Новеллы - Эрнст Гофман

— Спасайтесь! — закричал Пьетро. — Спасайтесь, синьор Антонио! Скорее ко мне в лодку, — все погибло, заговор раскрыт, — Бодоери, Неноло — все схвачены синьорией, ворота герцогского дворца заперты, дожа, словно преступника, держат под стражей в его покоях и следят за ним его собственные вероломные слуги. — Скорей, скорей, бежим!

Антонио в каком-то беспамятстве последовал за Пьетро, тот чуть ли не на себе дотащил его до лодки. — Неясные голоса — бряцанье оружия — вот кто-то вскрикнул от испуга — потом все замерло, и вместе с наступившей зловещей тишиной на город опустилась черной тенью ночь. Но уже на следующее утро жители города, еще не успев прийти в себя от ужасов минувшего дня, стали свидетелями еще более чудовищных событий, от которых кровь стыла в жилах. Совет Десяти той же ночью вынес смертный приговор зачинщикам заговора, которых удалось схватить. Их казнили на площади перед дворцом и сбросили вниз с той самой галереи, откуда дож обыкновенно наблюдал за праздниками и гуляньями, — подумать только, это было как раз то место, где Антонио, после совершенного им фантастического трюка, упал к ногам прелестной Аннунциаты, вручая ей букет. — Среди казненных были Марино Бодоери и Бертуччо Неноло. Два дня спустя Совет Десяти вынес свой приговор и относительно старого Фальери, каковой был казнен прямо на Лестнице гигантов[233].

В каком-то беспамятстве Антонио блуждал по городу, и никому не приходило в голову схватить его или арестовать, никто не знал, что и он входил в число заговорщиков. Когда Антонио увидел, как скатилась по ступеням голова Фальери, он будто стряхнул с себя тяжелый сон и с воплем невыразимого ужаса бросился во дворец, помчался по галерее, повторяя: «Аннунциата! Аннунциата!» Никто его не задержал, стражники застыли словно в каком-то оцепенении от всех кошмаров, которые происходили на их глазах. Старуха ковыляла следом, пытаясь нагнать Антонио; жалобно причитая, она ухватила его за рукав, и так вместе с ней он вошел в покои Аннунциаты. Бедняжка лежала без чувств на подушках. Антонио бросился к ней, осыпая ее руки бесчисленными поцелуями, ему хотелось, чтобы она очнулась, он звал ее по имени, подбирая самые ласковые, нежные слова. Медленно подняла она веки — обратила на Антонио ангельский взор своих небесных глаз, — сначала она глядела на него, будто силясь понять, кто же это, потом стремительно поднялась и бросилась к нему на грудь; обливаясь слезами, она принялась его целовать — в щеки — в губы.

— Антонио, мой милый Антонио! Как я люблю тебя, как несказанно люблю! Значит, услышали мои молитвы святые небеса! Что мне смерть отца, дяди и даже смерть супруга, если у меня есть ты и твоя любовь! О, давай убежим прочь от этого кровавого места! — так воскликнула Аннунциата, и душа ее разрывалась от неукротимой любви и нестерпимой боли.

Охваченные страстным порывом, они бросились друг к другу в объятия и, обливаясь слезами, поклялись в вечной любви; они забыли о страшных событиях минувших дней, полных ужасов и кошмаров, ибо сила любви заставила их отвернуться от всего земного и обратить свои сердца к высоким небесам.

Старуха уговаривала их бежать в Кьоццу. Но Антонио решил выбрать обходной путь, чтобы затем, перебравшись через горы, отправиться в родные края. Его старый приятель Пьетро приготовил для него лодку, которая ждала их у моста за дворцом. Когда настала ночь, Аннунциата набросила накидку, так что ее было не узнать, и никем не замеченная спустилась вниз по лестнице вместе со своим возлюбленным; за ними поспешала старая Маргарета, которая скрывала под плащом богатую шкатулку с драгоценностями. Не встретив никого на своем пути, они беспрепятственно добрались до моста и спустились в лодку. Антонио сразу же налег на весла, и лодка стремительно стала удаляться.

Лунный свет струился по волнам, весело переливаясь в темноте, и озарял им путь подобно вестнику любви. Они вышли в открытое море. Вдруг высоко-высоко в небе послышался какой-то странный шум — свист, — откуда ни возьмись наползли мрачные тени и черной пеленой затмили ясный лик луны. И струящийся свет, который еще недавно переливался на весело бегущих волнах, этот лучезарный вестник любви, канул в грозно вздымающуюся пучину. Поднялась буря, и закружились злобные вихри, сгоняя тяжелые черные тучи. Лодку швыряло с волны на волну.

— О, Боже милостивый! — закричала старуха.

Антонио, уже не в силах справиться с рулем, бросился к прекрасной Аннунциате и крепко сжал ее в своих объятиях. Она же, как будто очнувшись от его горячих поцелуев, со всею пылкостью юного сердца тесно прижалась к его груди.

— О, мой Антонио! — воскликнула она, а в ответ раздалось:

— Моя Аннунциата!

Влюбленные уже не обращали внимания на бурю, которая с неистовством обрушивала на их маленькую лодочку грохочущие потоки. Возмущенная стихия, ревнивая вдова казненного Фальери, взметнула пенные волны, будто вскинула гигантские руки, которые подхватили влюбленных и бросили их вместе со старухою в бездонную пропасть.

Так закончил свой рассказ незнакомец в плаще и, быстро вскочив, пошел решительным скорым шагом прочь. Друзья с молчаливым изумлением смотрели ему вслед, а потом вновь приблизились к картине. И снова старый дож с тщеславной ухмылкой глядел на них, упоенный собственным бахвальством, но когда они вгляделись в лицо догарессы, то явно ощутили, что тень грядущей неотвратимой беды легла на ее высокое чело; темные ресницы скрывали сияющий взор, исполненный томительной любовной тоски, и губы будто шептали нежные слова. И далекое море, и неясные очертания собора Святого Марка в призрачной дымке облаков — на всем лежала печать враждебной силы, сулящей смерть и разрушение. Глубокий смысл этой загадочной картины ясно предстал перед ними, и всякий раз, когда взгляд их возвращался к этому полотну, история несчастной любви Аннунциаты и Антонио с болью отзывалась в их сердцах, проникала в самые сокровенные глубины души, наполняя ее сладостным трепетом.

Выбор невесты[234]

В ночь под осеннее равноденствие правитель канцелярии Тусман возвращался домой на Шпандауэрштрассе из кофейни, где он каждый вечер неукоснительно просиживал часок-другой. Во всех своих действиях правитель канцелярии соблюдал педантическую точность. У него вошло в привычку снимать сюртук и сапоги за то время, пока часы на колокольнях церквей пресвятой Девы Марии и святого Николая[235] били одиннадцать, так чтобы с последним ударом успеть влезть в просторные туфли и натянуть на уши ночной колпак.

Время уже приближалось к урочному часу, и Тусман, дабы и на сей раз не изменить своим привычкам, поспешал быстрым шагом (можно даже сказать, почти бегом) свернуть с Кенигсштрассе на Шпандауэрштрассе, но вдруг остановился как вкопанный, услышав поблизости какой-то необычный стук.

При ярком свете фонарей он увидел под башней старой ратуши закутанного в темный плащ высокого сухощавого человека, который изо всех сил колотил в запертую на замок дверь лавки, принадлежащей купцу Варнацу, как известно, торгующему скобяным и прочим железным товаром. Не достучавшись, он отошел, тяжело вздохнул и посмотрел вверх на покосившиеся окна старой башни.

— Вы, государь мой, вероятно, ошиблись дверью, — учтиво обратился к нему Тусман. — Там, в башне, нет ни единой живой души и даже ни единого живого существа, ежели не считать крыс, мышей и нескольких сов. В случае если вам желательно приобрести что-нибудь из тех превосходных железных или скобяных товаров, коими торгует господин Варнац, то придется уж вам потрудиться и завтра опять наведаться сюда.

— Уважаемый господин Тусман…

— Правитель канцелярии, и уже не первый год, — невольно перебил незнакомца Тусман, хоть он и был несколько озадачен тем обстоятельством, что незнакомец его знает. Но тот не обратил на его слова ни малейшего внимания и снова сказал:

— Уважаемый господин Тусман, вы изволите ошибаться касательно моих намерений. Мне ни скобяных, ни прочих товаров не требуется, да и к господину Варнацу у меня никакого дела нет. Сегодня ночь под осеннее равноденствие, вот я и хочу увидеть невесту. Ее слуха уже коснулись мои томные вздохи и нетерпеливый стук, и сейчас она появится в окне.

Глухой голос, каким были сказаны эти слова, звучал торжественно, даже таинственно, и у правителя канцелярии побежали по спине мурашки. С колокольни церкви пресвятой девы Марии прозвучал первый удар, в то же мгновение что-то зазвенело и зашуршало и в окне на башне появилась женская фигура. Когда свет от фонарей упал на ее лицо, Тусман жалобно простонал: «Боже праведный, силы небесные, да что же это такое!»