Кембрийский период - Владимир Коваленко

Книга оказалась доступна только Нион и Анне — обе знали ирландский, обе умели читать. Зато желающих послушать перевод — множество. Ради такого случая и друидов пригласили — ирландский у них родной, да и буквы знали. На уровне — высечь что-нибудь на камне. То есть разобрать текст могли, но делали это медленно и натужно.

Епископ с удовольствием занялся бы этой загадкой, которая попахивала настоящим чудом, но — дела. От необходимости заседать в Совете Мудрых его никто не избавил, так что оставалось ему отчеты викария да рассказы патриарха внимательно выслушивать и советы ценные давать. Действительно ценные. Именно он заметил главное противоречие. Книга описывала сиду как существо плотоядное, которой и обычные христианские посты-то заказаны. Ни дня без плоти! Рыба, правда, подходит не хуже мяса. Но сама-то Немайн говорила, что ей нужно питаться зеленью и это обычная пища в холмах. Что, судя по байкам местных жителей, похоже на правду. Книга лжет? Или Немайн не знала что ей есть полагается?

Если книга неверна, то сверкающие облака — силы зла, невзирая на благообразный облик. Люцифер, в конце концов, тоже светоносец.

Если книга верна, то понятно, от чего свалилась сида, да и в главном — в «лечении» — не расходилась ни с ее словами, ни с заключениями медиков. Вопрос о кознях нечистой силы и происках врагов почти отпал, когда мэтр Амвросий констатировал, что книга не советует ничего из того, что уже бы не делалось. То есть вреда нет. Только укрепление духа врачующих.

Как она могла не знать?

Разве если очень сильно переменилась… Дионисию было грустно — приходилось соблюдать легенду. Не говорить же во всеуслышание, что Немайн не холмовая жительница, а потому ей и правда нужно мясо. Болезнь же и книга безусловно несли мистический характер, и над этим было нужно еще немало размышлять.

Вслух епископ заметил, что неизвестно, как меняет сидов крещение. Эта версия была признана возможной всеми — но в этой версии книга в результате оказывалась подарком свыше. А облака — обликом ангелов или святых. Скажем, святой Бригиты и святой Бранвен — последняя и вовсе приходилась Немайн двоюродной правнучкой… Образ сияющих облаков для сидов был доступен, если верить друидам, и до крещения, и до святости. Следовательно, это могли быть не друзья, а враги… А в книге — неправильные способы лечения не этой, а других болезней.

Анна по ведьминскому опыту знала — крещение на требуемую больному диету не влияет. Зато перемена звериного облика — еще как. Так что, поговорив с друидами, убедилась — заглядывали старшенькие сиды. Родители? Ллуд и Дон?

Друиды осторожненько намекнули на это христианским священникам. Дионисий подумал, да и решил: чудом больше, чудом меньше, а легенду поддерживать надо… и дал друиду себя убедить. Тем более что Пирр очень уж энергично кивал… чуть голова не оторвалась. Зато, как только епископ признал версию, у него появилась возможность лицезреть работу истинно апостольского чина. По лику Пирра словно патока расплылась.

— Из чего мы делаем вывод, что старшие из сидов поддержали КРЕЩЕНУЮ дочь против брата-язычника. Возможно, они и сами уже крещены, а то и достигли святости — в другой стране, под иным именем. Скажу более: они явно крещены, потому как не вложили знания в головы, как умеют, но доставили книгу. Друидическая традиция писание книг отвергает…

Дионисию оставалось только восхищаться внутренней силой, заключенной в старике-патриархе. Он увидел главное — возможность проповеди. И, не волнуя себя вопросом, какая сила подбросила книги, принялся распространять веру. Спасать заблудшие души. Даже погрязшие. Оставалось заключить: именно такие христиане и превращают сатану в силу, что хочет зла, а творит благо.

Немайн страдала точно как написано. И стадии меняли друг друга в указанной очередности. Теперь была спокойная — "воды мудрости", как обозвал это Харальд. Кажется, он сочинял сагу о тяжелой доле богинь и каждой очередной напасти придумывал красивый и малопонятный кеннинг. А без поэтики — так на сей раз это было именно недомогание, а не болезнь. Месячное очищение. Только, по книге, у наставницы выходило скорее десятилетнее. Анна улыбнулась. Ведь не произойди у Немайн смена звериной ипостаси, еще несколько лет такого бы не было. И Анна уверилась бы, что наставница, несмотря на все свои столетия, подросток.

На коленях лежал загадочный фолиант, написанный меленько и очень разборчиво. Глаза в который раз пробегали строчки про финал болезни. Она это место часто перечитывала. И решение Дэффида — запереть больную покрепче — нравилось ей все меньше и меньше. А теперь из Немайн вместо слизи выходила чистая кровь, а значит, до возможной ошибки оставались уже не дни — часы.

Засунула гордость подальше и поймала Эгиля. Изложила. Предупредила, чтоб никому. Тот деловито кивнул. Потом сложил руки на груди. Пальцы забарабанили по предплечьям — сильные, толстые — и быстрые. И барабанить было по чему… Анна напомнила себе, что из семьи ушла временно и намерена вернуться к детям. И что три месяца без мужниной ласки не повод. Иные годами ждут. Тем более когда наставница очухается, можно будет у нее на денек-другой отпроситься. И не млеть от северного варвара. Который — вот счастье — ничего этакого не заметил. Кроме разве груди. Которую и сейчас с видимым удовольствием рассматривает. Что не мешает ему думать — редкое свойство для мужчины. Ох и опасный же человек этот корабел!

— Нельзя ее запирать, — заявил наконец, — ты права.

— Сама знаю, что права. И Луковка знает. Но нужно же Дэффида убедить.

— Это просто, — заметил Эгиль. — К вам в Дивед росомаха и не забредает почти, а у нас в Норвегии она живет. Вот я про них и порасскажу. А там пусть Дэффид с Глэдис сами решают…

И ушел. Рассказывать. В результате Немайн перенесли в «Голову», устроили поудобнее. И принялись ждать… А Дэффид закрыл трактир. Выпроваживая нужных — и не очень — людей из пиршественного зала, объяснял:

— Сегодня Самайн, а у нас в доме сида.

Это вызывало полное понимание. Для иностранцев повторял:

— Моя дочь немного не в себе. Такой день.

Валлийцы немедленно начинали рассказывать страшные истории свежим людям. Припомнили все — самое замшелое и невероятное. После чего пугались сами. Потому как следующая история в том же духе должна была стать известной уже назавтра. От сиды на день Всех Святых следовало ждать чего угодно. Недаром от добродушных, в общем, Славных Соседей в этот день валлийцы прятались как могли. Тем более нашлось кому подогреть страхи.

— Зверь выйдет! — возглашал Харальд. — Кожа меда поэзии поведала: этот день владычица берегов крови земли проведет пастушкой волков!

Эгиль добавил от себя по-простецки:

— Книга говорит: она не берсерк… Лучше! Берсерк себя видит зверем, а людей — людьми. А она…

И молчал многозначительно. А потом пять ворот заезжего дома затворились, оставляя его наедине с судьбой. Немайн проснулась от далекого хныканья. Ее маленький! И не обратила особенного внимания на тихо ворчащих существ. Это были свои существа, правильные. Сородичи. Которым самое место рядом. Интереса не было, главная забота очнувшейся от болезни матери — детеныш. Проведать, прижать и не отпускать! И дорога знакома! Пусть инстинкт глазам и не очень доверяет, но половицы под ногами шелестят — правильно идешь. Чуть слышно скрипит дверь. Три лица. Три дыхания. Три стука сердец. Ее дитя. Две самки. Захотелось ощериться, но это желание сразу ушло. Одна из самок, что забилась в угол, пахла молоком… и от маленького тянуло так же. Другая стоит, не шевелясь, сердце бухает громко, часто. Лает отрывисто:

— Немайн? Дочь?

Слова проскочили мимо сознания, тон сида поняла. Ласка, беспокойство. Успокаивающе-просительно поскулила в ответ. Если отдаст маленького… Инстинкт подсказал — может не отдать. Начала подниматься ярость — и сразу спала. Запах успокаивал — дети у нее свои есть, и не все выросли, и много. Нельзя нападать, нельзя. А та наконец протянула зачем-то замотанного малыша и выше радости доставить не могла, не могла стать роднее. И ее руки… руки были знакомы. Руки… заботились о Немайн! Долго, много дней. Не одни, среди других. И о маленьком заботились. Изнутри всплыло — ей можно! Вот именно ей можно! На глаза навернулась влага. Выразить благодарность, выразить нежность… Слов не было, и не было нужно. Хватило — потереться щекой о щеку. Лизнуть. Ласково прихватить зубами за ухо. А остальные нежности — потом, потом. Главное — детеныш. Запах правильный, здоровый. Какая она хорошая! Сохранила. Лизнуть в нос. Она смеется. Она поняла, ей нравится! Еще раз! А остальные нежности на потом.

Быстрый подъем отнял последние силы. Но организм оставался здоровым, нора казалась прочной и безопасной, ото всего тянуло надежностью и теплом. Нужно идти за кормом, восстанавливаться. Куда — известно, тут есть место, где всегда можно поесть. Тем более нос подгоняет в ту же сторону! Там есть запасы! И многие уже испортились. Но если нужно сойдет и падаль. Сида прижала к себе сына и двинулась на запах.