Избранное - Гарий Немченко

Знаешь, у меня было, признаться, такое ощущение, что на этот раз Эдик наш хватил через край... Но, с другой стороны, все мы привыкли: штатный хохмач, любимец публики. Никогда не знаешь, что он выкинет в следующую минуту, ну, и не позволяешь себе встревать — сам начал, сам и доиграет... Полезешь со своей угрюмой кондовостью — над тобою же и посмеются!

Ловлю себя на том, что оправдываюсь... Как-то оно все вышло! Теперь я кляну себя за то, что промолчал тогда.

А они, брат, старались!

Там были заросли облепихи, сплошные эти колючки, недаром в этих краях зовут ее — д е р е з а. Мы от нее уже натерпелись, и без рукавиц, без брезентовой курточки никто к ней теперь не подходил. А этим хоть бы что. Знай себе топорами машут — все поцарапались! Потом подходит один, видно, самый бойкий. А можно, говорит, мы и еще маленько прихватим, только уйдем пораньше? Очень, мол, надо! Ну, и какую-то такую причину — то ли за гитарой к товарищу, то ли еще что. Хлудяков им про встречный план: молодцы, мол!

В общем, половину того, что всему нашему институту отвели, они втроем сделали. Хлудяков их похвалил, пожал руку: буду, говорит, на ваш завод передавать сведения, обязательно, мол, укажу, что работали по-ударному... Стыдно, конечно!.. Но что теперь делать: раз было, значит, было. Да и кто, естественно, мог предполагать, что из всего из этого выйдет? Мол, пошутили — и ладно.

А теперь поставь себя на место этих мальчишек. Приходят они в понедельник на свой завод, а комсорг давай им пенять: лодыри, мол! Прогульщики. Те за свое: мол, больше нормы сделали, только сведения, верно, еще не дошли... А та, ну, как бы тебе сказать, не то чтобы окончательная язва, но девица с характером... Из тех, знаешь, что одноклассников своих, с которыми десять лет вместе проучились, зовут только по фамилиям. А может, просто молодая, зеленая, потом поймет — кто знает. Ее вины здесь, во всяком случае, нет. Просто она стала каждый день потом теребить ребят: так где же, мол, сведения о ваших трудовых подвигах?

Почему я все это досконально знаю — мы потом, уже после суда, вместе со следователем выстроили всю эту цепочку, и, чтобы кое в чем убедиться еще раз, я поговорил почти со всеми, кто в этой истории так или иначе участвовал, в том числе и с этой не по летам въедливой особой... До нее и тогда, когда я уже все растолковал ей, не очень дошло, долдонила все про одно и то же: они, мол, всегда вели себя безответственно... Можешь представить, с каким прилежанием взялась она пилить мальчишек до этого!

В конце концов ребята решили: надо им разыскать того самого, с блокнотом. Пусть подтвердит, что они работали. Больше всего им, как ты понимаешь, хотелось, чтобы эта молодая язва «заткнулась».

Шутка ли в таком городе найти человека, которого ты толком-то и не видел! Но мальчишки не отчаивались, составили какой-то свой хитрый план, который не должен был их подвести. Что ты хочешь, для них это была своего рода игра — разбили город на квадраты... А потом неожиданно встретили Хлудякова в летнем кафе. Причем надо же такому случиться: этот пижон стоял у них за спиной с молодой девчонкой и в красках рассказывал, как недавно на воскреснике подшутил над тремя лопухами — некими молодыми энтузиастами... Ты действительно знаешь Хлудякова и потому представишь, как это все могло прозвучать.

Стерпел бы ты? А что бы стал делать?

Потом уже вместе со следователем мы попробовали еще раз «проиграть» эту ситуацию — конечно, она была для парней слишком неожиданной и слишком обидной!

Обернуться и дать в морду? Или затаиться, узнать каким-то образом имя да фамилию и подать затем в наш местком жалобу?

В общем, когда этот лысеющий ухажер допил шампанское, а молодая девчонка, которой он пудрил мозги, доела мороженое, ребята двинулись за ними следом. Шли поодаль, спорили, как им быть, а улица становилась все безлюдней... На следствии Эдик говорил, будто они напали неожиданно. Действительно ли он не чувствовал, что за ними следят? Кто его знает. Этот молодой лейтенант из милиции, к которому попало дело, уверен как раз в обратном. Он говорит, что такая молниеносная драка могла произойти только в том случае, если взвинчены были, так сказать, обе стороны.

Вообще-то, неизвестно, чем бы все кончилось, но на дороге появилось пустое такси, Хлудяков к нему бросился, и ребята, наверно, поняли, что сейчас он с девчонкой сядет — и снова потом ищи-свищи... Крикнули и кинулись к Эдику, кто-то схватил его за рукав, а он, конечно, рванулся, и тут пошло. Девчонка уже сидела в машине, выскочила, чтобы разнять их, бросилась в середину... Ее оттолкнули, а таксист в это время дал газу — ну, и перелом ребра, и сотрясение мозга.

Машина так-таки и уехала — шофер потом утверждал, будто в суматохе не заметил, что он кого-либо сбил. Да и вообще у него была своя твердая линия: все случилось пятнадцатого, в получку, в тот день он работал в две смены, и ему уже пришлось хлебнуть вволю. Вмешался и один раз, и два, а на третий плюнул — и все дела: тут уж у кого хочешь нервы не выдержат... И все железно подтверждалось — до этого он уже был записан в милиции свидетелем. На суде потом он все бил себя в грудь, и понять его, в общем-то, было можно. Определили ему год условно.

Мальчишки, перепугавшись, убежали. Хлудяков постучался в ближайший дом и попросил помочь ему вызвать «скорую». Вот такая грустная вышла история...

Недели через две Эдик уехал в Ленинград, на трехмесячные курсы, и, когда ребят наконец нашли, то с фотокарточками следователь поехал к нему туда: знал ли Хлудяков задержанных до этого или не знал? Эдик сказал: нет.

В общем-то, если он и в самом деле ни о чем еще в тот вечер не догадался, то на фотокарточках, и верно, мог ребят не узнать. Потому что были на них уже другие ребята...

Я вспоминаю, как они тогда к нам подошли: только и того, что волосы как у батьки Махно, а так — хорошие, с доверчивой улыбкой парни... А с фотографии на тебя угрюмо глядели наголо остриженные, с тоскливыми лицами дебилы. И мне тоже тогда невольно казалось, что есть у них в чертах что-то такое преступное. Потому-то, когда следователь пришел с этими фотографиями в институт, никто из наших, конечно, их не узнал... А у меня, понимаешь, что-то такое шевельнулось... Где-то, говорю, я их видел, только не вспомню где. Следователь и зацепился. Записал мой рабочий телефон и домашний записал — давай названивать: так и не припомнили — где?

Бедная эта девочка, которой не повезло, можно сказать, больше всех, в тот вечер видела их, и в самом деле впервые, и все сходилось постепенно на том, что здесь типичный случай, когда у подвыпивших хулиганов чесались руки...

Видишь, как много всяких «потом». Потом-то девчонка, которая дружила с тремя этими ребятами, рассказала мне, что один бывалый человек научил их держаться неколебимо: были, мол, выпивши — ничего не помним. Нашли их не сразу, время обо всем договориться у них было. Придумали они в деталях эту свою выпивку, хотя на самом-то деле в тот вечер пили только молочные коктейли и заедали только мороженым. Ну, тут уж тоже тот самый бывалый человек постарался: следователь говорил, что эта очень правдивая картина выпивки больше всего его и смущала... Невольно подумаешь: сколько самых разных усилий — вольных или невольных — приложили мы, люди взрослые, чтобы эти не имеющие жизненного опыта мальчишки запутались окончательно... Дали они, в общем, друг другу слово ни в какие подробности больше не вдаваться, и на этом уперлись: выпивка ударила в голову — и все дела.

Следователь, который занимался ребятами, парень и умный, и терпеливый, да только у них ведь свои заботы — гони процент раскрываемости, или как там? А тут история вроде бы совершенно ясная — чего тянуть? Начальство на него поднажало — передал дело в прокуратуру. Только это уж точно: сам он до последней минуты сомневался. Больно все, говорит, гладко. Вечером перед судом опять он мне позвонил: не припомнили? И на суд пришел, хоть это никак уже не входило в его функции. Да и меня туда притащил, это была его идея, сам я наверняка не пошел бы — на что мне?

У следователя, видишь, был свой расчет: одно, мол, дело, когда человек просто посмотрит на фото, а другое — когда на суде посидит. Сердце, если не каменное, подскажет. Так оно, знаешь, и случилось. Глядел я на ребят, глядел, и хоть держались они как будто с вызовом, так мне стало отчего-то их жаль... И тут вдруг стукнуло: да это ведь те самые наши помощники, над которыми когда-то мы подшутили!

Знаешь, захотелось мне встать и крикнуть: погодите, что же мы делаем! Здесь ведь вот какая история!

Лейтенант один раз глянул на меня, другой раз глянул, и я уже, кажется, начал привставать, но тут сидевший со мной рядом Борис Фильчук придержал меня за колено: ты что это, мол?! А у меня сел голос, еле слышно шепчу ему: сам-то вспомнил? Знаешь, что это за хлопцы? А он спокойно так: ну и что?.. Да как, толкую ему, «что»? С этого небось и пошло! А он все держит руку на моем колене: да брось, мол! Ты, говорит, может быть, не знаешь, что у них ножи были? Это родители упросили Эдика, чтобы не говорил о ножах, вот он и промолчал. А если бы сказал? Сам посуди: я ведь не ношу ножа? Ты не носишь. А эти — что? Не одного пырнет, так другого. Не завтра, так послезавтра — какая разница? Ты, говорит, посмотри на эти морды! Думаешь, раскаялись они? Как же, мол, держи карман шире! Так и зыркают. Да его сейчас под стражу не возьми, он тут же после суда подойдет к тебе и первого же тебя и зарежет...