Борьба за мир - Федор Панферов

Черт те что, а не документы! А ну-ка, подведите его поближе, — и, показывая Николаю Кораблеву бумаги, сказал: — Что это?

Я через болото проходил… — заикаясь, проговорил Николай Кораблев.

Угу… Вон как! Через болото, значит, перешел? — И майор, кинув в сторону документы, крикнул: — Придется, как и с тем «наркомом», поступить.

Летчик дулом пистолета ткнул в спину Николая Кораблева и скомандовал:

А ну, поворачивайся! Давай вон туда, правее…

У Николая Кораблева вдруг пропал всякий страх.

Вместо того чтобы идти по команде, он повернулся к майору и, опустив руки и посмотрев проникновенно тому в глаза, сказал:

Слушайте-ка, товарищ. Я директор моторного завода с Урала, из Чиркуля, Кораблев.

С земли поднялся молодой танкист и, ни к кому не обращаясь, проговорил:

У нас тут есть товарищи из Чиркуля, с завода. Вот и позвать…

Да, да! Должны быть: Иван Кузьмич Замятин, Звенкин, Ахметдинов, — подхватил Николай Кораблев.

О-о-о! Все знает, — произнес майор все с тем же недоверием. — А позовите-ка Ивана Кузьмича!

Молодой танкист сорвался с места и бегом кинулся в сторону.

«А вдруг его нет? Вдруг он куда-нибудь ушел? — холодея, подумал Николай Кораблев. — Батюшки мои! Сколько этого вдруг!» — Он посмотрел на котелок с ухой, и ему захотелось есть… Он запросто подсел к котелку, взял ложку и начал хлебать уху.

Все удивленно посмотрели на него, а майор сказал:

Смел! Перед смертью захотелось пожрать. Эй, ты! — Он намеревался еще что-то крикнуть, злое и оскорбительное, но, видя, как из лесу бегут молодой танкист и Иван Кузьмич Замятин, сказал: — Ага, идут! Сейчас мы тебя раскусим!

Иван Кузьмич Замятин в комбинезоне танкиста стал будто еще ниже ростом, но шире. Лицо у него явно посвежело: сказался чистый воздух. Но морщина над переносицей углубилась так, словно кто нажал долотом. Подойдя к майору, он спросил:

Что, Мишенька, у тебя тут стряслось?

Тот встал и, с уважением обращаясь к нему, произнес:

Да вот, дядя Ваня, птица залетела. Узнаете его?

Лицо Николая Кораблева за эти дни заросло бородой, щеки впали, гимнастерка была в грязи. И Иван Кузьмич на какую-то секунду даже усомнился: директор ли это?

Смотрите хорошенько, дядя Ваня. Они под всякую марку подделываются. Слышали, позавчера один попался? Нарком, нарком! Разобрали его — шпион чистых кровей, — проговорил майор и сам внимательно стал всматриваться в Николая Кораблева.

Это действительно, Мишенька: под всякую марку подделываются. Скажите-ка, гражданин, где у вас жена, как звать ее?

Николай Кораблев, грустно улыбаясь, посмотрел на Ивана Кузьмича. Было смешно и смотреть на него и отвечать ему на то, что он прекрасно знал, и, однако, как на допросе, ответил:

Татьяна Яковлевна Половцева. Она осталась по ту сторону, в селе Ливни.

Угу… — сказал Иван Кузьмич и взглянул на майора.

Да ведь это он мог пронюхать. Встретил жену Кораблева, пронюхал и вот, как цветочек, перед нами!

Но Иван Кузьмич, заметно добрея, приблизился, снял с директора пилотку, отыскал на голове седой клок волос и, мягко обняв, взволнованно произнес:

Здравствуйте, Николай Степанович! Вот где нам довелось встретиться! Надолго ли к нам? Как там наши? Степан Яковлевич как?

Николай Кораблев, удрученный всем тем, что с ним произошло, молчал, а майор растерянно отряхнулся, поправил ремень и, приветствуя, проговорил:

Извинения просим, товарищ директор. Ординарец! — крикнул он. — Помыть товарища Кораблева и переодеть!

Это уж мы… — вмешался Иван Кузьмич. — Только обмундирования у нас не найдется, Мишенька. А речка рядом, в двух шагах.

Николай Кораблев не знал, что это был тот самый летчик Миша, который в первые дни войны пришел к Ивану Кузьмичу и сообщил о гибели сына Сани.

Иван Кузьмич всю дорогу, пока они шли к речке, рассказывал о первом боевом крещении, которое произошло только вчера вечером. Вчера в полдень весь танковый корпус бросили в прорыв левее болота, в котором сидел Николай Кораблев. На помощь корпусу должны были подойти самоходные пушки. Но те почему-то не подошли, и корпусу пришлось одному вступить в бой с превосходящими немецкими танковыми силами. Среди немецких танков были и тяжелые «тигры».

Охотились на «тигров», как лайки на медведя, — возбужденный воспоминанием о бое, говорил Иван Кузьмич. — Несется «тигр», громадина, а мы около него, со всех сторон. Глядишь, кто-нибудь трах его в бок — и оба загорелись. Потом пришли и самоходные пушки, но бой-то уже закончился… Наломали — ужас! И нашими и немецкими танками усеяли поле. Горы металла, Николай Степанович! Такую прорву жрет война!.. Однако мы выстояли, но пощипанные. Отвели нас теперь в резерв до особого распоряжения. Оно, особое распоряжение, может быть сегодня: слышите, как немцы из артиллерии лупят? Мирного населения много гибнет — ужас! Немецкое начальство приказало угонять всех. А солдатам гнать-то лень, ну, мерзавцы, выставят на полянке детей, женщин и из автоматов покосят. Тут вот недалеко одна поляна вся завалена женщинами, детьми, стариками.

«Угоняют и расстреливают, — мелькнуло у Николая Кораблева. — И их угонят и расстреляют…» — Он уже по грудь вошел в воду, когда это страшное предположение обожгло его. Он остановился и, увидав свое отображение в воде, затосковал о Татьяне еще больше, до боли в сердце, до слез. «Да что же это? Почему на меня свалилось такое горе? Почему? Почему вот…» — он хотел было сказать: «Почему такое горе не свалилось на Ивана Кузьмича?» — но тут же вспомнил о сыне Ивана Кузьмича — Сане. Он еще там, на Урале, однажды по глазам Ивана Кузьмича понял, что с его младшим сыном случилось что-то страшное. А сегодня, увидав огромную надпись мелом на боку танка: «Саня», — он спросил:

Это что?

Иван Кузьмич, пряча глаза, ответил:

Сынок мой… младший. Помните его? Такой был… — сказав это, он быстро поправился: — Такой хороший! Стихи все, бывало, писал, а сейчас не знаю, пишет или не пишет. Писем, впрочем, долго нет.

«Значит… Значит, и на него свалилось горе. Да на кого оно не свалилось? На всю страну, на весь народ!» — Николай Кораблев окунулся с головой, затем выскочил из воды, отфыркиваясь и уже улыбаясь.

Его оживленную улыбку заметил Иван Кузьмич и, свободно вздохнув, сказал, почему-то обращаясь, как к пареньку:

Ну, вот и посвежел. Ладно! Пойдемте-ка теперь перекусим. Ребята ждут.

«Да, да! Все будет хорошо! — шагая по тропе за Иваном Кузьмичом, успокаивающе думал Николай Кораблев. — Все будет хорошо! Мы безусловно победим, очистим нашу землю от скверны, восторжествует наша большая правда, ибо она вооружена теперь с головы до ног. Все будет хорошо… Но не будет тех, кто погибнет в этих страшных боях… Или как те, в овраге, на поляне. И неужели эта война — еще только предисловие к более страшной войне?»

У танка их ждали Ахметдинов, Звенкин, оба в военных комбинезонах, чем-то похожие друг на друга. Они вытянулись и враз крикнули:

Здравия желаем, Николай Степанович!

Николай Кораблев сначала поздоровался со Звенкиным, сказав:

А вы тут, товарищ Звенкин, как будто поправились.

Харч хорош, Николай Степанович, — смело ответил тот, и в тоне голоса и в движении его появилось то самое превосходство, какое бывает у военных перед штатскими.

И вы поправились, товарищ Ахметдинов, — и Николай Кораблев пожал сильную руку Ахметдинова.

Мало-мало ем, Николай Степанович, мало-мало спим, — ответил, как всегда смущенный, Ахметдинов.

Они быстро сели. Уха у них была в общем котелке, но Николаю Кораблеву налили отдельно, в какую-то банку из-под консервов. Он усмехнулся и, вылив уху в котелок, сказал:

Давайте все вместе. Старовер, что ли, я?

Вдруг совсем недалеко за речкой, в роще, что-то разорвалось с таким грохотом, что все на секунду приостановились.

Ахметдинов сказал, держа ложку с ухой:

Немец. Из дальнобойной.

Звенкин тоже сказал:

Нащупывает.

Иван Кузьмич:

Пускай щупает. Кушайте, кушайте, Николай Степанович! Тут, если на это обращать внимание, без еды останешься. Сейчас дальнобойная, а то могут и птички налететь.

Глядя на них, успокоился и Николай Кораблев.

А вы, что ж, привыкли?

К смерти не привыкнешь. А просто, чего же дрожать? — ответил Иван Кузьмич.

Из лесу вышел обожженный майор-летчик. В руках он нес что-то завернутое в полотенце. Остановившись, проговорил:

Николай Степанович, разрешите присоединиться к вашей компании? — И, присев рядом, развернул полотенце, ставя на скатертку бутылку шампанского. — Это команда непьющая. Говорят, что они в директора. Ну, водку не пьете, а ведь шампанское можно? Я люблю шампанское не за то, что оно лучше водки, а за то, что про него и Лермонтов и Пушкин писали: «Пробка в потолок».