Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский - Хайнлайн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот однажды у себя на задворках я встретил этого самого Кастро. Не теперешнего, усталого и поникшего, с седой бородой, а того, тогдашнего, с горящими глазами. Рядом с ним шел Микоян. Его я сразу узнал по телевизору. Микоян говорил о суровой необходимости увезти наши ракеты, а Кастро с ним не соглашался.
— Ком рад Анастас, — кричал он. — Я взорву этих поганых янки, пьющих кровь моего народа.
— Фидель, — убеждал его Микоян. — Подожди немного. Не спеши. Они сами себя взорвут.
— Пора делать революцию. В Чили пора, в Аргентине. В Японии, в Новой Зеландии, в Африке. В Австралии. Везде.
Они скрылись за углом забора, в распустившихся кустах черноплодной рябины. Я так и не узнал, где еще пора делать революцию.
Семь месяцев моей службы в армии прошли на Кубе, на острове Свободы, но там мне не случилось познакомиться с Кастро по причине моего низкого звания. Я был сержант, а он майор. И вот теперь я решил эту ошибку исправить. Я выследил его, он остановился у деда Михея.
Наступил вечер. Солнце опустилось за дальний лес — полыхнуло оранжевым, сиреневым, затем все размазалось фиолетовым и весь окружающий мир стал загадочным и таинственным, будто в фильме о привидениях.
К деду Михею я всегда ходил запросто, без приглашений — столько я им всего на тракторе привез: и дрова, и навоз, и внучат из города.
Просто толкнул дверь и вошел.
Бабка Дуня шуровала на кухне, а дед Михей и Кастро расположились в избе, хрумкали капустой, жевали картофелины. Еще я заметил на столе яичную скорлупу и бутылку рома, отпитого наполовину. Но пил один Фидель, в дальнейшем я это отметил.
Лампочка над столом была яркая, но без абажура, и все подробности встречи до мелочей выделялись. Абажур, кстати, по рассказам очевидцев, здесь был, но его разбили в двадцатые, когда в доме искали зерно. Комиссар продотряда размахнулся наганом, чтобы огреть деда, зачисленного в «кулаки», — тот сидел как сейчас, на том же самом месте, но еще молодой. — а попал в абажур. Лампочки тогда еще под абажуром не было, но зато был керосиновый фонарь. Лампочку вкрутили после, перед самой войной, когда Васька-электрик влез на столб и подключил дом к городскому проводу. Абажур был толстый, из бутылочного стекла, но комиссар хорошо размахнулся, чтобы деду врезать, а врезал по абажуру. Тот и рассыпался сразу на много осколков. А «кулаком» дед стал по причине наличия у него кобылки, списанной по старости с городского ипподрома. Дед купил ее у живодера за четыре рубля, кстати, крупные по тем временам деньги. Кобылку списали не только за старость, а главное за неудачи — не было случая, чтобы она не пришла последней. А звали ее наоборот — Виктория, в честь древней богини победы, потому и списали. Так вот… Посыпались осколки, погас керосиновый свет, и дед Михей, резвее своей кобылки, прыгнул в окно. Бабку Дуню сразу посадили в кутузку и потребовали данные, куда скрылся дед. Она, может, и сама рада сказать, но не знала, а узнала после войны, когда дед вернулся из партизан… Так вот…
Кастро пил и пил, подпирая головой потолок, но не пьянел, это я с пониманием отметил. Капусткой хрумкал, пережевывал, вроде одну мысль жует. На наше знакомство совсем не среагировал и радости не высказал про мою службу на острове. Есть я — нет, все ему одинаково.
— Федь, а Федь? — вдруг спросил дед. — Скажи по совести. У нас порядок ты бы смог навести, ну в России-матушке?
— Си! — ответил Фидель.
— А что надо, Федь?
— Ракеты!
— Сколько? — спросил дед.
— Одна, две лучше. А самое лучшее пять.
И Кастро растопырил огромную ладонь:
— Пять! Лучше пять. И вонючий янки…
— При чем тут янки, — вступил в разговор я. — Мы за свою страну болеем, за нашу великую родину.
— И у вас янки! — гаркнул Фидель. — Они везде — янки!
— Си, — сказал дед. — Мы спину гнем, ни колбаски хорошей, ни рыбки свежей, ни мясца… а они едят себе, жрут. Все у них в ихнем Кремле есть.
— Си! — сказал Фидель. — Я до них доберусь. Ракеты. Дай мне только ракеты.
Дед задумался и подошел к стене. Стал рассматривать газету с фотографией наших ракет на каком-то давнем первомайском параде.
— Валер. Подь сюда. Эти ракеты ядерные? Такие хотишь, Федь? Пять? Или более? Сколько нужно тебе?
Я понял, к чему идет дело, и старался всячески отвлечь деда. Раньше, когда он пил, — было запросто, но сейчас никак не получалось. Глядел и глядел на стенку и бормотал что-то тихо. Наверно, ругал всех янки, и наших, и заграничных…
На другой день, идя мимо забора деда и смотря себе строго под ноги, я заметил длинную тень. За домом, прямо на дедовском огороде, стоял огромный вездеход с зачехленной на нем ядерной ракетой. Уж я-то их знаю, не зря три года в армии отслужил.
Но страхи мои по поводу Третьей мировой войны, к счастью, не оправдались. Ракеты исчезли так же неожиданно, как и появились. И дело вовсе не в фантасмагориях деда. В чем? Сейчас поясню.
В Огрызках, как и в других деревеньках, люди выживают по собственному усмотрению. У кого курочка есть, о го род, кто картошечку горячую к дальним поездам носит — тот, считай, выжил. А у кого ни того, ни другого, ни третьего? Тому что, помирать? Нет, дорогие мои, жить всем хочется. Значит, какой остается выход? Правильно. Заниматься исконно народным промыслом, то есть воровать. И воровать, к счастью, пока есть что, не иссякли закрома родины. Кто лесом промышляет: купит по лицензии три сосенки, а нарубит целую рощу, финнам по дешевке продаст, те на тягачах своих приедут, погрузят и — домой, в «страну фиников». Там они этот лес на досочки распилят и, пока не остыли моторы, обратно к нам везут:
«Теккеле-меккеле, мы к вам приек-келе!»
У кого леса нет, тот нефтью торгует, икорочкой, рогами оленей молодых. Говорят, если их в ступке растолочь да
