Приговоренный - Леонид Влодавец

Качки остались позади, во дворе. Жак проводил гостей через стеклянную дверь в просторный холл, где предложил присесть на диван. Потом он быстро взбежал куда-то на второй этаж по шикарной мраморной лестнице.

— Похоже, он тут не верхний, — шепнул Клык Вере. — Пошел докладывать.

Вера промолчала. Ей было страшно, но показывать страх не хотелось. Неужели здешний бандит может оказаться страшнее однокашника Геши? Минут через пять Жак вернулся и пригласил:

— Идемте наверх.

По лестнице поднимались медленно, у Клыка отчего-то дыхалка сбилась, волновался. Поднялись на второй этаж, прошли мимо охранника с пистолетом-пулеметом под мышкой и в конце концов добрались до предбанника явно боссовского кабинета. Тут помимо очень длинноногой секретарши, украшавшей собой помещение, сидели аж три братка очень крутого вида. Эти, правда, были без автоматов, но под пиджаками у них наверняка пушечки имелись.

При появлении Клыка они напыжились и поднялись с мест. Клык подумал: «Во пугают!», но постарался поспокойней держаться и под руку с Верой прошел мимо них. Жак открыл перед ними дверь кабинета, а в кабинете — шикарном, с дорогой мебелью книгами, картинами, шкафами, компьютером, баром — никого не было. Клык конечно подумал — что сейчас полки с книгами раскроются и появится босс. Однако Жак приоткрыв за собой дверь кабинета, сказал:

— Садись в кресло. Это теперь твое.

— Да? Удивился Клык. Вера тоже, но промолчала. Тогда садись. Теперь ты тут… шеф. Хо-зя-ин так это по-русски? Уи? Понял?

— Уи-Уи- кивнул Клык — только я ни хрена не понял.

— А это и не надо. Чтобы ты не был совсем дурак поясню. Есть закон — большая собственность — большой налог. Меньше — налог меньше. Уже понял?

Понял… А что надо делать?

— Ничего. Надо только писать автограф там, где буду говорить я. И сейчас, и еще много раз когда будет надо.

Жак нажал какую то кнопочку, и зеркало, висевшее на стене, напротив стола — в массивной позолоченной раме, опустилось куда-то вниз, на манер автомобильного стекла. Под ним, оказывается, прятался вделанный в стену сейф. Жак набрал на панели дверцы шестизначный код, открыл дверцу и полез в сейф. Оттуда он выудил папку в кожаном переплете и принес на письменный стол.

— Вот. Ты должен поставить свои автографы на каждой странице. После этого забудь, что есть я. Совсем! С тобой будет работать Морис Кокран, что он скажет — все надо делать. Ты — патрон офисиаль, он — патрон реаль. Надо будет учить франсез. Девушка там, — Жак мотнул головой в сторону предбанника, — ваша, русская. Будет вас учить и переводить, пока не выучишься.

— Кем подписываться? — спросил Клык, растерянно вертя папку в руках. Жак улыбнулся, хлопнул себя по лбу и сказал:

— Эскьюзе муа! Забыл! Теперь ты — месье Пьер Князефф, а она — мадам Вера Князефф. У вас будут паспорта, удостоверения и водительские права на это имя. Позже. А пока надо брать лист и писать автограф много раз. Тренировать. Писать надо так: A. Knjazeff. Репете, силь ву пле!

Клык начеркал три десятка подписей на чистом листке, прежде чем наконец добился такого начертания, которое устроило Жака. А после этого поставил еще кучу таких же закорючек на бумагах из папки. Они были сплошь на английском и французском языках, а потому Клык, ежели б и захотел, ни шиша не прочел бы.

Черкая автографы на листах, Клык думал и гадал не о том, что и зачем подписывает. Его и увезли сюда, чтоб не спрашивал. Не знал он, что хитрая судьба приготовила такой прикол…

Но все-таки он думал. Понимал, что превращается в раба, невольника, подставную фигуру, прикидывал, надолго ли будет нужен, старался представить себе, куда уехала и в чьи руки угодила «Пресвятая Богородица» в бриллиантовом окладе. Где-то слышал Клык, что Богородица — Руси покровительница. И ему помогла, хоть жил он не шибко по Писанию.

А он, условно говоря, продал ее. Точнее, жизнь за нее купил…

Когда все было подписано, Жак просмотрел всю папку от и до, улыбнулся и сказал:

— Молодец! Ты не пожалеешь. Идем, покажу ваш дом. Будешь жить, как Цека!

И он повел их по комнатам, нахваливая мебель, картины, посуду, телевизоры, всякую хитрую технику… Показал гараж с тремя машинами, сказал, что теперь за четой Князефф числятся какие-то торговые компании, два банка, три газеты, яхта, несколько вилл, еще чего-то. Даже самолет…

Вера, кажется, была в состоянии легкого шока. Она не была дурочкой, прекрасно понимала что все это богатство — чужое, а они здесь — просто элемент обстановки. И в любой момент, когда взбредет в голову настоящим хозяевам — они и не узнают никогда, кто это был, — их с Клыком просто уничтожат. Просто, без нравственных терзаний и мучений. Так, как простые люди выбрасывают ненужные вещи Понимала и то, что жизнь их станет, по сути дела, рабской, подневольной, не хуже, чем сам Клык. Что она никуда не выйдут отсюда без охраны и весь остаток жизни проведут под жестким контролем, даже если и и велят переехать отсюда на другой конец света.

Все знала, все понимала, но…

Впервые за долгие годы она наяву увидела Мир Красивых Вещей. Тот мир, о котором ей мною рассказывали, который она видела в иностранных фильмах, на страницах привозных журналов и так далее. Так хотелось чуть-чуть в нем пожить, хотя бы поиграть в него! И вот эта мечта рядышком. Здесь все, как у тех Таинственных богатых, которые неизвестно отчего проплакали столько серий. Да тут недельку пожить — и можно хоть живьем гореть! К черту всю эту Россию с ее дураками и дорогами, ворами и чинушами, с той дурацкой областью, где стоит родной, но пакостный город со своими иванцовыми и штангистами. Да, там мать и отец, их семьи, которые Вере дороги, и она когда-нибудь наверняка по ним соскучится, но ведь не сегодня, не сейчас. Сейчас же она переоденется в то, что подобает носить хозяйке такого дома, а перед этим, наверно, вымоется в шикарной просторной ванной с небольшим бассейном, а после, вечером, ляжет спать в той великолепной, прелестной спальне. И не одна…

Клык разглядывал все это великолепие по-иному. Вот, значит, какая ему на этот раз тюряга досталась. Конечно, получше, чем все известные ему зоны, посимпатичней смертуганки, само собой. Даже лучше, чем на хатах у Иванцова или Курбаши. Но все одно — тюрьма. Неволя, несвобода. С клевой шамовкой, с пуховой шконкой, с теликом и видиком. Даже с бабой, которую, в принципе, и полюбить можно. Такова уж его судьба: час воли — год тюрьмы. Опять какой-то козел вонючий, сука, падла и гад думают, что совсем его схавали, купили задешево, подставкой сделали. Нет, шалишь. Думают, волки позорные, что Клык им свою волю, которая внутри сидит, так просто отдаст?! А вот фиг вы угадали, гражданин начальник! Клыка не купишь. Он, конечно, все может, даже шлангом прикинуться, чтоб не боялись, что укусит. Осмотрится, пропишется, приглядится, поймет — и еще скажет свое слово. Может, даже по-французски…