Вечное возвращение - Николай Иванович Бизин

Разумеется, его никто не услышал. Лишь (бывший и будущий) художник сказал:

– Не бывать тебе пророком. Поверь мне.

– Я верю тебе, – равнодушно сказал Стас. – Но отчего, по твоему? Каменьями не закидают, как пророку положено?

Художник (бывший и будущий) пренебрежительно поморщился:

– Зачем каменья тебе? Я тебя закидаю снежками.

Стас (вдруг) ощутил в ладони вчерашний снег (вместо камня); Стас улыбнулся аллюзии и не стал отмахиваться от художника (прошлого и будущего), и решил предложить ему хлеба; но – (для начала) захотел сказать ему часть своей правды:

– Я вообще не функционер и не спонсор (вам об этом знать не обязательно); а вот что до «жопы в кресле» – здесь всё интересней: я человек Воды и заполняю форму пустоты (даже кресла); но – нет в том ничего необычного! Всякий человек (как часть «своего» настоящего) стремится наполнить не наполняемое целое.

Стас – не стал пояснять, что стихийность не есть благо. Стас – вообще не стал «быть кем-либо»: наполняя форму пустоты, невозможно остановиться; потому (отчасти будучи бесом) – продолжил искушать:

– Я человек Воды;ты хочешь закидать меня снежками? Попробуй и увидишь: сумеешь ли попасть в меня замёрзшим (статичным) мной.

Но художник (бывший и будущий) не стал соблазняться метаморфозами и перетеканиями из природы в природу; напротив – сказал вещь простую:

– Я ни в кого не кидаю навозом.

Стас оценил (и не стал наказывать наглеца); да и мог ли наказать больше, нежели художник (бывший и будущий) уже был наказан.

Женщина, меж тем, в происходящем не разобралась и сочла противостоянием лесных оленей подле весенней самочки; во всяком случае, она – решила прекратить происходящее бессмысленное действо; потому – женщина проходит мимо Стаса прямиком к своему «бывшему» и – легонько ударяет его по губам двумя пальцами.

Как бы «наказывая»; но – ещё и передавая (и предавая, ибо – женщина) дыхание поцелуя.

– На взаимном предательстве держится мир (недотворённый), – мог бы сказать Стас.

Должно бы, женщина его (бы) услышала; но – предательство она понимала лишь по отношению к себе (и это было правильно: нет в плоском мире других индикаторов); потому – она продолжила (как понимала) хранить мир:

– Знакомьтесь! Это Станислав, представитель некоей зарубежной галереи (о себе он сам расскажет) – наконец-то представляет она Стаса, после чего успокаивающе говорит ему:

– Не обращайте внимания на моего «бывшего»; он – настоящий колобок из сказки: до сих пор полагает, что ото всех ушёл (хотя – всем необходим); пусть себе шумит и борется – что нам до его борьбы? А вас мы очень ждали.

Она поочередно представляет сидящих за столом (но при её словах поочередно – как голоса фуги – привставших) мужчин; Стас не стал оставлять себе их имена (оставил, как и ревнивца-колобка, безымянным); но – за это Стас захотел оставить себе её голос; поэтому – ещё и повернул всё вспять, чтобы ещё и ещё мог услышать:

– Я тебя закидаю снежками! – формы всё же начинали перетекать одна в другую (Стас не стал останавливать); к тому же – он захотел ещё раз услышать «представление от женщины» (городу и миру)!

Не услышал, конечно (прежним): прозвучало «по новому»:

– Это Станислав, возможный спонсор! Мы все его очень ждали, – голос женщины был негромким, хрипловатым и не лишенным удивительного очарования и печальной красоты, свойственных некоторым прекрасным женским голосам.

Представьте родник, пока что сохранивший свою природу – когда сделано уже всё, чтобы его замутить: зловонная тина на берегу, скверный алкоголь вместо дождя, зрячие слезы вместо глаз и дымка никотина вместо души.

Её очарование – могло быть (и когда-то было) щемящим и влекущим, обещающим и никогда не исполняющим обещанного; её очарование – могло бы быть всевластным, могло вдохновлять и убивать; но – только тех, кому судьбой предназначено всего себя начинать с самого начала (именно что с альфы)!

– Но не затем ли ты пришёл сюда? – мог бы спросить себя Стас; тотчас бы сам себе ответил:

– Не затем.

Ответ ничего не значил. Значила женщина. Она была воплощённой красотой увядания. Она была всем тем, чему в мире нет места: она этот мир (миропорядок горизонтов) – почти раздвигала за горизонты; большего в этом мире не мог никто! Кроме тех, кто для мира умер.

Здесь мы опять вспоминаем лесную келью и странную беседу в ней; но – понимаем: «иноки в кельях» не подчинены плоскости; но – подчинены смерти, как последнему своему учителю: только сама смерть может научить себя побеждать.

Женщина (тоже подчиненная смерти) – даже саму смерть почти что возвышала до бессмертия; такой (и только такой она – воплощённая красота) могла быть в этом мире; такова её суть.

Что до её внешности: была она высокой до худобы и не скрывала тонких плеч (казалось, крылья ключиц почти разрывают кожу; маленькая увядшая грудь и высокая шея почти без морщин; такой её Стас и увидел; но – именно такой (сама) её красота подошла к нему!

Взяла его за руку горячей и сухой ладонью и (попутно представив остальных гостей) усадила рядом с собой; глаза её были темны – как грядущая ночь и (одновременно) как сигаретный дым седы и сизы; она улыбнулась и сделала движение (отгоняя от лица и табачный дым, и завтрашнюю свою дряхлость).

Кроме неё и бывшего художника (себя Стас не посчитал присутствующим) в комнате находились ещё трое (неопределённый мужчина и две пожилые девы); Стас имён их не запомнил, зачем? Они были очевидны и мистикофизиологию обстановки лишь подчеркивали.

А вот то, что число три Стаса не смутило – это оказывалось приговором и месту, и гостю; но – не без некоторой надежды на апелляцию (смотря кто за гостя попросит).

А место, кто попросит за него? Ведь комната, где собралось застолье, была бедна и высока: напоминая иные проходные петербургские дворы (или то самое изображение тайной трапезы кисти Леонардо; а там ведь тенью – свой Стас-Искариот); но!

В эту комнату – волею случая могло бы заглянуть (проскользнув мимо полуразваленной лепнины) северное хлипкое солнышко; впрочем, оно и проскальзывало! Чтобы