Я диктую. Воспоминания - Жорж Сименон

В Париже крупная буржуазия проживает в XVI округе, тогда как Сен-Жерменское предместье остается во владении так называемой аристократии. Но сейчас они потихоньку захватывают новые районы: Марэ, Вогезскую площадь, остров Сен-Луи.

В Рубэ выходит ежегодный справочник, печатающий родословные всех крупных шерстяных фабрикантов, которые не смешивались с остальным населением, подобно тому как брамины не смешиваются с неприкасаемыми.

В Ла-Рошели, Марселе, Нанте, Булони хозяева судовых компаний или сухих доков свысока посматривают на живущих неподалеку владельцев больших суперсовременных рыболовных флотилий.

Эти сообщества окружают себя прочными барьерами наподобие проволочных заграждений или частокола, чтобы никто чужой не мог видеть, что у них творится.

В Бордо детям с Шартрской набережной охотно дают английские имена и в домах считается хорошим тоном говорить по-английски — чтобы прислуга не понимала.

В Лотарингии существует около десятка семейств, владеющих металлургическими заводами и угольными шахтами.

Когда-то, довольно давно, я жил в окрестностях Ла-Рошели, и больше года ко мне присматривались, прежде чем стали приглашать, нет, не на обед или ужин, а просто на аперитив.

Я дружил с сыном крупного судовладельца, и он часто бывал у меня. Мы были достаточно близки, во всяком случае, к моему шампанскому, которое мы вместе попивали, он относился с большим расположением.

Как-то, сговариваясь о встрече в городе, я простодушно предложил:

— Встретимся в пять, скажем, в «Кафе де ля пэ».

Это отнюдь не матросский кабачок, а весьма респектабельное уютное заведение. Каково же было мое удивление, когда мой приятель ответил:

— К сожалению, туда я прийти не смогу.

— Почему?

— Отец не велит. А вдруг за соседним столом окажется его бухгалтер или кто-нибудь из служащих.

После того как я получил «зеленую улицу», люди из круга ларошельской крупной буржуазии стали часто бывать у меня в доме. Они даже вынудили меня приобрести все необходимое для игры в железку, вплоть до лопатки крупье.

Только потом я понял, почему они признали меня. Они предпочитали не показываться в казино, которых было множество между Ла-Рошелью и Руаном. Положение обязывает! Иные из моих гостей ни разу не пригласили меня к себе с ответным визитом, и я так и не узнал, как они живут. Они просто заезжали ко мне поиграть.

Существуют и другие крепости, столь же незыблемые, как индийские касты. Например, для владельцев скаковых лошадей на трибунах ипподрома отведены и даже отгорожены специальные места, которые могут занимать только они. У них существует нечто вроде формы, приличествующей их положению: жемчужно-серый котелок или цилиндр, визитка и брюки в полоску.

Дискриминация существует даже в спорте. Не всякий может играть на некоторых площадках для гольфа: для этого нужно доказать, что ты не принадлежишь к обычным смертным. Такое же положение в теннисных и прочих клубах. Сколько людей, даже весьма высокопоставленных, получили от ворот поворот, когда пытались вступить в Жокей-клуб!

Когда я был секретарем маркиза де Траси, потомственного члена Жокей-клуба, он с удовольствием, которое я назвал бы простодушным или, еще лучше, наглым, рассказывал мне:

— Однажды на обеде я оказался рядом с толстяком, фамилия которого мне ничего не говорила.

Этот человек был не из неприкасаемых, раз сидел за одним столом с маркизом, но явно из другого круга, поскольку маркиз даже не слышал его фамилии.

— Господин маркиз, вы позволите задать вам вопрос?

— Слушаю вас.

— Правда ли, что во время обеда разрешается есть салат руками?

На что де Траси ответил:

— Это зависит от того, давно ли вы и ваше семейство перестали месить руками навоз.

Мне нравился де Траси. И все же я был возмущен тем, с каким торжеством он рассказал мне эту историю.

А несколькими неделями позже он поведал еще одну. Некий мужлан задал ему вопрос, не менее нелепый, чем вопрос о салате:

— Сколько раз в неделю вы бреетесь?

Де Траси ответствовал с благородной простотой:

— Джентльмен бреется каждое утро.

Но спустимся этажом или двумя ниже и окажемся среди генеральных директоров, которые либо унаследовали фирмы, либо создали их своими руками.

Порой их принимают в высшем обществе, но тогда они уже не общаются с теми, кто рангом ниже, то есть с ведущими служащими своих фирм.

Ведущие служащие, разумеется, общаются со своими помощниками только у себя в кабинетах, отдавая распоряжения.

Ну а те в свою очередь сверху вниз смотрят на простых служащих, именуемых «белыми воротничками». Стоит ли говорить, что «белые воротнички» не водятся с теми, кто зарабатывает на жизнь физическим трудом, и что мастера на заводах, обращаясь к рабочим, лают как собаки.

Но и это еще не неприкасаемые. Остается класс людей, не относящихся ни к какому классу: рабочие, приехавшие на заработки из слаборазвитых стран — из Северной Африки, Турции, а также из Испании, Португалии и т. п.

А есть еще, если продолжить спуск, старьевщики, роющиеся по ночам в мусорных ящиках, и клошары. Помню, в давние времена, когда зимние холода выгоняли клошаров из-под мостов, они приходили спать за десять или двадцать сантимов в своеобразную ночлежку. Там не было ни кроватей, ни перегородок, не было даже скамеек вроде тех, что стоят на вокзалах в зале ожидания третьего класса. Ночлежники сидели на стульях, положив руки на натянутую веревку, а голову на руки.

В шесть утра хозяин ночлежки, здоровенный верзила со зверской физиономией, отвязывал один конец веревки, и спящие ряд за рядом валились на пол. Те, кто похитрей, приладились ночевать в легавке, то есть в полицейском участке, — для этого достаточно было совершить мелкую кражу или обругать полицейского.

Завсегдатаи знали все полицейские участки Парижа, но чтобы не менять еженощно место ночлега, предпочитали порой совершить преступление посерьезней и получить месяцев четыре-пять кутузки, то есть сесть до конца зимы.

Мы возмущаемся кастовой системой, возникшей в Индии около трех с половиной тысяч лет назад. А у нас на Западе был долгий период рабства, когда дворяне пользовались правом первой ночи.

У нас, как в Индии, продолжают существовать касты, и единственное, что мы смогли сделать, это окрестить их социальными классами.

14 декабря 1977

Если бы я имел обыкновение давать названия тому, что диктую почти каждый день, то этот кусок назвал бы «Склочницы».

Склочниц, о которых мне хочется поговорить, я встречал во Франции повсюду — в деревнях, поселках, городах, где каждый день бывают рынки. Мужчины пригоняют на них крупный рогатый скот — коров, быков, телят, а их жены выставляют деревянные клетки или накрытые мешковиной корзины, где сидят куры, петушки, кролики, а иной раз и молочный поросенок: обычно в деревнях птичий двор — во владении фермерши.