю вас послезавтра, а когда вы вернетесь в Париж, быть может, будет уже поздно. Послушайте… Я – бедняк, у которого ничего нет, у которого вся карьера еще впереди, – вы это знаете. Но у меня есть настойчивость, некоторый ум, и я стою на дороге, на хорошей дороге. Когда имеешь перед собой человека, уже достигшего определенного положения, знаешь, что берешь; когда имеешь перед собой человека начинающего, никогда нельзя знать, до чего он дойдет. Это и плохо и хорошо. Словом, я вам однажды сказал, когда был у вас, что моя заветная мечта – жениться на такой женщине, как вы. Теперь я вам это повторяю. Не отвечайте мне сейчас. Позвольте мне продолжать. Я не делаю вам сейчас предложения. В данный момент и в данном месте это было бы безобразно. Я хочу только, чтобы вы знали, что можете осчастливить меня одним вашим словом, можете сделать из меня друга, брата, – если захотите, мужа, – что мое сердце и весь я принадлежу вам. Я не хочу, чтобы вы мне сейчас отвечали, не хочу, чтобы мы здесь возобновляли этот разговор. Когда мы встретимся в Париже, вы мне дадите понять ваше решение. До тех пор – ни слова. Хорошо?

Он проговорил все это, не глядя на нее, словно роняя свои слова в расстилавшуюся перед ним темноту ночи. Казалось, она ничего не слышала, – так неподвижно сидела она, тоже глядя перед собой, устремив пристальный, но не видящий взгляд на широкий пейзаж, озаренный бледной луной.

Они долго еще стояли рядом, касаясь друг друга локтями, размышляя про себя.

Потом она прошептала:

– Становится холодно, – и вернулась к смертному ложу.

Он последовал за ней.

Подойдя к трупу, он убедился, что, действительно, труп начал пахнуть, и отодвинул свое кресло, так как не мог долго выносить этого зловония. Он сказал:

– Утром надо положить его в гроб.

Она ответила:

– Да, да, непременно; столяр придет около восьми часов.

Дюруа вздохнул:

– Бедняга!

Она тоже испустила скорбный вздох, полный покорности судьбе.

Они теперь реже взглядывали на него, уже свыкшись с мыслью о смерти, начиная мысленно примиряться с этим исчезновением, которое только что возмущало их, таких же смертных.

Они больше не разговаривали и продолжали сидеть у тела, из приличия стараясь не засыпать. Но около полуночи Дюруа заснул первым. Проснувшись, он увидел, что г-жа Форестье тоже спит. Тогда он принял более удобное положение и, проворчав: «Черт возьми! У себя в постели, право, гораздо удобнее», снова закрыл глаза.

Вдруг он вздрогнул от внезапного шума. Вошла сиделка. Выло совсем светло. Молодая женщина, сидевшая против него в кресле, казалась не менее удивленной, чем он. Она была немного бледна, но, несмотря на ночь, проведенную в кресле, была все так же хороша, свежа, привлекательна.

Дюруа взглянул на труп и вскричал, задрожав:

– О! Борода!

За несколько часов она выросла на этом разлагавшемся теле так, как выросла бы на живом человеке за несколько дней. В испуге стояли они перед этим проявлением жизни, продолжавшейся в мертвеце; оно казалось им каким-то ужасным чудом, какой-то сверхъестественной угрозой воскресения из мертвых, какой-то страшной аномалией, от которой может помутиться человеческий рассудок.

Затем они оба отправились отдыхать до одиннадцати часов. После того как Шарля положили в гроб, они сразу почувствовали облегчение и спокойствие. За завтраком они сидели друг против друга, и в них пробудилось желание говорить о более утешительных, о более веселых вещах, – желание вернуться к жизни, раз уж они покончили со смертью.

В открытое окно вливалась нежная весенняя теплота, несшая с собой душистый запах гвоздики, которая цвела перед дверью.

Г-жа Форестье предложила Дюруа пройтись по саду, и они принялись медленно прогуливаться по зеленой лужайке, с наслаждением вдыхая теплый воздух, насыщенный запахом пихт и эвкалиптов.

И вдруг она заговорила, не поворачивая к нему лица, совсем так, как он говорил ночью, наверху. Она произносила слова медленно, тихо и серьезно:

– Послушайте, мой дорогой друг, я обдумала… уже… то, что вы мне сказали, и не хочу, чтобы вы уехали, не получив от меня ни слова в ответ. Впрочем, я не скажу вам ни да, ни нет. Мы подождем, посмотрим, поближе узнаем друг друга. Я хочу, чтобы и вы, со своей стороны, хорошенько обдумали этот шаг. Не поддавайтесь легкому, минутному увлечению. Если я говорю с вами об этом теперь, еще до того, как наш бедный Шарль опущен в могилу, но только потому, что после ваших слов для меня важно, чтобы вы знали и чтобы вы не питали ложных надежд в случае… если… окажется, что вы неспособны меня понять и примириться с моим характером.

Постарайтесь же понять меня как следует. Брак для меня – это не путы, а свободный союз. Я подразумеваю под этим свободу, полную свободу во всех моих поступках, действиях, отлучках из дому. Я не перенесла бы ни контроля, ни ревности, ни критики моего поведения. Разумеется, я обязуюсь никогда не компрометировать имени человека, за которого я выйду замуж, никогда не ставить этого человека в ложное или смешное положение. Но и он, со своей стороны, должен видеть во мне равную, а не подчиненную, товарища, а не послушную и покорную жену. Я знаю, что мои взгляды разделяются далеко не всеми, но я от них не отступлю. Вот и все.